Джозеф Хеллер - Лавочка закрывается

Ричард был первым мужчиной, с которым она переспала, и оба остались довольны, потому что он, гордый своей искушенностью, хорошо сделал все, что требовалось. Он был на два года старше, учился на выпускном курсе и к тому времени успел по крайней мере по одному разу переспать с тремя другими, но никого тогда это не смущало. После этого они встречались в Чикаго, куда она ездила работать летом, потому что у него уже была там работа и он мог познакомить ее кое с кем в тех кругах, в которых вращался сам. У него была работа в региональном отделении крупной страховой фирмы со штабом в Хартфорде; он делал там неплохую карьеру и быстро заслужил репутацию выдающейся личности и предприимчивого человека. Оба были не прочь выпить вечером после работы, а часто и после ланча, и обычно проводили свободное время вместе. Она встречалась и с другими, как делала это и в колледже, и не раз — с коллегами по работе, которые, как она знала, были женаты.

Вскоре после окончания университета она переехала в Нью-Йорк, где он нашел работу в другой компании, получив при этом значительное повышение; она оказалась там в собственной маленькой квартирке и на многообещающей исследовательской работе в журнале «Тайм». А вскоре они решили попробовать жениться.

Она была готова измениться, а он — нет. Мать ее по-прежнему находила его обаятельным, гораздо более обаятельным, чем он был на самом деле; ее отец фыркал, слыша его шутки, и ее начали раздражать его неизменная общительность и дружелюбие, которые стали ей казаться дешевыми. Он много ездил по делам, но даже когда был в городе, часто появлялся дома за полночь, и когда их третий ребенок, Руфь, родилась с врожденным конъюнктивитом, вызванным заражением трихомонадой, она уже достаточно разбиралась в медицине и лабораторных анализах, чтобы догадаться о венерической природе этого заболевания; и его она тоже уже знала достаточно, чтобы сообразить, где он подхватил эту заразу. Не сказав ни слова мужу, она в один прекрасный день отправилась к гинекологу, который и перевязал ей трубы, и только потом она призналась Ричарду, что больше не желает иметь от него детей. Во многом из-за новорожденного их расставание растянулось на два года. Тогда она была слишком принципиальной и не подавала на алименты, что вскоре оказалось серьезной ошибкой, потому что он безнадежно запаздывал с финансовой помощью детям, о которой они полюбовно договорились, да еще и присылал меньше, а скоро и вообще стал беспросветным должником, когда новые подружки окончательно закрутили его.

Если разговор их затягивался, они непременно ссорились. А когда на сцене появился я, они оба стали с удовольствием поручать мне переговорить с другой стороной. Ее мать приехала на восток, чтобы помочь ей хозяйствовать в большой квартире, снятой на Уэст-Энд-авеню, и Гленда смогла вернуться на работу с хорошим окладом в «Уикли Ньюзмэгазин», работать она стала в рекламно-распространительском отделе «Тайм», где мы и познакомились. Она сидела лицом к низкой перегородке, и я облокачивался на эту перегородку и сплетничал с ней, когда у нас обоих не было никаких важных дел. Она была умнее своего начальника, ответственнее и аккуратнее, но тогда это не играло никакой роли в той компании — в те времена ни одна женщина не могла стать ни редактором, ни журналистом, ни главой отдела. Без меня ей не хватало бы на жизнь и, вероятно, пришлось бы уехать из Нью-Йорка с матерью и тремя детьми. У Наоми и Руфи не было бы времени или денег, чтобы закончить колледж. Не было бы средств на частную школу на Манхеттене или, позднее, несмотря на превосходную медицинскую программу в «Тайм Инкорпорейтед», на дорогостоящую персональную психотерапию для Майкла, которая в конечном счете не принесла никакой пользы.

Мне и правда не хватает ее, как это отметил Йоссарян во время нашего разговора в больнице, и я не делаю попыток скрывать это.

Мне очень не хватает ее, и те несколько женщин, с которыми я провожу время, — моя вдовая знакомая со средствами и хорошим летним домом во Флориде, две других, мои бывшие коллеги по работе, так и не сумевшие решить свои матримониальные проблемы; все мы уже далеко не молоды, — знают, что мне и дальше будет не хватать ее и что с ними я главным образом просто провожу время от скуки. Я много развлекаюсь, играю в бридж, слушаю образовательные курсы для взрослых и покупаю абонементы на концерты в Линкольн-Центре и в Ассоциации молодых евреев, совершаю короткие путешествия, встречаюсь со старыми друзьями, когда они приезжают в город, занимаюсь своей работой, давая по почте консультации по проблемам облегчения положения раковых больных. Но я всего лишь так провожу время от скуки. В отличие от Йоссаряна, я больше не жду ничего нового и хорошего от жизни и развлекаюсь уже гораздо меньше после того, как Лю, по выражению Клер, «позволил себе» умереть. Его родные — люди крепкие, и на похоронах никто не плакал, кроме его старшего брата и одной из сестер. Но сам я пролил несколько слезинок по пути домой, после того как Клер рассказала о его последних днях и передала мне его последние слова, а слова эти были обо мне и о моем кругосветном путешествии.

Я вдруг обнаружил, что с нетерпением жду этого путешествия, которое начал планировать, намереваясь, конечно, посмотреть мир, но прежде всего увидеть моих знакомых в Австралии, Сингапуре и Англии, а еще и в Калифорнии, где у меня есть Марвин с женой, племянник с семьей и несколько оставшихся в живых знакомых по Кони-Айленду. Я уже решил, что начну с коротких остановок в Атланте и Хьюстоне, где хочу повидать Наоми и Руфь с их мужьями и моими внуками. Девочки давно уже считают меня своим настоящим отцом. Ричард ничего не имел против того, чтобы я законным образом их удочерил. С самого начала я обнаружил, что психологически отношусь к ним как к своим биологическим детям, и я не сожалею, что не родил собственных. Но дальше этого наша близость не простирается. Как и в большинстве известных мне семей, удовольствие, которое мы находим во взаимном общении, довольно мимолетное, и вскоре нам становится трудно выносить друг друга. Ричард никогда не проявлял признаков ревности из-за того, что мы так быстро сблизились, и он, как только это позволили приличия, даже перестал выдавать себя за семейного человека. Всего через пару лет у него появились новые жены, а с последней у него родился ребенок.

Я также с нетерпением жду возможности побольше узнать об этой чудаческой свадьбе в автовокзале, Свадьбы конца века, как ее называют Йоссарян и другие; я лишь фыркнул от смеха, когда он сказал, что я буду среди приглашенных.

— Меня как-то ограбили в этом автовокзале, — сказал я ему.

— Моего сына там арестовывали.

— И меня тоже, — сказал я ему.

— За то, что тебя ограбили?

— За то, что я закатил скандал, скандал с истерикой, когда увидел, что полиция ничего не делает.

— Его приковали к стенке наручниками.

— И меня тоже, — сообщил я ему, — и я до сих пор думаю, что ноги моей там больше не будет.

— Даже если тебя пригласят на свадьбу? На такую свадьбу? Куда заказано четыре тысячи фунтов наилучшей белужьей икры?

Не появится у меня желания побывать там. Это один из тех немногих компромиссов, на которые я не хочу идти. Хотя Эстер, той самой вдовушке, с которой я встречаюсь чаще других, «до смерти хочется» пойти туда только для того, чтобы побыть на людях и поглазеть на других.

К тому времени, когда я познакомился с Глендой, ее бесшабашные деньки были уже позади. Иногда я чувствовал себя так, будто меня обошли, потому что меня не было с нею в ту лучшую ее богемную пору, и я не наслаждался тогда ее телом, как это делали другие, о числе которых она не очень-то любила вспоминать, и не наслаждался с ее тремя подружками и другими ее знакомыми девушками. Мысль о вольностях, которые позволяла себе эта четверка, продолжает дразнить мое воображение. Были годы, когда и я тоже давал себе волю — в студенческие годы с девушками из Нью-йоркского университета и Гринвич-Виллидж, а потом — с девушками из «Таймс» и с другими, с которыми знакомился через наших сотрудников, и даже когда два года преподавал в колледже в Пенсильвании — раз или два раза в каждом семестре на какой-нибудь хмельной вечеринке. И тем не менее, какое-то время до и после нашей свадьбы я все еще оставался импульсивным, тайно ревновал и раздражался из-за ее сексуального прошлого и испытывал ненависть ко всем мужчинам, мальчишкам, к тому футболисту из школы и ко всем, ко всем, кто был ее партнером по разврату. Но особое негодование вызывали у меня те, кто, как я себе воображал, всегда и запросто мог доводить ее до головокружительного оргазма. Мне казалось, что мужские ласки для нее мало что значат. Но они много значили для меня, и к этим негодяям, о которых мне было кое-что известно или которых рисовала мне моя изобретательная фантазия, я должен был отнести и ее мужа Ричарда. В этих унизительных драмах я видел его героем-любовником и непобедимым соперником, и таким и было истинное положение вещей, даже когда я уже списал его со счетов как надоедливого, тщеславного зануду, человека поверхностного и пустого, всегда носившегося с какими-то проектами невысокого пошиба, человека, которого даже Гленда потом считала скучным и несносным. Тот факт, что она длительное время питала страсть к нему и ему подобным, был постыдным воспоминанием, вызывавшим почти невыносимые страдания у нас обоих.