Алексей Иванов - Message: Чусовая

На Чусовой разбойник — непременный персонаж фольклора. Грозную и страшную славу имел разбойник Пермяков, орудовавший возле деревни Пермяковой. Былинную мощь обрёл образ девки-разбойницы Фелисаты, собравшей «бабью дружину». Особенно любил народ разбойника Рассказова.

Рассказов выглядел сказочным и добрым разбойником. Он никогда не проливал крови, грабил только купцов и богатых, а награбленное хранил в пещере. Он умел отводить глаза: сам был в одном месте, а голос его звучал в другом. Если его ловили и сажали в острог, он убегал: просил попить и «уплывал по воде». Когда же хитрая стража стала поить его не водой, а квасом, он нарисовал на стене углём лодочку и всё равно исчез.

Но не все разбойники были рождены народной фантазией. Особую память по себе оставил разбойник Андрей Степанович Плотников. В народе он имел прозвище Рыжанко; советское краеведение предпочитало звать его Золотым Атаманом. П. Бажов называл Плотникова первым уральским революционером. Писатель В. Боголюбов посвятил ему повесть «Атаман Золотой». Плотников прославился тем, что убил Ефима Ширяева — ненавистного хозяина Шайтанских заводов. Однако реальная история далека от мифа о мстителе-народолюбце.

В 1767 году Василий Демидов перепродал свои Шайтанские заводы приказчикам братьям Ширяевым. Ширяевы же ещё более ужесточили и без того суровые демидовские порядки. Особенно лютовал Ефим Ширяев. Рабочим была памятна его трость — обтянутый кожей железный прут. Им хозяин избивал людей до полусмерти. Провинившихся рабочих Ширяев заковывал в кандалы и рогатки, надевал на шею цепь с гирей и в таком виде заставлял исполнять работы. Женщин сажал в клетку со спицами. Конторские служащие по прихоти хозяина, чтобы получить подпись на какую-либо незначительную бумагу, ходили из Шайтанки в Петербург пешком. О разврате Ширяева люди говорили, что «срамно не только рещи, но и помыслити». А общее мнение было однозначно: «Довольно было бы богомольцев за того, кто убил бы Ширяева». И такого человека нашли в 1771 году. Заводские приказчики стали подговаривать разбойника Рыжанко на убийство, и тот согласился, собираясь поживиться имуществом Ширяева.

Андрею Плотникову тогда было 27 лет. Родом он происходил из Нового Усолья на Каме, знал грамоту, работал конторским служащим у князя Б. Г. Шаховского. Жалованье ему показалось слишком малым, и он сбежал. Он много бродяжничал, но, видимо, не опускался. Он выправил себе фальшивый паспорт и порою даже нанимался на разные заводы и на «железные караваны», перемежая работу разбоем. Вместе со своей шайкой он грабил дома и суда купцов, управителей, священников, заводчиков на Волге, Каме, Уфе, Белой и Чусовой. Похоже, что он не был «беспределыциком» (как сказали бы сейчас): в Елабуге он застрелил атамана Прибытова, который хотел изнасиловать служанку ограбленного управителя. Впрочем, если схваченный разбойниками человек не желал говорить, где он прячет деньги, Плотников не брезговал пыткой огнём и «жёг» даже старух. От его разбоев на Чусовой пострадали и Демидовы, и Яковлев, и Турчанинов, и граф Воронцов. Ревдинский караван отбивался от налёта шайки Плотникова пушечной пальбой. Плотников не раз появлялся в Шайтанских заводах, на Старой Утке, на Новой Утке, в Билимбае, Ревде и деревне Волеговой. Крестьяне тайком привечали его, кормили, а многие и пользовались награбленным добром, которое в уплату раздавал Рыжанко.

Священник А. Топорков в книге «О Васильево-Шайтанском заводе» (1892 год) описывает убийство Ефима Ширяева с романтическим мелодраматизмом, достойным драматургии Шиллера. Во главе шайки из десяти злоумышленников Рыжанко ночью ворвался в дом к Ширяеву. Тут были и выбивание двери двухпудовой гирей, и стрельба, и пьянство, и грабёж, и сожжение скарба Ширяева, и разбрасывание денег и пряников собравшейся толпе, и коленопреклонённые мольбы любовницы Ширяева, и покаяние заводчика, и ответное «безмолвствование народа», и просьба разбойника о прощении у жертвы, и выстрел из пистолета в лицо, и финальные удары плетью по бездыханному телу. Шайтанский приказчик потом писал Сергею Ширяеву, брату погибшего: «Я наконец всего того, выведя ево злодеи, братца вашего, на двор, из ружей застрелили, в грудь и бока постреляли, да сверх того, ещё руками две стрелы с железными копьями во утробу затолкнули до половины стрел…» Рыжанко досталось почти полсотни ружей и пистолетов, пуд пороха и около 400 рублей денег.

На поимку шайки власти отрядили почти четыре сотни человек. А шайка особенно и не пряталась и вскоре была захвачена в лесах возле Шайтанских заводов. Разбойников в Екатеринбурге подвергли пыткам и наказанию кнутом, затем ещё били кнутом на улицах заводского посёлка. Плотников выжил и был отправлен в Оренбург, где в очередной раз был бит и умер. Конечно, преступление Плотникова никак нельзя назвать бунтом. Но и считать его злодеянием в чистом виде тоже нельзя, потому что на Шайтанских заводах чаша народного гнева переполнилась, а разбой был самым понятным способом мести.

Мамин-Сибиряк верно подметил, что подобные разбойники были протестом «всей массы заводского населения, а отдельные единицы являлись только его выразителями… Такой свой заводской разбойник пользовался всеми симпатиями массы и превращался в героя. Он шёл за общее дело, и масса глухо его отстаивала».

Обзор «Россия» (1914) говорит без обиняков: «Самое учреждение г. Перми в 1781 г., с местопребыванием в нём наместника, было вызвано усилившимися разбоями по pp. Каме и Чусовой».

Но зачастую в леса уходили не мстители-одиночки, а целые артели разъярённых крестьян или рабочих. Сбивались настоящие шайки, которым сам чёрт был не брат. Порою на усмирение таких шаек власти вызывали воинские отряды. Историк Б. Кафенгауз в книге «История хозяйства Демидовых в XVIII–XIX веках» описывал разные случаи нападения разбойничьих ватаг: «На оную пристань приплыли сверху реки Чусовой в лодке разбойников человек до двенадцати и, прибежав в дом его высокородия с ружьями, ножами и рогатками, из тех ружей стреляли и устращивали у битьем». Или другой случай: «Ещё до окончания на Чусовской пристани погрузки железа на караваны произошло исключительное по смелости нападение разбойников на суда и пристань: во время нападения, отрубя канаты, отпущены на погибель суда, которые в реке Чусовой и потонули». Но эти вспышки бунта не меняли общих условий жизни.

Главной бедой горных заводов была система приписки. Она заключалась в том, что к каждому заводу было приписано определённое количество деревень, иногда отстоявших от завода на сотни вёрст. (Например, при Шайтанских заводах Демидова работали крестьяне из села Богородского под Кунгуром; это село отстояло от завода более чем на 200 км.) Заводчик платил в казну подати за крестьян этих деревень, а за это крестьяне должны были летом отрабатывать заводские повинности: рубить и возить лес, выжигать уголь, добывать руду в каменоломнях.

Существовали определённые нормы приписки. На каждую доменную печь приписывалось 100 дворов крестьян, на молот — 35 дворов, на завод самого малого размера — 160 дворов. На медеплавильных заводах приписывали по 50 дворов на каждую тысячу пудов выплавляемой меди.

Непосредственно на заводе приписные крестьяне не работали. Но вместо того, чтобы пахать и сеять на своих полях, а потом собирать урожай, эти крестьяне были вынуждены уходить весной на завод и работать для завода до поздней осени. Крестьянин возвращался в свою деревню, не сделав никаких запасов на зиму. Всю зиму он с семьёй голодал, а весной его снова угоняли на завод. Заводские нормы выработки были так велики, что зачастую крестьянин ещё и оставался в долгу перед заводчиком. Эта каторга и кабала одновременно вызывали страшное недовольство народа.

Первое организованное выступление крестьян против приписки случилось в 1703 году на Сылве. Сылвенские крестьяне были недовольны припиской к демидовским заводам. Поводом к бунту стала принудительная работа по копке руды на речках Бым и Турка.

В начале июля волнения охватили весь Кунгурский уезд. Во главе восставших встали крестьяне Авдей Пигилев и Тихон Печерских. Около семи сотен вооружённых повстанцев 17 июля осадили крепость Кунгур. Должностных лиц, вышедших навстречу, они прогнали. Тогда воевода Текутьев послал к мятежникам стрельцов, и те обманом смогли захватить зачинщиков мятежа. Возмущённые крестьяне пошли в атаку. Стрельцы укрылись за крепостными стенами Кунгура. Воевода Калитин приказал открыть по наступающим пушечный огонь. Приступ удалось отразить, но крестьяне не разошлись, а обложили город осадой, выставив караулы. Воевода Калитин предпочёл тайком бежать из города и пробираться на горные заводы, вымаливая помощь.

18 июля восставшие снова пошли на приступ, но снова были отбиты и теперь откатились к Ординскому острожку за 30 вёрст от Кунгура, но оружия не сложили. В Кунгуре пытали Пигилева и вызнали, что крестьяне хотят потребовать у администрации города показать им царский указ о приписке, а потом всё равно «убить до смерти» всех в городе, даже воевод. «И не исполня де ими, крестьянами, злого своего намерения, от города бы не ототти».