Ава Деллайра - Письмо на небеса

Ознакомительный фрагмент

Искренне ваша,

Лорел

Дорогой Аллан Лейн[28],

На этой неделе я живу у тети Эми. С папой мне больше нравится жить, потому что он – мой отец и часть моей когда-то-нормальной семьи. Но я все равно люблю тетю, поэтому вам и пишу. Вы озвучивали «говорящую лошадь» Мистера Эда[29], вот я и подумала, что у него нет никого ближе вас. Моя тетя обожает мистера Эда. И еще любит Иисуса Христа.

Когда мы были маленькими, папа не хотел, чтобы мы общались с тетей Эми, поскольку считал ее психически неуравновешенной, но мама, плача, убеждала его: «Джим, они все – что у нее есть». У тети нет своих детей, и она всегда относилась к нам с Мэй как к своим собственным дочерям.

Ей всего сорок лет, но ее длинные волосы уже поседели, и она носит платья в цветочек. Видно, что в молодости она была красивой, но моя мама, например, красива и сейчас. Мама выглядит нежной и мягкой, как на смазанной фотографии, где лицо и волосы чуть размыты. Или я представляю ее себе такой теперь, когда ее нет рядом. Тетя Эми худенькая и костлявая, и совсем не хочется, чтобы она погладила тебя по голове или обняла. У нее слишком жесткие объятия.

Давным-давно у тети было несколько бойфрендов, но все – плохие. Мне никто об этом не рассказывал, просто однажды мама с папой, ссорясь, затронули эту тему. За все время, что я знаю ее, тетя Эми ни с кем не встречалась, но в прошлом году вдруг влюбилась в парня, путешествовавшего по стране и проповедовавшего учение Христа. Услышав о нем в новостях, она восхитилась этим мужчиной. Стала писать ему письма и посылать посылки в те места, где он останавливался на своем пути. А потом решила слетать во Флориду и закончить вместе с ним его паломничество. Она прошла пешком с этим мужчиной последние полсотни километров, и в дороге у них завязался роман. Наверное, тетя Эми решила, что, наконец, нашла свою вторую половинку. После этого она часто звонила ему и оставляла по телефону сообщения, пародируя мистера Эда и ямайских бобслеистов из «Крутых виражей» (ее самый любимый фильм после комедии «Мистер Эд»). Сначала он ей изредка перезванивал. Она спрашивала, когда снова сможет встретиться с ним, но он толком ничего не отвечал. Вскоре он совсем перестал звонить. Тетя Эми постоянно проверяла, нет ли на автоответчике его сообщений, хотя и пыталась делать вид, что ее это не волнует. Думаю, она не хотела, чтобы я видела, как она все еще надеется. (Не знаю, запрещает ли вера в Иисуса Христа пользоваться современными устройствами, но моя тетя так и не обзавелась мобильным).

В начале лета, собравшись уехать на некоторое время в Калифорнию, мама решила устроить семейную встречу. На ней-то тетя Эми и спросила, не хочу ли я те недели, что должна была проводить в маминой квартире, жить у нее. Яснее ясного, что они договорились об этом заранее. Мы сидели все вместе – мама, папа, тетя Эми и я – в доме, где мы с Мэй выросли, на потертом и продавленном за все эти годы диване. Тетя повернулась ко мне и спросила:

– Как ты смотришь на это, Лорел? – В ее голосе слышалась надежда.

На лице папы была написана неуверенность, но я знала: откажи я тете Эми сейчас, и она примется говорить о том, что родители позволили Мэй пойти по пути греха и что мне нужно обратиться к Богу.

– Не знаю, – пожала я плечами.

Тогда тетя заметила, что если у нее каждую вторую неделю я буду жить, то смогу ходить в старшую школу в ее районе. Я еще не задумывалась о том, что лето закончится, и осенью надо будет идти в школу, но мне понравилась мысль, что я пойду не в ту школу, где училась Мэй. Поэтому я согласилась.

Теперь тетя Эми почти ничего не позволяет мне делать: гулять, встречаться с кем-нибудь, говорить с парнями. Единственное, что мне разрешено – ходить на «совместные учебные занятия», которыми я прикрываюсь, чтобы увидеться с Натали и Ханной.

Сегодня вечером мы с тетей ужинали в семейном кафе Furr’s; она водила нас с Мэй туда, когда мы были детьми. Я, как всегда, заказала солсбери стейк, пюре без подливки и красное желе.

Тетя заставляет меня перед ужином молиться, даже если я смотрю телевизор и ем сэндвичи с салатом и майонезом, даже несмотря на то, что мы с папой дома никогда этого не делаем. Теперь мы молимся о Мэй.

После молитвы тетя Эми спрашивает, впустила ли я в свое сердце Иисуса Христа и буду ли я спасена. Я всегда отвечаю «да», чтобы поскорее покончить со всем этим и чтобы не расстраивать ее. Мэй обычно говорила ей «нет» и спрашивала:

– А как же дети? Что, если умирает новорожденный ребенок? У него же не было времени уверовать в Иисуса Христа? Такие дети, что, все равно попадут в ад? Или как насчет взрослых людей, добрых и хороших в душе, но необразованных и ничего не знающих о Христе? Они тоже попадут в ад?

Тетя Эми ничего на это не отвечала. Она лишь печалилась и объясняла, что хочет, чтобы мы познали любовь Иисуса Христа. Что мы не должны видеть зло, слышать зло и говорить о зле. Как будто играя, она предлагала нам попеременно закрывать наши глаза, уши и рты. Мэй ненавидела это. Наверное, сейчас тетя Эми боится, что Мэй не будет спасена, и хочет быть уверенной в том, что подобного не случится со мной. Но она не знает, как сильно я виновата. И я никогда не смогу ей об этом рассказать.

Мы сидели в обеденном зале кафе в кабинке, обитой бордовым пластиком, под высоченным потолком, и я ела десерт, разрезая каждый кубик желе на четыре части. Тетя Эми попросила еще льда для своего чая и принялась пародировать мистера Эда.

– Как мистер Эд ходит? Покажи мне, – попросила она меня.

Она хотела, чтобы я барабанила ладонями по столу, изображая стук копыт, и заржала как лошадь. Мы с Мэй делали так в детстве. Если я откажусь, она расстроится или все равно будет настаивать на своем. Поэтому я заржала как лошадь. Взглянув в другой конец зала, я вдруг увидела Тедди – парня, с которым у нас совместный урок истории. Он, видимо, пришел сюда поужинать с родителями. Тедди – один из наших популярных школьных футболистов. Я густо покраснела и взмолилась, чтобы он не видел, как я «цокала копытами» по столу.

Я сейчас нервничаю, поскольку собираюсь впервые в жизни тайком уйти ночью из дома. В полночь за мной приедут Тристан и Кристен. Тристан дал мне прозвище – Лютик. Они взяли нас с Ханной и Натали под свою опеку и особенно милы со мной, так как я тихоня и с удовольствием их слушаю. Тристан с Кристен спросили, как мы собираемся провести выходные, и Натали с Ханной ответили, что переночуют с пятницы на субботу в загородном доме Ханны. Я сказала, что не могу поехать с ними из-за тети, никуда не выпускающей меня из дома. Тогда Тристан предложил мне сбежать ночью и погулять вместе с ними.

Я объяснила им, что временно живу у тети Эми, потому что мама уехала одна в долгий отпуск. Знаю, это странно, что я никому из них не рассказала о Мэй, но у меня как будто появилась возможность забыть обо всем плохом. Быть другой. Такой, как она. Если бы я пошла учиться в Сандию, все глазели бы на меня и приставали с вопросами. Но в Вест-Меской школе только миссис Бастер знает о моей тайне, и если кто-то прочитает в газете статью многомесячной давности или где-то услышит о моей сестре, то вряд ли что-то скажет. Скорее всего, он просто не обратит на это внимания или забудет.

Искренне ваша,

Лорел

Дорогая Дженис Джоплин,

Я только что вернулась домой после ночной вылазки. Окно заклинило, но я все-таки открыла его. К счастью для меня, оно из тех, которые нужно просто поднять вверх, так что выбраться на улицу легко. Я слышу похрапывание тети Эми – значит, мне ничего не грозит.

Сегодня никто не устраивал вечеринок, поэтому мы поехали в круглосуточное придорожное кафе. Я заказала себе вишневый лаймад, а Тристан – десять такито[30]. Они с Кристен курили травку в машине, и Кристен включила ваши песни.

Я впервые увидела, как люди курят травку, и впервые услышала, как вы поете. Ваш голос проникал в меня, медленно наполняя собой. Кристен подпевала с закрытыми глазами, и на ее щеки падал неоновый свет из окна.

Я нервничала, ожидая, что Тристан передаст самокрутку мне, так как не знала, что с ней делать. И на всякий случай внимательно смотрела, как курят они. Однако когда Тристан откинулся на спинку сидения, Кристен забрала сигарету из его пальцев и сказала:

– Не развращай ее.

– Почему? – удивился Тристан. – Это же часть ее просвещения, да, детка?

Кристен стукнула его по плечу:

– Давай ограничимся музыкой.

Тристан посмотрел на меня и пожал плечами.

– Прости, Лютик. Не могу перечить женушке.

Но по-моему, стоящий в машине дым меня все-таки одурманил. Вы с Кристен с таким чувством пели Summertime, что мне казалось, я нахожусь в самой песне, а вокруг нет ничего. Через вас я почувствовала, какое же оно – самое настоящее летнее время. Вы знали, что после яркого света наступит жаркая тьма. И еще вы прощались. Это я тоже почувствовала. Сейчас у нас осень. Заканчивается сентябрь.