Фэй Уэлдон - Поларис

— Вероятно, потому, что остальной мир слишком яркий. — Тимми отступал: ему хотелось лишь тишины и размеренного ритма своей другой, подводной жизни. Той, где капитан Джим и он сам.

— Чем вас там кормят, под водой? Консервированными бобами и солониной?

— Чем-то в этом роде.

— А я приготовила вкусную картофельную запеканку с мясом. — Мег помедлила. — Приложи-ка ухо к животу. Чувствуешь? Там идет своим чередом новая жизнь!

— Не чувствую никакой разницы, — сказал он — и напрасно, а потом добавил, пытаясь сгладить собственную бестактность: — Я рад, что ты позабыла принять пилюлю.

— Так сколько стоило шампанское? — Мег вернулась к старой теме мотовства. Ей уже хотелось, чтоб Тимми снова ушел в плавание.

— По-моему, ты могла бы отучить пса от привычки торчать в спальне, — сказал Тимми. — Он не пудель и не болонка какая-нибудь. Томпсон — охотничья собака.

— А я люблю, когда он сидит под кроватью, — призналась Мег. — Мне даже нравится, как он скребется и выискивает блох.

— Блох? — вскинулся Тимми.

— У всех собак есть блохи.

— Только не у тех, за которыми хорошо ухаживают.

Последовала невыносимая сцена. Мег срывалась на крик, не уступал ей и Тимми. Она заявила, что уедет домой, к матери, он — что снова уйдет в море. Она пригрозила, что сделает аборт, и он ответил: хорошо, я согласен. Когда оба выплеснули наружу свое возмущение и усталость, а Томпсон перестал шлепать по комнате, пыхтеть и уснул с засохшей капелькой слюны на подбородке, Тимми засмеялся.

— Жаль, что все так глупо получилось, — сказал он.

Они легли в постель и заснули — плотью единой, а когда проснулись, он снова взял ее, но на сей раз их близость была нежней, спокойнее, и они, казалось, уже могли продолжить семейную жизнь с того момента, где она чуть было не оборвалась. Впрочем, не совсем так. Тимми беспокоило, как много дров пожирает их плита «Рейберн», он утверждал, что всему виной труба: ее не следовало переделывать.

— А вьюшку надо держать закрытой, — сказал он.

— Тогда плита дымит, — сказала она.

— Ерунда, — ответил он.

— Мне лучше знать свою собственную плиту, — сказала она.

— Но ее устанавливал я, — заметил он.

— Значит, плохо устанавливал, — сказала она, и тут они оба рассмеялись, прекратили спор и поцеловались. — Зачем я тебя огорчала? — сожалела Мег. — Офицер с базы наказывал: «Берегите мужа от волнений и тревог — ради флота, ради страны, ради всего мира». Он только нас с тобой не помянул. Вот о чем я сейчас думаю. Видишь, я уже улыбаюсь. Хочешь, я буду всегда тебе улыбаться? — И она улыбалась — до последнего дня отпуска.

Но когда Тимми пробыл дома почти три месяца, Томпсон, обозленный тем, что его посадили на диету и гоняют до седьмого пота, вытащил из-под кровати галстук Тони и положил его перед носом хозяина, отжимавшегося на полу.

Пока Тимми недоуменно смотрел на галстук, зазвонил телефон. Тимми снял трубку, послушал и ответил: «Есть!»

— Это они? — спросила Мег.

— Да, — подтвердил Тимми, не сводя глаз с галстука.

Стоял конец марта. Зима выдалась мягкая, почти бесснежная. Тони никто не видел, но в разговоре его порой поминали недобрым словом: ведь это по его рекомендации явился печник и испортил трубу. Тимми пришлось ее чинить. Они провели Рождество с родителями Тимми, милыми, бесконечно далекими людьми, и встретили Новый год с далеко не безупречной матерью Мег. Мег была на седьмом месяце.

— Как попал сюда этот галстук? — спросил Тимми.

— Не знаю, — ответила она. — Он очень пыльный.

— Сколько он здесь провалялся? Месяцев шесть? Ты же принимала противозачаточные пилюли. Как можно забеременеть, если ты предохраняешься? Ты забеременела, когда я ушел в плавание, от человека, который носит зеленый галстук с красными звездами. О боже!

Мег засмеялась — от потрясения и неожиданности. Это было очень некстати.

— А теперь ты смеешься. Еще бы! Ведь ты распоряжаешься моим жалованьем, смешно, правда? Но мною ты распоряжаться не будешь!

Лицо у него сделалось холодным и жестким. Мег почувствовала, что и ее собственное становится холодным и жестким.

— Тебе галстук пришелся не по вкусу? — Она не снизошла до оправданий.

Тимми не отвечал. Он укладывал свои немногочисленные вещи. Пистолет висел в кобуре у него под рукой. Да он застрелит меня, подумала Мег, и ей даже отчасти захотелось, чтоб это случилось.

— С тех пор как я вернулся, все не так, как надо, — сказал он. — Все. Теперь я понимаю почему.

— Спроси у врача, — предложила она. — Он тебе все растолкует.

— Когда мне спрашивать? Я на три месяца ухожу в море, ухожу с этой мыслью!

Мег заплакала. Томпсон завыл. Тимми топнул ногой, хлопнул дверью и вышел.

— Но я беременна! — крикнула она ему вслед, обливаясь слезами.

— Жалуйся отцу ребенка, а не мне, — бросил он в ответ и уехал.

Мег ждала, что Тимми позвонит с базы, но он не позвонил. Она поднялась в горы и долго сидела там, глядя вниз, и наконец увидела, как «Поларис» выскользнул из своего укрытия и где-то посреди залива ушел под воду. Томпсон так сильно прижался костлявым подбородком к ее колену, что на следующий день она обнаружила на этом месте синяк. С тех пор как она забеременела, синяки появлялись у нее то здесь, то там.

— «Сладок свет, — процитировал капитан, стоявший у перископа, — и приятно для глаз видеть солнце[5]». Видите бугорки у меня на веках, мистер Штурман? Говорят, холестериновые бляшки. Профессор рекомендует сократить потребление животных жиров. На сей раз вы явились первым, мистер Штурман. Как отпуск провели — хорошо?

— Плохо, сэр, — ответил Тимми.

Мег, чувствуя себя глубоко несчастной, отправилась к Зелде. Зелда дохаживала срок и была в прекрасном настроении. Новый музыкальный звонок разливался: «Плинг-плонг, плинг-плонг-плонг!»

— Лесные колокольчики! — торжествующе возвестила Зелда. — Джим решил, что они мне понравятся. Слышишь, как они вызванивают — вместе работай, вместе живи, вместе думай. А с тобой что случилось, Красноглазая? Впрочем, можешь не рассказывать. Ты поссорилась с Тимми, и он напоследок обидел тебя грубым словом.

— И не одним. Шлюха. Прелюбодейка. Не больше не меньше.

— И это перед трехмесячной разлукой! Ничего, не огорчайся. Обычный случай. Постепенно привыкнешь. Что же Джим сказал мне на этот раз? Вылетело из головы. Да это и не важно. Какую-то невообразимую гадость. Ах, вот, вспомнила! Меня приглашали помочь в библиотеке, тут Джим и ляпнул: пойдешь работать, усы еще больше отрастут. Статистика, видите ли, показывает, что у работающих женщин растут усы. Чем они там занимаются в своей подлодке — статистикой?

— Но, Зелда… — Мег ударилась в слезы. — Если… а если с Тимми что-нибудь случится, значит, это — последнее, что он мне сказал?

— Какая ты эгоистка, — укорила ее Зелда. — Ты бы лучше о нем подумала, а не о себе. И запомни: он позабудет то, что сказал. Мужчины всегда забывают. У них дырявая память на свои обиды, вот когда их обижают, они злопамятны. Ты сказала ему что-нибудь ужасное?

— Нет.

— Стало быть, в следующий раз скажешь. Мы с Джимом оскорбляем друг друга по очереди. Напряжение, понимаешь, дает о себе знать. Уходят в море в плохом настроении, возвращаются в плохом, только где-то посередине получаешь передышку. Стоит игра свеч?

Прозвенели лесные колокольчики, и в прихожей появился Тони.

— Привет, — сказал он. — Давно не виделись.

— Привет, — ответили женщины, сразу повеселев.

Была поздняя весна. Холод и слякоть вопреки календарю затянулись до апреля. Несколько бледно-желтых нарциссов распустились в горах, но холодные, колючие ветры тут же выбелили их и разорвали в клочья, и если птицы распевали свои песни, слушать их было некому. Мег жила в фермерском доме и, поверив Зелде на слово, по-прежнему считала себя замужней женщиной. Искушало желание обрушить гнев на Тони, забросать его упреками, утопить в слезах, но дело было слишком серьезным, да и она не в том возрасте, когда устраивают сцены. Ради ребенка следовало сохранять спокойствие. Мег повезло: она легко переносила беременность.

Томпсон стал еще беспокойнее и самовольнее. Охотился на кроликов и возвращался домой перепачканный кровью, будто достиг возмужалости.

Во всем виноваты мужчины, думала Мег, со своими бомбами, ракетами, военными планами, теориями, противоборствующими правительствами; они притворяются, что решение проблемы в том, как бы половчее сбросить друг на друга бомбу; и всюду мужчины, мужчины, злые и сумасшедшие.

Если бы пацифистки не уехали, думала Мег, я пошла бы с ними. Раньше не могла: упивалась медовым месяцем, а теперь скандировала бы со всеми: «Ракеты — долой, ребята — домой!» Да, кричала бы от всей души.