Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

Камлание

Знаки, указатели, меты,жалящие жалостный разум —жаркие, как хвост у кометы,но неразличимые глазомбоги всеязыческой веры,жертвы вседовлеющей сути,призраки, манки, полумеры,всполохи восторженной взмути,капелька воды недопитой,растворённой вдохом, летучей…Что-то происходит с орбитой —магия? намеренье? случай?Чувство народилось и дышит:зиждет и себя ж ненавидит…Слышащие слухом — не слышат.Видящие взором — не видят.

Пастораль

Что утра, что вечера — вечно восемь…Что вчера, что завтра — один хрен…Это осень, милый мой, просто осень —идеальное времечко для катрен.Это бабам она как отрыжка лета,а тебе, болезный, опять страда.Нет поры разлюбезнее для поэтарыбку рифмы вытаскивать из пруда.   И опять садок твой к рассвету полон —   ах, какая будет к утру уха!   И ты будто бредёшь по холмам и долам   под распевку первого петуха,   волочёшь до хаты стишков полпуда.   Но в сенях тьма и в светлице мрак.   Лишь следы беспробудного с музой блуда —   снова ты не того наудил, дурак!   Это значит, приятель, готовь снасти,   рой червей, а не сыщешь червей — рой слов,   и ступай обращать свои горе-страсти   в ночь-полночь хоть в какой-никакой улов…   И он вновь, что старик из известной сказки —   без подсказки и торга, гоним мечтой   в час, когда не рыбачащим дарят ласки,   прёт к пруду за добычею золотой.   А уже морозец, и хрусток клевер,   и промёрзла на все пол-локтя вода.   Это ж осень, милый мой! — осень, север…   Чудо-рыбки не вытащишь без труда!   И покуда он место для лунки ищет,   уж колотится рифмы карась об лёд…   Может, это последний октябрь, дружище?   Или предпоследний — как бог пошлёт…

Веронская

говорила:говори, где проиграла?я умру — и ты умри; и умирала,и я пил отраву с губ и падал рядом —глупый труп, влюблённый труп,спалённый ядомгромогласного враньяпод ясным небом…или это был не я,а я и не был?а она — оназачем-то, почему-тоострие веретена через минутув пальчик — тюк,и — трюк ли это, волшебство ли? —вдруг по собственной, а может, против воли,оживала — не краснея,не стеная…а что дальше было с нею,я не знаю.

Другая

а помнишь мы стали другиеи дёрнулись, как на манока помнишь лежали нагиепокорно сплетению ноги губы твои были близкои пил я с них шёпот и пыли ты мне была одалискаи я тебе вроде бы был…а помнишь ты плакала послеот счастья едва не навзрыди я как юродивый возлеотчаян, лохмат и небриткорил себя каялся клялсяну помнишь же помнишь тогда…и снова и дальше влюблялся,хоть кажется дальше — куда…и нежность вострее кинжалабуравила наши нутраи тыща мурашек бежалапо фронту и тылу бедрачто в тысячный раз означалона тихом наречии телах как же я долго скучалаи ох до чего я хотел…мы всё ещё в этом июлев прохладном рассветном теплеи я говорю а люблю лия что-то ещё на землевот так же светло и понятно,и чисто и чаю и чтумечту окунуться обратнов святую твою наготу…

Фример — я после объясню, что это…В бокалах молодое божоле,и белый снег сиреневого цветана голубой из космоса земле.И серый лёд. И серебристый иней.И в дымке фиолетовая даль.И взгляд — то ли зелёный, то ли синий —то ль в зазеркалье, то ли в прериаль…

И были две недели рождества.И две недели волшебства — влюблённо.И падал снег, что белая листвас небесного невидимого клёна…И были слёзы вслед, и нежность меж,и будут будни — не всегда же чуду.А у меня остался хлеб: поешь?И чай — попьёшь? И спи. А я не буду…

Нежная королева

ну и я — чуть слышно — в левую —не в ланиту, что ты! — в длань…только снежной королевою —вдруг — не стань,только как его — играючии шаля — не укради —так уж больно было давечатам, в груди…только не студи молчанием —выстудишь, и мне каюк —слишком я знаком с отчаяньем —хватит вьюг,слышишь? будь весенней, летнею,грозовою, но — собой…эти — увенчают сплетнею,а ты — пой!пой им, Герда, пой, красавица,пой, мой свет — из уст в уста…как же мне твой голос нравится, а —устал —крайности и оконечностивсё привычней стало петь —я ж не Кай, мне новой вечностине успеть —слышишь? — жалобно и выспреннев предвкушеньи немотызазвучал мой голос искренний,ну а ты —спи… я над тобою плаваю —ниже звёзд — и как в искуп —потерпи — целую правую —возле губ

Воздух морозный не вязок, не едок,вся в мандраже, в круговерти, в снегу,жизнь улыбается мне напоследок —как же я ей не ответить могу?Радость не в радость, но так или эдаквесь в январе, в мишуре снегирей,я улыбаюсь судьбе напоследок —чтобы таким и запомниться ей.Вижу знакомых и слышу соседок,шепчущих вслед и орущих почти:ох и неладное с ним напоследок!..что ж они лыбятся, мать их ети?..

Рождественская

А этот — есть. Без рая и без ада.Смешной старик с замашками плебея:ему зачем-то непременно надомне доказать, что я слегка слабее.Казалось бы: кому какое дело?Я что — торчу пикетом возле храма?Чего ты как начальник подотделаочистки — Клим Чугункин из Бергамо —желаешь, чтобы все!.. Да на здоровье.Вон — все: сплотились в кучу, держат свечи.И в каждом взоре чаянье коровье.И в каждой речи блеянье овечье.А я — я, можно? — сам? Без верховодства,без снисхожденья? В смысле, соучастья…А он желает рабства. В смысле, скотства…И всё суёт мне в рот своё запястье.И, вызывая слюнопрободенье,жуёт лимон, поплёвывая цедрой,и шепчет — или у меня виденья? —ты попроси, я по субботам щедрый.И до рассвета топчется у двери,сличая наше нетто с ихним брутто…Он отнял у меня её и верит,что вправду — отнял, и что это круто.

И снова рождественская

Как тяжело, когда в сочельник,когда отрады и огни,ты смрадник, схимник и отшельник,и данник собственной фигни,и ни уменья, ни желаньяузнать, чем завершится ночь,и нет разменного закланья,чтоб эту немощь превозмочь…Как ничего, но необычноопять вживаться, падши ниц,и лишь сомненье погранично,и никаких иных границмеж есть и будет, и дремотакак острогранная печать,и снова что-то от чего-тоты сам обязан отличать…Как хорошо, когда над миром,по тьме ослабившим бразды,плывет опричным нивелиромкирпичик неживой звезды,и тают снежные химеры,и мельтешенье мыл и шил,и это знак и образ веры,которой ты себя лишил…

Пьеро

Про долю, которая львинав моей непутёвой судьбе,ты всё уже знаешь, Мальвина.И всё это всё — о тебе.Как горестно звать тебя в келью…Как страшно нарваться на «шут»…Но пахнет постель карамелью,и значит — ты всё ещё тут.И сколь ни постыдно картинномоё суесловное злопо душу твоих Буратино(их множественное число),и как бы ни вычурны чувства,а сердце ни восково,но ложе моё прокрустово,и, стало быть, ни для кого.И пусть нам разлад маячит,сумеешь уплыть — отчаль,отчаянная! И значит,мой крест — мастерить печальи множить былому упрёки,безбрачие наворожив…Но звуки слагаются в строки.И значит, я всё ещё жив.

Станс