Мариуш Вильк - Путем дикого гуся

Чтобы сориентироваться самостоятельно, я заказал в библиотеке груду карт и изображений Петровской слободы — от топографических гравюр полковника артиллерии Витвера[42] (1720) и Тихона Баландина (1810) до карты археолога Андрея Спиридонова, который недавно производил раскопки в Парке культуры и отдыха первого поселения на Лососинке. Который день идет снег, словно в одноименном романе Орхана Памука. Грязное небо давит на головы прохожих, бредущих по тротуару — каше из снега, соли и песка поверх толстого ледяного панциря. От библиотеки до Парка культуры — два шага, достаточно пройти по улице Пушкина до проспекта Маркса, на углу бар «ХххХ», в котором можно неплохо «оторваться», дальше гостиница «Маски» на месте сожженного храма Вознесения Господня — вот и парк.

В парке пустынно. Ни души — одни охрипшие вороны. Трудно поверить — глядя на это запустение, — что отсюда начинался город. Где-то неподалеку находился двор Петра Великого, и император собственноручно высаживал вокруг березы согласно эстетическим принципам французских барочных садов XVII века[43]. По старым планам и гравюрам видно, что это был типичный для царя-кочевника «походный двор» — своего рода саамская вежа. Отсюда миниатюрность дворцово-паркового ансамбля — всего сто на двести метров — при сохранении всех традиционных элементов французского парка. Ось композиции, стержень пространства — широкая аллея, которая начиналась у зеркальца искусственного пруда перед центральным ризалитом двора в кульминационной точке парка и спускалась, согласно естественному ландшафту, к зеркальной перспективе Онежского озера.

Кстати, согласно древним верованиям, отражение в воде есть душа того, что отражается, и, вероятно, какой-то атавизм подсказал мне, что душу Петровской слободы и Петрозаводска нужно показать в зеркале Онего. Но и сегодня некоторые ученые — к примеру, Эмото[44] или Шаубергер[45] — утверждают, будто вода обладает «памятью», так что, возможно, когда-нибудь мы сумеем разглядеть в озерной глади, как же на самом деле выглядел двор Петра I в Березовой Роще.

Сегодня от него и следа не осталось — даже местоположение двора определить трудно, хотя Спиридонову якобы удалось что-то раскопать. Данков, хихикая, рассказывал, что более семидесяти процентов предметов, найденных здесь Андреем, — осколки стеклянной посуды для вина (стаканов и штофов), а также обломки голландских трубок. А ведь Олонецкий край в то время населяли старообрядцы — непьющие и некурящие. Вот еще один аргумент в пользу того, что Петровскую слободу основали иностранцы.

В нескольких десятках саженей от пруда (по направлению к озеру) Петр I, приезжая в Березовую Рощу, устанавливал так называемую походную церковь — шатер над камнем, жертвенным алтарем. От петровских времен остался только камень. В восьмидесятые годы минувшего столетия армянский скульптор Давидян[46] поставил на него обнаженную бронзовую девушку. Порой я прихожу к ней помолиться.

Собирая по крохам информацию о жизни Баландина — немного тут, немного там… — пытаюсь в общих чертах набросать его биографию. До революции о Баландине писал в «Предании об основании Петрозаводска» только Василий Мегорский[47], если не считать кратких упоминаний в авторских комментариях к поэме Федора Глинки «Карелия». Потом долгий период молчания — и лишь в конце восьмидесятых годов прошлого века к нему обратился профессор Иванов, а недавно еще и Александр Пашков[48]. Однако и по сей день о Баландине известно мало.

Неизвестно даже, когда он родился и когда умер. Так, в одном месте Пашков пишет, что Баландин появился на свет в 1745 году, а в другом — указывает 1749-й. Что касается смерти, обычно считается, что умер Баландин в 1830 году или около того. Происхождение его туманно. Одни утверждают, что он родом из семьи фабричных мастеров, другие — что из купеческой среды.

Характерно, что источник большей части сведений о жизни Тихона Баландина — его собственные записи.

Он вел их с отроческих лет, едва выучился грамоте. Спустя годы вспоминал, что схватился за перо, когда понял, что нужно записывать рассказы стариков о визите Петра Великого на местные предприятия и о первых годах Петровской слободы — чтобы сохранить историю для потомков. Кроме истории, он пытался запечатлеть современность — цены на продукты, городские сплетни, изменения погоды, нововведения на фабрике, биографии людей. Удивительно, откуда у провинциального подростка такая тяга к краеведению? Ведь ни учителей, ни предшественников…

В 1762 году родители послали молодого Тишу на службу в Петербург. Так было принято в Карелии вплоть до XX века. Перед отъездом мальчик спрятал свои записи в отцовский сундук. В столице прислуживал «в лавке торгующего промысла» в Гостином дворе, при этом завязал множество знакомств в духовных кругах (которыми впоследствии не раз пользовался). После возвращения в Петрозаводск женился и получил место писаря в магистрате, однако вскоре был уволен по причине слабого здоровья. В 1779-м отправился в паломничество по монастырям, продолжавшееся без мала тридцать лет. Записи Баландина остались в рукописи.

Если обозначить на карте его маршрут, получается паутина — от Соловков и Палеострова до Волыни и Крыма, — нити которой соединяют большую часть монастырей Российской империи. В одних он останавливался на несколько дней, в других принимал послушание на более длительный срок. В 1798 году разошелся с женой, намереваясь постричься в монахи, но передумал. Работая в скрипториях, познакомился в духовной литературой старой Руси и изучил жития святых настолько, что смог и сам попробовать свои силы в этом жанре. Именно его копия «Жития Лазаря Муромского» ввела текст в научный обиход. А «Жизнеописания блаженного Фаддея» без Баландина вообще бы не существовало!

Во время паломничества Тихон Васильевич посетил Петрозаводск, думая найти здесь для себя занятие — но безуспешно. В 1786 году основал частную школу, но ее быстро закрыли, чтобы не создавала конкуренции (то есть не отбирала деньги!) государственной. Лишь в 1808 году Адам Армстронг, управляющий Александровских заводов, принял его на службу в свою канцелярию. Духовный путь Баландина подошел к концу. Вместо рясы он получил звание унтер-шихтмейстера третьего класса, а затем и шихтмейстера, что означало переход в дворянское сословие.

(Кстати, Адама Армстронга Баландин описывает иначе, чем Паустовский… По словам Тихона Васильевича, английский управляющий был гуманистом и не только удешевил технологию выплавки сырья, заменив дровами дорогой каменный уголь, который ввозили из Англии, но и заботился о приписанных к фабрике крестьянах — прививал в Карелии разведение картошки, избавляя тем самым местное население от необходимости питаться в неурожайные годы сосновой корой да соломой.)

В канцелярии Армстронга Тихон Васильевич нашел наконец свое призвание — краеведение. Сперва он написал «Краткую повесть о Петровских заводах, ныне называемых городом Петрозаводском» и приложил к ней «примерный план, снятый в 1810 г. в Петрозаводске, где малозначущих развалин оставшихся, как земляной крепости, домны, равно и по положению и обложению на земле вида бывшего дворца, пруда, палисада и существующего в остатке березового сада». Это было преддверие труда всей жизни Баландина, озаглавленного «Петрозаводские северные вечерние беседы повествовавших старцев о первоначальном открытии, местоположения и на оном о построении, существовании, продолжении и уничтожении вододействуемых Петровских пушечных заводов и оружейных фабрик и с населением из разных мест крестьян, выведенные со следующим к тому дополнениями о построенных вновь Александровских пушечных заводах и о прочем с принадлежащими замечаниями»… Смело можно сказать, что труды скромного унтер-шихтмейстера легли в основание истории города.

Тихон Баландин умер в нищете. Сохранилось его письмо к Александру Фуллону[49] (очередному — после Армстронга — управляющему Александровскими заводами), в котором старик-этнограф жаловался, что, будучи вольным человеком, не имеет собственного угла, и просил выделить ему слугу и финансовую помощь. Фуллон поспешил воспользоваться ситуацией и опубликовал составленный Баландиным план Петровской слободы с припиской: план сей составлен на основе свидетельств старейших жителей, помнящих остатки застройки… Но фамилию автора — не назвал.

К сожалению, Фуллон не стал исключением. После смерти Баландина его произведение не раз оказывалось объектом подобных манипуляций. О нем умалчивали (автор, мол, — доморощенный писатель, и труды его никакой научной ценности не представляют), использовали произвольно или же анонимно публиковали отдельные фрагменты. Такова, например, статья А. И. Иванова «Некоторые сведения о Фаддее Блаженном», явившаяся практически пересказом рукописной «Повести о Фаддее», написанной «одним олончанином около 1814 и 1818 годов». В последнем случае речь идет о сознательном стирании авторских следов, чтобы читатель не смог найти оригинал и обнаружить внесенные коррективы.