Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

Кровь ударила в голову Зе, так нежданно оскор­бленный ближайшим другом, гневно замахнулся было на подступившего палача, но не позволила цепь — в локтях стягивала руки за спиной.

— Вас, конечно, интересует, как добраться до Канудоса и уничтожить канудосцев, верно? — простодушно спросил Мануэло, но куда наивней ответил полковник:

— Нет, что вы, хотим лишь наставить их на путь ис­тины, исправить хотим. Всего лишь.

— Это хорошо, только я вам ни капли не верю.

У Зе, уже связанного с головы до пят, отлегло немно­го от сердца.

— Ну почему! О, мне не верить! Как можно... — при­кинулся огорченным полковник, но Мануэло оборвал:

— Слушайте, что я вам скажу. Поверите мне, сделае­те по-моему — Канудос будет ваш. Муки злосчастного торговца решили всё, но при стольких людях ничего вам не открою, поэтому прошу — уберите всех их. Будем го­ворить с глазу на глаз, а его, — он указал на Зе, — оставь­те тут, только заткните уши, чтоб ничего не слышал...

— Согласен, останемся одни. — Полковник воодуше­вился и замялся вдруг: — Но... понимаете... как бы выразиться... — И нашелся: — Не могу я один остаться с двумя канудосцами, хотя один из них крепко-накрепко связан, а у другого, то есть у вас, цепью скованы руки, разве что ложку сумеете поднести ко рту, но слыхали, верно, осторожность — не дым, глаз не выест. Двенад­цать ваших всадников одолели бригаду в двести человек, и мне не улыбается быть наедине с вами двумя. Оставлю здесь капрала.

— Идет... Но если не заткнете этому вот уши, слово вакейро, — передумаю.

— Не волнуйся, могу даже отрубить ему уши, а заод­но и голову.

— Нет, нет, он нам понадобится, уши заткните на время.

— Живо подать воск! — заорал полковник.

— Горячий очень, — отозвался один из палачей.

— Что ты там возишься!.. Подуй на него, Самуэлино, остуди малость!

Еще горячим воском, оскверненным духом палача, за­ляпали уши великому вакейро, и с какой ненавистью, с каким омерзением смотрел Зе на разболтавшегося Ма­нуэло, бывшего друга, — уговорились же, если попадутся, звука не проронить.

Остались в застенке вчетвером. Мануэло старался не смотреть на Зе, не замечать молчавшего в углу капрала, уставился на полковника Сезара.

— Слушаю вас, значит, — начал Мануэло. — Чего же­лаете от меня?

— Давайте сразу уговоримся, — с обворожительной улыбкой предложил полковник. — Говорите впрямую, в открытую. Согласны?

— Давайте не туманить, не хитрить, а главное — по­короче. Чего желаете от меня?

— Где подземный ход?

Мануэло якобы призадумался, потом в упор посмо­трел на полковника.

— Хорошо, проведу вас туда. Признаться, не предал бы я так легко Канудос, но вы нашли верный способ по­влиять на меня, не вынесу того, что проделали с торгов­цем... Сломили меня страшные пытки, его вопли... К то­му ж понимаю — обречен Канудос, захватите рано или поздно, сотрете его с лица земли... А главное — пытки, эти страшные оружия пытки... Не вынесу. Знаю, все рав­но убьете меня под конец, а потому оговорим сначала условия, на которых укажу вам ход.

— Давай выкладывай... Прошу вас, изложите.

— Слово истинного вакейро, укажу вам ход, чтоб взять Канудос, но обещайте, как бы ни обернулось дело, не мучить меня этими адскими орудиями, убейте просто, без них.

— Ах что вы, что вы, какая смерть, с какой стати убивать вас!

— Не даете, значит, слова?

Гневно кивнул головой стоявший позади Мануэло ве­ликий маршал-капрал.

— Даю, даю вам слово истинного полковника, хале.

— Отлично, грандхалле, верю вам, но все же... не обижайтесь, поклянитесь.

— Клянусь вам своей целомудренно добродетельной супругой грандхалле Стеллой, — живо дал клятву полков­ник и побагровел, опустил голову и все равно прекрасно чувствовал, каким взглядом сверлил его временный капрал.

Тут и Мануэло вздрогнул, смешался — с каким пре­зрением смотрел на него связанный Зе!

— Хорошо... — Мануэло еле справился с собой. — Что вы знаете о нашем подземном ходе?

— Широкий он — конь проходит! — уверенно ответил полковник.

— И не один! — самодовольно уточнил Мануэло. — Перейдем ко второму условию, полковник... Ваше имя?

— Чикопотамо, — лихо соврал полковник, хватит то­го, что жену назвал настоящим именем, боком ему вышло.

— Сами знаете, Чикопотамо, ничего нет дороже жены и детей. — Мануэло погрустнел. — Детишек у меня трое — три жемчужинки... два мальчугана и девчушка. Ради себя самого, ради спасения своей злосчастной жиз­ни, не стал бы предавать родного города, но семья, сами знаете... Слушайте хорошенько, внимательно, грандхал­ле, если дадите послать одному канудосцу записку и я буду знать, что она наверняка дойдет, со спокойной ду­шой открою эту очень важную для вас тайну.

— Какому канудосцу, что за записку?..

— Шурин у меня есть, брехун, каких свет не видал, вечно поучает, вразумляет, наставляет, умником себя во­ображает, мы его конселейро прозвали — советчиком, значит.

— А как ему передать? Сюда придет?

— Нет, он дома ждет меня или записку. Чуяло серд­це, что сцапают нас в Городе ярмарок, упекут в Камору, попаду к вам в лапы, потому договорился с шурином, что если поймают меня, может, под пытками выколотят из меня тайну, и плохо придется нашим, поэтому пошлю ему тайное письмо — чтоб выбрался с моей семьей из Канудоса.

— А откуда ты знал... почему был уверен, что су­меешь передать записку? — Полковник заподозрил не­ладное, голос его стал угрожающим. — На что надеял­ся?!

— Надеялся на важную тайну, которую могу вам от­крыть, грандхалле.

Мишурный полковник скользнул взглядом в сторону капрала, но колебался и маршал-капрал. Мануэло бес­страстно продолжал:

— Я потому рассчитал все загодя, Чикопотамо, что уверен был — твои люди там же, у каатинги, схватят нас. Как я мог подумать, что вы поставили подкарауливать нас не солдат, а растяп. Почему предаю Канудос, еще раз объясню — не стоять ему, а тайный ход и без меня обнаружите в конце концов, так не лучше ли мне указать его и спасти семью, пока не поздно?! Вот так я рассу­ждал, а смерть торговца под пытками вконец утвердила меня в моем решении, я понял — незачем упорствовать, нет смысла в бесполезном мужестве.

Призадумался полковник Сезар.

— Ну, а как доставить записку твоему шурину?

— В этом-то вся загвоздка, грандхалле. Просить вас отпустить меня ненадолго — предупредить своих, так не отпустите же, не поверите, что я вернусь, сколько бы ни клялся, верно?

— Верно. — И тут полковнику пришла заманчивая мысль: — А если с нашим человеком послать?

— Что вы говорите, Чикопотамо! — засмеялся Ма­нуэло, — Ха, станете печься о моей семье, если укажу проход! Ринетесь к Канудосу, и конец моим, куда им тогда податься?! За дурака меня принимаете, грандхал­ле, как вам пришло такое на ум, не ожидал от вас, грандхалле. Хм, с вашим человеком... — Мануэло оскор­бленно усмехнулся, бормоча: — Нашел дурака, скажи им, где ход, тут же свернут голову.

— Вы же сами просили, лишь бы не под пытками, обычным путем прикончить, пожалуйста, мол... — вроде бы нашелся полковник и осекся — о, как грозно, свирепо и как насмешливо смотрел Эдмондо Бетанкур. Беспечно улыбался Мануэло, веселый пастух.

«Че-е-рт, почему теряюсь при маршале, какой-нибудь сержантик не опростоволосился бы так... Что за прокля­тие, почему тушуюсь при нем...» — тоскливо подумал полковник.

— Может, ошибаюсь, но есть же у меня основание сомневаться... — заметил Мануэло.

— Хорошо, как же все-таки быть? — очнулся от мыс­лей полковник. — Не вижу выхода.

— Выход, по-моему, есть.

— Какой?

— Не сообразите?

— Нет.

— Честное слово?

— Говори же...

— С ним пошлем.

Полковник и временный капрал уставились на Зе.

— Он настоящий олух, — сказал Мануэло, — но как у всякого, и у него есть кое-какие достоинства. Наезд­ник — что надо, простодушный, провести его легче легко­го. Он меня предателем считает, конечно, но я попробую обдурить его, когда очистите ему уши от воска. Отправьте записку с ним и дайте слово, что в пути ничего с ним не сделаете, — подземный ход сегодня же вечером будет в ваших руках.

Маршал Бетанкур поспешил кивнуть.

— Согласен, пусть будет по-вашему, — обещал пол­ковник. — Где записка? Надеюсь, покажете нам?

— Само собой. Сначала дайте бумагу и отодвиньтесь в сторонку, грандхалле, — не люблю, когда стоят над душой.

Полковник скинул со стола на кресло окровавленные орудия пытки. Мануэло присел к столу. Толстая цепь, стягивая локти, не давала высоко поднять руку, и он пригнулся к столу, но не рассчитал и смахнул листок на пол. Полковник стремительно подобрал его и, вежливо протянув Мануэло, отошел подальше, стал возле капра­ла. Мануэло поблагодарил, несколько минут вроде бы писал, сложил лист вчетверо и встал: