Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Касслер Клайв

Джейми улыбается мне.

— Мы раньше тоже тянули маму за косы.

— Она никогда не заплетала одну косу. Мы бы за нее передрались.

Жестом велев мне приступать к еде, он снова скользит взглядом по сидящей неподалеку матери, и на его лице отражается печаль. Трет темный сучок на деревянной столешнице, словно тот можно оттереть.

— Она могла бы жить лучше, и наверняка дольше, если бы не вышла за Ба.

Мама старалась не выходить вместе с нами в люди. Они спокойно реагировали на китайца с похожими на него детьми, но добавьте сюда жену-англичанку — и получите проблемы. Джейми как-то сломал одному мерзавцу нос за то, что он назвал маму подстилкой узкоглазого.

— О чем ты вообще? Если бы она не вышла за Ба, нас бы не было на свете.

— Кто знает? Может, и были бы. Тао считает, что каждая душа постоянно перерождается в разных телах, пока не достигнет просветления. Но если бы мама не вышла замуж за Ба, у нее могли бы быть друзья, компания. Ей не пришлось бы униженно ползти к родителям, лишившим ее наследства.

— Что ты имеешь в виду под униженно ползти?

Джейми ослабляет свой шарф.

— Помнишь, когда Ба спустил все полученные мамой за кружева деньги на те чертовы ракетки?

— Конечно.

— В тот месяц лило как из ведра. Мама не хотела, чтобы мы выступали под дождем. Она отправилась к родителям, умоляя их одолжить ей денег.

Из меня словно вышибли весь воздух. Мы никогда не встречались с родителями мамы, хотя нам и случалось видеть сурового викария и его чопорную супругу, приветствующих прихожан на пороге своей церкви.

— И они их дали?

Он поднимает бровь.

— А мы выступали в тот месяц?

— Нет. — Но и не голодали. — А Ба знал?

Он выдавливает смешок, уставившись на потолочный вентилятор. Меня не удивляет то, что мама так ничего и не сообщила Ба. Его ранила бы мысль о том, что ей пришлось переступить через себя из-за него.

— Почему она не сказала мне? — продолжаю я.

— А ты как думаешь?

— Почему ты просто не можешь ответить на чертов вопрос?

— Потому, что ты уже знаешь ответ. Она не хотела уронить Ба в твоих глазах. Плохо было уже то, что я видел его таким, какой он есть, — жалким мешком, набитым пустыми обещаниями, эгоистичным ублюдком.

Я шлепаю руками по столу, и дети испуганно округляют глаза. Мать прижимает их к себе поближе, кидая на меня раздраженный взгляд.

— Как ты можешь так говорить? — шиплю я. — Он всегда старался обеспечить нас.

— Ты называешь его аферы «попытками обеспечить»? Каждая из его идей была такой же абсурдной, как башмаки из кирпичей. Чаще всего именно мы обеспечивали семью. Может быть, тебе и нравились наши выступления, а я их ненавидел. Мы же были просто детьми.

Он откидывается назад, скрещивая руки на груди.

— А как насчет соленых орешков?

Добавив к ним не только соль, но и перец, Ба смог продавать их туристам вдвое дороже. Он заработал достаточно денег, чтобы купить маме фирменные кожаные ботинки с перламутровыми пуговицами.

— Ну да. А потом вложил все эти деньги в луковицы тюльпанов. И чем все это закончилось?

Я не отвечаю, потому что помню: пока Ба искал клочок земли в аренду, злосчастные луковицы сгнили.

— Я знаю, что жить с ним было нелегко. Но он любил нас. Он любил тебя. Он всегда говорил, что у тебя лоб ученого. Что тебе предначертаны великие дела.

— Он был требовательным и неразумным. Кроме того, как определить, великое дело или не очень? Заработав кучу денег? Купив шикарный особняк? Я, может быть, считаю, что просто сбежать из Лондона — уже великое дело. Отправиться туда, где ты сможешь дышать воздухом, а не воздух будет поглощать тебя. — Его взгляд прикован к мухе, бессмысленно бьющейся о стену. — Когда я наконец уехал и посмотрел вверх, я понял, что все это время упускал.

— Что? — Фыркаю я. — Звезды?

Он встречается со мной взглядом.

— Свободу. Мне нужно было больше свободы.

— От меня.

Мне трудно скрыть боль в голосе.

— Не от тебя, сестренка. — В его словах больше нет огня, будто, открыв передо мной душу, он полностью вымотался. Невысказанные мысли собираются над нами, как грязно-коричневые облака, висящие над Лондоном летом, когда ветры дуют нечасто. — Иногда достаточно просто ощутить в душе мир.

— И что же это значит?

— Я хочу сказать, что ты ешь отличное мясо вилкой из настоящего серебра и злишься из-за хлеба. Я знаю, что это нечестно, но иногда, чтобы быть счастливым, нужно просто снизить требования.

— Я злилась не из-за хлеба. — Чтобы доказать это, я отрываю добрый кусок и закидываю его в рот.

— Я знаю. Ты злишься на меня.

Я жую, не чувствуя вкуса, затем с трудом проглатываю.

— Твои здешние друзья больше похожи на братьев. Я это уважаю, пусть даже некоторые из них — гады, жалящие исподтишка.

Преступно красивое лицо Бо — этого павлина — всплывает перед мысленным взглядом.

— Бо надежный. Он не хотел, чтобы я считал его выигрыш частью пари.

— Ты утверждаешь, что он хотел, чтобы ты выступал со мной?

— Да, хотел.

Мое лицо пылает при мысли о том, как несправедлива я была к Павлину.

— Тогда почему ты все-таки считаешь его выигрыш?

— Даже если тебе удастся попасть в Америку, она такая же чужая, как луна. Тебя там сожрут живьем.

Его рот кривится, словно он съел что-то кислое.

Я пихаю недоеденный кусок хлеба назад к остальным. Я на самом деле, похоже, ловлю большую рыбу на тонкий крючок. Даже если нам удастся обойти Акт об исключении китайцев, насколько мне известно, логово голодных аллигаторов находится на другой стороне.

— Ты волнуешься, что я закончу, как мама.

— Нет. — Он поднимает на меня глаза. — Я волнуюсь, что ты закончишь как Ба.

От его слов у меня перехватывает дыхание.

— Твои безумные идеи. Скроенные на коленке планы.

— На коленке… — цежу я. Затем срываю шапку Барабанщика с головы и принимаюсь обмахивать лицо. — Мы планировали отправиться в Америку с самого детства. И то, что я с ходу могу разглядеть подвернувшуюся возможность, не значит, что мои идеи безумны.

Он окидывает меня злобным взглядом. Тут его глаза останавливаются на моей прическе, и их выражение смягчается.

— Послушай, Вал, ты — моя сестра. И я хочу для тебя лучшей жизни. Я надеялся, что стабильная работа в хорошем доме сможет тебе ее обеспечить. Но если ты одержима идеей ехать в Нью-Йорк, я выступлю перед этим мистером Стюартом вместе с тобой.

— Ты… выступишь?

Его щека дергается в намеке на улыбку.

— Да, выступлю.

— И я вовсе не приказываю тебе сделать это, правда?

— Я уже жалею об этом.

— Ты настоящий друг, Джейми.

Я борюсь с желанием задушить его в объятиях. Наконец-то. Хоть какое-то послабление.

— Ну и когда мы с ним встречаемся?

— Ну, я пока его не нашла. — Я игнорирую гримасу, которую состроил Джейми. — Но знаю, что он носит фиолетовый котелок.

Похоже, ему приходит в голову какая-то мысль, и он смеется, не в силах удержаться.

— Я видел его.

— Где?

Он складывает руки перед собой.

— Шарлотта наняла меня выгуливать ее собаку, Штруделя, по прогулочной палубе. Я видел там мужчину в фиолетовом котелке, читающего газету. Шарлотта говорит, он всегда сидит в одном и том же шезлонге по правому борту.

Тот факт, что Джейми видел мистера Стюарта, чуть не проходит мимо меня.

— Она — Шарлотта — наняла тебя выгуливать собаку? Я думала, пассажирам третьего класса нельзя подниматься на палубы первого.

— Она получила разрешение. Вышло так, что мне единственному удается успокоить этого пуделя. Знаешь, собаки тоже страдают морской болезнью.

— И когда будет очередная прогулка?

Он смотрит на настенные часы. Уже почти час.

— Скоро.

— А она знает о твоем таланте акробата?

— Возможно, мы говорили об этом немного.

— Ага. — Он ни словом не обмолвился об этом своим приятелям, с которыми живет и работает вместе, но стоило появиться курочке, как петушок распустил перышки. — А обо мне она знает?