Джозеф Хеллер - Лавочка закрывается

— Я aussi,[95] — сказал Рауль с таким видом, словно его это мало заботило.

— Я поговорю с ним, — сказал Йоссарян.

— И что-то около трех с половиной тысяч гостей! А это триста пятьдесят круглых столов. И две тонны икры. Йо-Йо, это четыре тысячи фунтов!

— Моя жена хочет прийти, — сказал Боб. — У меня в наколенной кобуре будет пистолет, но мне бы хотелось делать вид, будто я гость.

— Я об этом позабочусь.

— И moi,[96] — сказал Рауль и выбросил свою сигарету.

— И об этом я тоже позабочусь, — сказал Йоссарян. — Но объясните мне, что здесь происходит. Что это вообще за место?

— Мы здесь для того, чтобы это выяснить, — сказал Боб. — Мы поговорим с часовыми.

— Йо-Йо, подождете, мы проверим.

— Йо-Йо. — Рауль хихикнул. — Мой Dieux.[97]

Все трое посмотрели налево в туннель. И тут Йоссарян увидел, что там на венском стуле сидит солдат в красной полевой форме со штурмовой винтовкой на коленях, а за ним, у стены, стоит еще один вооруженный солдат с более мощным оружием. По другую сторону в янтарной дымке, уходящей вдаль к горизонту, сужающемуся в сияющую и исчезающую точку, Йоссарян разглядел двух других неподвижных солдат, расположившихся точно так же, как первые. Они вполне могли быть отражениями.

— А что там? — Йоссарян указал на проход к ПОДЗЕМНЫМ ЭТАЖАМ А — Z.

— Мы еще ничего не нашли, — сказал Макбрайд. — Можете посмотреть, только не заходите далеко.

— Тут есть кое-что еще, très[98] странное, — сказал Рауль и наконец улыбнулся. Он несколько раз притопнул ногой, а потом принялся подпрыгивать, тяжело приземляясь на оба каблука. — Замечаете, мой ami?[99] Здесь нет никакого шума, nous[100] не производим никаких шумов.

Все принялись шаркать, топать, подпрыгивать на месте, чтобы убедиться в этом; Йоссарян вместе с ними. Они ничем не нарушили тишину. Боб постучал костяшками пальцев по перилам лестницы, произведя при этом ожидавшийся шум. Потом он так же постучал по земле, но никаких звуков они не услышали.

— Это очень любопытно, — сказал Боб, улыбаясь. — Словно нас здесь и нет.

— А что у вас в карманах? — внезапно спросил Йоссарян у Рауля. — Вы не вынимаете оттуда рук. И в моем сне, и на улице, напротив моего дома, вы их тоже не вынимали.

— Мой член и мои яйца, — сразу же ответил Рауль.

Макбрайд был смущен.

— Его пистолет и его значок.

— Это mon[101] член и mes[102] яйца, — пошутил Рауль, но не рассмеялся.

— У меня есть еще один вопрос, если вы хотите прийти на свадьбу. Зачем здесь стоят ваши часовые — чтобы не выпускать или чтобы не впускать?

Все трое бросили на него удивленные взгляды.

— Это не наши часовые, — сказал Боб.

— Это-то мы и хотим выяснить, — объяснил Макбрайд.

— Давайте allons.[103]

Они пошли дальше, и их шаги оставались беззвучны.

Йоссарян, направившись к противоположной стене, тоже не произвел ни звука.

Затем он обратил внимание на еще одну странность. Они не отбрасывали теней. И он, пересекая стерильный проезд в направлении узкого помоста из белой плитки, тоже не отбрасывал от себя тени, словно призрак или бесшумный лунатик. Ведущие наверх ступеньки тоже были белыми, а ажурные перильца цвета белка были почти незаметны на чистейшем белом фоне; у них тоже не было теней. И нигде не было видно ни пыли, ни лучистого порхания хотя бы одной пылинки в воздухе. Он чувствовал, что попал в никуда. Он вспомнил обертку от жевательной резинки и размякшую сигарету. Он оглянулся, желая убедиться в том, что прав. Он оказался прав.

Смятой зеленой бумажки, которую швырнул Боб, нигде не было видно. Незажженная сигарета тоже исчезла. Он пошарил глазами и увидел, как зеленая обертка материализовалась на поверхности слоя под их ногами и снова оказалась на виду. Потом она покатилась куда-то вдаль, и ее не стало. Затем вернулась незажженная сигарета. А потом исчезла и она. Они появились из ниоткуда и отправились в никуда, и у Йоссаряна возникло какое-то мистическое ощущение, что стоит ему только подумать о какой-нибудь вещи, как она возникнет перед ним в нереальной реальности, — если бы он подумал о полуобнаженной Мелиссе в комбинации цвета слоновой кости, то она с готовностью возлегла бы перед ним; он подумал, и она возлегла — а если он мысленно обратится к чему-нибудь другому, то первое уйдет в небытие. Мелисса исчезла. Потом он ясно услышал слабые, но отчетливые звуки духовой музыки, издаваемые инструментом на карусели. Макбрайда поблизости не оказалось, и Йоссаряну не с кем было сверить свои ощущения. Вероятно, Макбрайд сказал бы, что это русские горки. А потом Йоссарян уже не был уверен, потому что каллиопа в ритме вальса весело наигрывала мрачную, мощную мелодию смерти Зигфрида из кульминации «Götterdämmerung», менее чем на час предшествующую теме принесения в жертву Брунгильды и ее лошади, разрушения Вальхаллы и погребальному звону по тем великим богам, что всегда были несчастны, всегда страдали.

Йоссарян приблизился к помосту и вошел под своды, миновав мемориальную надпись, свидетельствовавшую о том, что здесь был Килрой. Он с угрызениями совести почувствовал, что бессмертный Килрой тоже мертв, погиб в Корее, если не во Вьетнаме.

— Стой!

Этот приказ, отдаваясь гулким эхом, прокатился под сводами. Перед ними на еще одном венском стуле чуть впереди турникета с вращающимися металлическими прутьями сидел еще один вооруженный часовой.

На нем тоже была полевая форма — темно-красный мундир и зеленая фуражка, похожая на жокейскую шапочку. Йоссарян по знаку часового направился к нему, испытывая ощущение невесомости, малозначимости и неприкаянности. У охранника, молодого парня, были светлые, остриженные под ежик волосы, проницательный взгляд и тонкие губы; Йоссарян, подойдя на расстояние, с которого можно было различить веснушки, увидел, что часовой очень похож на молодого стрелка Артура Шрёдера, с котором он в Европе, почти пятьдесят лет назад, летал в одном экипаже.

— Кто идет?

— Майор в отставке Джон Йоссарян, — сказал Йоссарян.

— Чем могу вам помочь, майор?

— Я хочу пройти.

— Вам придется заплатить.

— Я с ними.

— И все равно вам придется заплатить.

— Сколько?

— Пятьдесят центов.

Йоссарян протянул ему два четвертака и получил круглый синий билет из тонкого картона с рядами цифр, расположенных по периметру; билет был прикреплен к белой бечевке, завязанной петлей. Охранник жестом показал ему, что петлю нужно накинуть на шею, чтобы билет висел на груди. На кармане над кантом было написано имя солдата — А. ШРЁДЕР.

— Там есть лифт, сэр, если вы хотите идти сразу.

— А что там внизу?

— Вы должны это знать, сэр.

— Тебя зовут Шрёдер?

— Да, сэр. Артур Шрёдер.

— Охереть можно. — Солдат ничего не сказал под внимательным взглядом Йоссаряна. — Ты когда-нибудь служил в авиации?

— Нет, сэр.

— Сколько тебе лет, Шрёдер?

— Сто семь.

— Хорошее число. И давно ты здесь?

— С 1900.

— Г-м-м-м. Значит, когда тебя призвали, тебе было около семнадцати?

— Да, сэр. Меня призвали во время Испано-американской войны.

— Это все вранье, да?

— Да, сэр, вранье.

— Спасибо за то, что сказал правду.

— Я всегда говорю правду, сэр.

— Это еще одно вранье?

— Да, сэр. Я всегда вру.

— Значит, это не может быть правдой, да? Ты, случайно, не с Крита?

— Нет, сэр. Я из Афин, штат Джорджия. В школу я ходил в Итаке, штат Нью-Йорк. А теперь мой дом в Карфагене, штат Иллинойс.

— Неужели?

— Да, сэр. Я не могу лгать.

— Ты с Крита, верно? Ты знаешь парадокс критянина, который говорит, что вы, жители Крита, всегда лжете? Поверить ему невозможно, да? Я хочу пройти внутрь.

— У вас есть билет. — Охранник пробил одно отверстие в центре билета, а другое — на одной из цифр. Эта цифра соответствовала аттракциону «Человеческий бильярд».

— Я что, не могу пойти на этот аттракцион?

— Вы там уже были, сэр, — сообщил охранник по имени Шрёдер. — В эту рамку встроены аллюминизированные детекторы металла. Не проносите наркотики и взрывчатку. Будьте готовы к шуму и вспышкам света.

Йоссарян крутанул турникет и прошел сквозь рамку-детектор из серебристого металла. В тот миг, когда он проходил, освещение мигнуло. А потом засверкали резкие белые лампы такой мощности, что Йоссарян чуть не упал. Он обнаружил, что находится в ярко освещенном коридоре, сооруженном из кривых зеркал. Жуткий рев оглушил его. Ему пришел на ум томограф, формирующий изображения внутренних органов. И он увидел, что зеркала, гротескно сверкая по сторонам и наверху, по-разному искажают его отражения, словно он превратился в жидкость, в летучую ртуть и под разными углами зрения принимает самые разнообразные формы. Отдельные части его тела были увеличены и удлинены словно для выборочного обследования; его образы множились в нарастающем количестве. В одном из зеркал он увидел свою голову и шею, уродливо деформированные в худосочного верзилу Йоссаряна, тогда как его торс и ноги были коротенькими и толстыми. В соседнем зеркале тело его было чудовищно раздуто, а голова уменьшена до размеров виноградины, превращена в волосатый прыщик с крошечным ухмыляющимся и сморщенным личиком. Он почувствовал, что готов рассмеяться, и новизна этого неожиданного ощущения еще больше рассмешила его. Ни одно из зеркал не повторяло искажения других, а аномалии каждого отдельно взятого зеркала не были последовательны. Его подлинная внешность, его истинная комплекция перестали быть безусловной реальностью. Он был вынужден спрашивать у себя — каков же он на самом деле. И тут земля под его ногами пришла в движение.