Лесли Уоллер - Банкир

– Нет. Это не поможет. Лучше продолжай говорить.

– Как хочешь.– Она хотела поджать под себя ноги, но сиденье не позволило.– Ну, ладно, во всяком случае, теперь появился ты. Я как сейчас помню первый вечер в квартире Мака.

Это было первое импульсивное действие, которое я когда-либо совершала. Я правильно сказала? Какую-то минуту я лихорадочно размышляла; старый мозг Вирджинии Клэри, как всегда, настраивал меня против мужчины. В следующую минуту я перестала думать и мы уже обнимались, и ты знаешь, какие «русские горы» начались с того дня. И позже, когда щелкнув, мой мозг вновь включился, первой моей мыслью было – как здорово, когда не думаешь.

– Короче, ты ссылаешься на временное безумие.

– О, ты совершенно ничего не понял. Раньше, в баре, ты это понял. Ты сказал, что я слишком умна, чтобы легко проводить время с мужчинами. Не знаю, как насчет ума. Но я знаю, что множество вечеров я испортила тем, что сидела и думала. Это не принято делать в обществе представителя противоположного пола, разве что на работе и в тому подобных местах. Но когда вас только двое, тогда от вас ждут эмоциональной реакции: принимать его сигналы, передавать какие-то свои собственные. Пусть жизнь идет своим чередом.

– Ты так и поступаешь.

– Так тебе кажется.

– Очень даже кажется.

– Потому что я способна отвечать таким образом тебе. Ты первый за…– меня уже тошнит повторять – двадцать лет. Все очень странно.– Она достала из сумки две сигареты, закурила обе и протянула одну ему.

Палмер приоткрыл окно со своей стороны, чтобы дым выходил из их маленькой машины. Холодный ветер дунул ему в левое ухо.

– Почему странно? – спросил он.

– Потому что обычно так не бывает. Ведь можно подумать, что только эмоционально свободный человек способен разморозить меня. А ты совершенно не такой человек. Ты – мой двойник. Только ты был заморожен еще больше.

– В течение сорока пяти лет.

– Приятно, что ты так решительно в этом признаешься.

– Это правда. Я уже говорил тебе, помнишь?

– Я не поверила,– сказала она,– мне и сейчас трудно в это поверить. Почему именно ты должен был растопить меня? А вообще-то все очень просто. Мы ценим друг друга, потому что никто из нас не делает из нашей связи проблемы. Мы не доигрываем потому, что не умеем целиком отдаваться чувству. И это даже лучше для нас обоих, спокойнее.

– Ты говоришь об этом, как о театральной постановке.

Она энергично кивнула:

– Так оно и есть. Мы оба играли всю нашу жизнь, лгали себе, играли фальшивые роли в обществе.

– По-твоему, я играю фальшивую роль в обществе?

– Три, о которых я знаю.

– Да ну?

– Одна – роль банкира, другая – мужа и отца, третья – любовника. Они все разные. И ни в одной из них ты не играешь самого себя.

– Мы сегодня забрались довольно далеко, а?

– Небольшое выяснение отношений? – спросила она.– Мы с тобой так редко бываем серьезны друг с другом. Проще, конечно, делать вид, что ничего особенного не происходит.

Стрелка спидометра опять поползла вверх, Палмер снял ногу с акселератора, и машина сбавила скорость до 55 миль.– Ладно,– сказал он,– значит, у меня три лица, из которых ни одно не настоящее. Скажи, кто же я на самом деле?

– Гм.– Изогнувшись в своем сиденье-люльке, она посмотрела на Палмера.– Ты считаешь себя очень вероломным, просто злодеем, правда?

– Я? Ну уж только не я.

– Ты именно так и думаешь о себе. Очень хладнокровный, очень расчетливый.

– Ты не права. Я считаю себя наблюдателем, человеком слушающим и ожидающим, заговорщиком.

– Вот ты и начал,– заметила она,– превращать все в легкий разговор. Настоящий Макиавелли. Улыбающийся, праздный мастер светской беседы и все же осторожный, небрежный и всякий раз полностью вооруженный.

– Я не обладаю ни одним из этих качеств.

– Этими и еще несколькими. Ты вынашиваешь в уме сложнейшие планы. Я тебя знаю. Сейчас, например, ты планируешь… завладеть банком.

– Уже имел один. Не понравилось.

– Ты не хотел брать тот банк, его тебе всучили. Всю жизнь ты мечтал получить что-нибудь с помощью интриги, перехитрив весь мир.

– Абсолютная чепуха.

– Нет,– сказала она.– Где-то внутри ты веришь этому. Ты видишь себя крадучись, по-кошачьи пробирающимся по опасному пути – настороженный, дерзновенный человек, с которым вынуждены считаться.

– Разве не все люди так?

– Только ты так и не перешагнул через это. Ну скажи, что я права. Пожалуйста.– Она надавила на его бедро.– Скажи.

– Да! Ты права! Отпусти!

– Я знала, что ты в конце концов сознаешься.– Она повернулась и стала смотреть вперед.– Но правда, Вудс, пожалуйста, скажи честно, какой ты. Я не имею в виду, какой ты в действительности. Никто не знает этого о себе. И пожалуй, я не смогла бы выдержать такого открытия. Просто… ну, что ты хочешь, к чему стремишься.

Палмер сбавил скорость, порылся в кармане, ища мелочь.

– Я знаю, чего я хочу,– пробормотал он.– Просто не могу никого найти, кто бы это понял.– Он остановил машину, заплатил за проезд по шоссе и снова повел машину через границу штата в Нью-Йорк.

– Нарушил закон Манна,– бодро заявил он.

– Федеральное обвинение,– сказала Вирджиния.– Но кроме того, ты совершил несколько уголовных преступлений.

– Ха!

– Прелюбодеяние и многословие.

Теперь Палмер вел машину по автостраде Хатчинсон Ривер, следя за знаками, указывающими, как проехать через Уэстчестер в Манхэттен.

– Я не стараюсь говорить много,– заявил он,– но все же буду говорить.

– Ты совершенно спокойно отнесся к другому обвинению.

– Ну, знаешь, закон чести джентльмена и все прочее.

– Мне хотелось бы иметь друга, которому я могла бы рассказать обо всем,– задумчиво произнесла она.– Кому-то, кто не будет осуждать и не будет шокирован.– Кому-то, кто получит удовольствие от деталей. Можно, я расскажу тебе? В этом мотеле была такая замечательная, большая, просто громадная постель. Две кровати, сдвинутые вместе. И он…

– С точки зрения постели в Сиракузах была лучше.

– Ковер Мака Бернса побивает любую из них.

– Да. Ты права.– Он коротко вздохнул.– Кто теперь превращает все в легкий разговор?

– Но ведь над такими отношениями только и можно что смеяться. Ничто не испортит их, если они хорошие. По-моему, единственный способ испортить их – это относиться к ним серьезно. Ты думаешь, Мак подозревает? Прости. Я перебиваю тебя, ты хотел говорить.

– Может быть, и подозревает,– ответил Палмер, вспоминая намеки Бернса в Олбани.– По правде говоря, мне это совершенно безразлично.

– Ух! Это и есть часть твоей игры. Конечно же, тебе не безразлично.

– Ты не поняла. Если бы он смог доказать что-нибудь, мне было бы не безразлично. Очень даже не безразлично. Но он может зачахнуть от подозрений, и меня это нисколько не будет волновать. Некоторое время она молчала, глядя вперед на дорогу.– Почему тебе не безразлично, если он сможет что-нибудь доказать? Я знаю почему, но хочу услышать это от тебя.

– Потому что в этом случае он получит огромную власть надо мной.

– Почему это тебя волнует? – спросила она.– Разве другие не имеют над тобой власти?

– Власть, которую я разрешаю им иметь. Бэркхардт может сказать мне, что делать, и я делаю, если захочу. Если же не захочу, я могу лишить его такой власти, просто уйдя из ЮБТК.

– А-а. Кому еще ты дал власть над собой?

– Многим. Бернсу. Моей семье. Калхэйну. Тебе.

– Но ты можешь забрать этот подарок, просто уйдя от них,– сказала она.

– Да.

– Ты собираешься уйти от меня?

– Мне не хотелось бы.

– Ушел бы ты от семьи?

– Нет.

Она потушила сигарету в расположенной в приборной доске пепельнице. Очень долго ее глубоко посаженные темные глаза смотрели прямо перед собой. По обеим сторонам над автострадой неясно вырисовывались огромные многоквартирные дома. Впереди с левой стороны блеск люминесцентных ламп крупного торгового центра освещал ночь. Набирая скорость, машина понеслась вниз по длинному уклону.

– Спасибо,– сказала она наконец.

– Ты ведь говорила, что знаешь.

– Я знала. Но спасибо за то, что ты достаточно честен, чтобы подтвердить это.– Она дотянулась до пепельницы и придавила более тщательно слегка дымившийся окурок.

– При этом,– заметила она,– ты не оставляешь мне никакого выхода.

– Это неправда. Знаешь старый анекдот? Выход всегда есть.

– Только не в этом случае. У меня нет абсолютно никаких оснований, чтобы видеть тебя где-нибудь еще, кроме работы, и у меня есть все основания просить тебя забыть нашу связь, будто она никогда не существовала.

– Правильно,– согласился он.– Но ведь это основания, а не выход. Позволь мне объяснить тебе, что я имею в виду.

– Пожалуйста, не надо.