Анна Матвеева - Небеса

Кабанович нового времени, московский юрист и обладатель хрустального счастья, был похож на себя прежнего, как бывают похожи отец и сын — если оба взрослые, но только один — молодой.

Пока я наслаждалась снимком, Эмма резко задрожала подбородком и снова начала рыться в сумочке. Ногти у нее были пожелтевшими, с ошметками вишневого лака. Эмма достала пачку «Виргинии» и щелчком выбила из нее сигаретку. Потом вторую для меня. Мой отказ поразил старушку, но она сдержалась: прикурила, выпустила дымок, начала говорить обиженно и быстро.

Кабанович поменял квартиру на комнату, чтобы было с чем ехать в Москву. Матери оставил ту самую комнату в коммуналке, соседка — пьянь подзаборная. Жить там не-воз-мож-но (Эмма не говорила, а дрожала на каждом звуке), но идти некуда. К себе Виталик брать ее отказался — говорит, дай пожить для себя. Да и славная девочка Света из хорошей семьи костьми лежит на пороге, чтобы только не видеть Эмму в пределах московской квартиры. Внука, заплакала Эмма, показывают только на фотографиях.

Я обняла старушку, уткнулась носом в прокуренные сиреневые волосы. Мне так хотелось сказать Эмме, что мой мальчик — тоже ее внук, и я, конечно, не знаю, что там в Москве за Лева, но моим Петрушкой запросто можно гордиться.

— Хочу пить, — заныл Петрушка. Увы, я так и не смогла признаться Эмме, что сейчас уведу прочь не только своего сына, но и ее внука — мальчика с упрямыми глазами и самым красивым голосом на свете…

А ведь они похожи, с изумлением заметила я, как только Эмма не видит своего отражения в зеркале Петрушкиного лица: те же глаза-фундучины, и брови птичкой, и длиннопалые, музыкальные руки — у нас в семье таких отродясь не было.

Эмма накорябала на бумажном обрывке свой новый адрес, и я развернулась в сторону дома. Потом оглянулась, провожая старушку взглядом — она уходила, как на смерть, жалкая, не нужная никому и родная, навеки теперь родная.

Мы так и не встретились больше с Эммой, потому что дни бежали теперь куда быстрее прежних дней.

Лидия Михайловна Лапочкина забирала нас с Петрушкой на дачу, и за лето мы так привыкли к этим поездкам, что не смогли отказаться от них и зимой. За рулем сидела сама баба Лида, Петрушка смотрел в окно, а я пыталась уснуть, устроив голову на спасательном жилете, неизвестно откуда взявшемся в салоне. От жилета пахло, как от папы после охоты — костром, землей, сапожной резиной. Уснуть не получалось, и я разглядывала верхушки деревьев, с бешеной скоростью мелькавшие за окном машины.

Стройные торсы сосен, далматинская березовая рябь: как я люблю деревья! Как, интересно, их придумывали? И как интересно было их, наверное, придумывать…

Если бы я взялась за этот труд, вдруг ошиблась бы с цветом — синие листья, красные стволы… Хорошо, как хорошо, что земля черная, облака белые, а небеса — беспечные и голубые.

Солнце золотой монеткой катится вдоль дороги, ныряет в стога сена, залитые снежной глазурью.

Я смотрю в окно на голубые, голубые, голубые небеса.

Мне это никогда не надоест.

2001–2003 гг.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.