Ирвин Шоу - Две недели в другом городе

Ознакомительный фрагмент

Делани не двигался, он словно не слышал Джека. Затем снял свои массивные очки в металлической оправе и уставился на этот символ уязвленного самолюбия, попранного тщеславия.

— Я был великим человеком, — глухо сказал он. — Пойдем отсюда.

Деспьер ждал их на тротуаре возле кинотеатра. Заметив Джека и Делани среди последних выходящих из зала зрителей, он поспешил к ним; лицо его светилось радостью.

— Я видел, Maestro. Это великолепно. Я чуть не пустил слезу.

Он обнял Делани и расцеловал его в обе щеки. Иногда Деспьер забавлялся тем, что вел себя как типичный француз из театральной комедии. Трое мужчин привлекли внимание компании, только что покинувшей зал.

— Готова поспорить, это он, — услышал Джек голос девушки.

— Ты обязан рассказать мне, что испытывал, следя за тем, как один восхитительный эпизод сменяется другим, — сказал Деспьер.

— Ничего я тебе не скажу. — Делани вырвался из объятий Деспьера. — Не желаю об этом говорить. Я проголодался.

Он поискал глазами такси.

— Делани, — произнес Деспьер, — ты должен научиться быть более любезным со своими поклонниками из пишущей братии.

Повернувшись к Джеку, он с нежностью взял его за руки.

— Maestro, я и не подозревал, что ты был так красив в молодости. Девушки, верно, просто сходили с ума.

Помимо французского, Деспьер владел итальянским, английским, немецким и испанским; встречаясь с Джеком в Италии, он отдавал дань местной традиции и называл его Dottore. Во Франции вместо Dottore он говорил Monsieur le Ministre, подсмеиваясь над дипломатическим статусом Джека.

— Неужели тебя там не переполняла гордость? — Деспьер указал рукой на кинотеатр.

— Переполняла, — согласился Джек.

— Тебе не хочется об этом говорить? — удивился Деспьер.

— Да, не хочется.

— Надо же. На твоем месте я расхаживал бы по Риму с плакатами на спине и груди: «Я — тот самый Джеймс Роял».

Деспьер был подвижен и худощав; костюм с ватными плечами, сшитый в Риме, висел на его угловатой фигуре. Крупные серые глаза блестели на болезненно-желтом, но всегда оживленном лице француза. У него был узкий насмешливый рот и короткие черные волосы, зачесанные назад по моде, родившейся в ресторанчиках Сен-Жермен-де-Пре. Определить его возраст казалось делом сложным. Джек познакомился с ним более десяти лет назад; за это время Деспьер почти не изменился. Джек догадывался, что Деспьеру около сорока лет. Он долгое время жил в Америке, и хотя Жан-Батист говорил с явно французским акцентом, его речь изобиловала американским сленгом, употребляемым всегда к месту. В годы войны он служил во французских ВВС, перед капитуляцией бежал в Англию, был штурманом в эскадрилье «Галифакс», воевавшей в России. На Запад он вернулся с больным желудком и с тех пор везде искал лекарство от язвы, не требующее отказа от алкоголя. Деспьер был преуспевающим журналистом и работал в одном из лучших французских журналов, но не вылезал из долгов — отчасти из-за присущего ему небрежного отношения к деньгам, отчасти из-за длительных периодов, когда ничего не писал. Деспьер знал, где находится сейчас тот или иной политический деятель, где расположены лучшие рестораны любого города; знал он и самых известных фотомоделей. Он везде был желанным гостем, его снабжали секретной информацией министры, высшие чиновники и кинозвезды, а он расплачивался своим остроумием и кипучей энергией. У него было на удивление много врагов.

Они сели в такси. Делани не спросил, где они хотят пообедать; он лишь пробурчал название ресторана и забился в угол. Всю дорогу он молчал, не слушая Джека и Деспьера.

— Хаос начинается наверху, — произнес Деспьер, сидя за столиком в тихом зале. — В большом казенном доме с аллегорическими фигурами Разума и Правосудия. Где еще вы отыщете глупца, которому может прийти в голову напасть на Египет, не располагая запасом нефти?

Он торжествующе усмехнулся.

— Уже на второй день после начала боевых действий пришлось сократить потребление бензина. Надо же умудриться выбрать такое безмозглое правительство! Подобного головотяпства не допустил бы и Людовик Шестнадцатый, самый бездарный из французских королей.

Деспьер пожал плечами.

— Вы даже не представляете, — продолжал он, — какое удовольствие — сидеть в ресторане, не боясь, что кто-нибудь швырнет в зал бомбу.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Делани.

Подавленный и неразговорчивый, он потягивал вино и, рассеянно роняя на скатерть хлебные крошки, ковырял лежащие на тарелке pasta.[11]

— За последние пять лет, — заметил Деспьер, с аппетитом поглощая пищу, — я побывал на Кипре, в Корее, Индокитае, Марокко, Алжире, Тунисе, Израиле, Египте. Я — врач «скорой помощи». Мчусь туда, где несчастье.

— Когда-нибудь тебя убьют, — сказал Делани.

— Maestro, — отозвался Деспьер, — твой шарм заключается в безжалостности.

Он слегка улыбнулся, обнажив здоровые, крупные, слегка пожелтевшие от никотина зубы.

— Шесть месяцев назад в Филиппвилле во время показа мод три араба открыли огонь из автоматов по манекенщицам. — Деспьер налил себе вина в бокал. — Восемь прелестных девушек демонстрировали последние парижские модели. Вот как нынче несут народам свободу.

— Какого черта они отправились в Филиппвилл? — спросил Делани.

— Это было послание Парижа, адресованное нашим заморским владениям, — сказал Деспьер. — Одежда на все случаи жизни. Для раута, осады, митинга, парада, приема… Арабы промчались в открытом такси мимо входа в отель и исчезли. Представьте, какую душу надо иметь, чтобы стрелять по красивейшим девушкам.

— Они попали в кого-нибудь из них?

— Нет. Зато убили шестерых людей, сидевших в соседнем кафе.

— Ты присутствовал при этом? — спросил Делани.

— Да. Я лежал на полу возле столика, — с улыбкой поведал Деспьер. — Я научился быстро бросаться на пол и не удивился бы, узнав, что мне принадлежит мировой рекорд в этом виде спорта. Я также находился в Касабланке, когда толпа облила двух чем-то не угодивших ей мужчин бензином и подожгла их. Мне платят большие деньги за умение оказываться в том самом месте, где современная цивилизация выражает себя наиболее типично.

Подняв бокал, он принялся критически разглядывать его.

— Люблю итальянское вино. Оно такое простое. Натуральное. Не пытается казаться бархатным в отличие от французского. А еще я люблю краски Италии. Когда однажды летом я впервые увидел, какого цвета римские здания, я понял, что мечтал попасть в этот город всю жизнь, хотя тогда мне было всего семнадцать лет. Я влюбился в этот город с первого взгляда. Мы с отцом въехали в Рим через Фламиниевы ворота и оказались на пьяцца дель Пополо. На площади находились сотни людей. Мой отец остановил машину и повел меня в кафе. За кассовым аппаратом сидела самая хорошенькая девушка в мире. Немедленно влюбившись в эту девушку, я сказал себе: «Как замечательно жить здесь, в окружении итальянцев. Я буду до самой смерти приходить сюда и пить тут кофе. Я нашел свой город». Есть города, которые твоя душа принимает мгновенно. Я прав, Dottore?

Он повернулся к Джеку.

— Да, — согласился Джек, вспомнив свой первый приезд в Париж; город покорил Джека, и в конце концов, спустя много лет, он избрал его своим местом жительства.

— Есть люди, — согласился Деспьер, — которые могут жить полноценно лишь в столицах чужих стран. Я — один из них. Подозреваю, что и ты, Dottore, тоже. Мы — счастливые беглецы.

Он покосился на Делани, настроение которого немного улучшилось за время монолога, произнесенного французом.

— Maestro — человек другого типа. Он — стопроцентный американец. Он постоянно чем-то озабочен и дискомфортно чувствует себя в обществе людей иного склада.

— Чушь, — сказал Делани, однако на лице его появилась улыбка.

— Его реакция весьма характерна, — заметил Деспьер. — Кстати, о городах. Я бы мог быть счастлив в Нью-Йорке. Хотя, на мой взгляд, любой американец, живущий там, уродует свою душу. Нам требуется, — он сделал плавный жест, — смена среды обитания. Город — это университет для подготовленных студентов; полный цикл обучения длится четыре-пять лет. Затем — переезд на новое место и периодические возвращения в старые: это позволит освежать приобретенные ранее знания, а также встречаться с друзьями. В Париже, — сказал он, усмехаясь, — я постигаю искусство комедии, интриги и камуфляжа, а также обретаю умение мириться с чувством безысходности. В Риме изучаю вина, любовь, архитектуру и атеизм. В старости я поселюсь на ферме возле Фраскати, буду потягивать белое вино и каждый раз, чувствуя приближение смерти, приезжать в этот город, чтобы выпить чашечку кофе на пьяцца дель Пополо…

Он удивленно посмотрел на Джека.

— Что случилось, Dottore?

Джек сидел, склонив голову над тарелкой; он прижимал платок к носу и немного покачивался из стороны в сторону. Платок был в крови.