Джозеф Хеллер - Лавочка закрывается

— К гаденышу?

Когда она завезла его в мотель, было еще рано.

Возвращаясь из бара после трех двойных виски, он увидел на парковке красную «тойоту» из Нью-Йорка, в машине сидела уплетавшая что-то женщина, и когда он остановился, чтобы разглядеть ее, женщина включила дальний свет фар и машина умчалась прочь, и он, пьяненько рассмеявшись, понял, что и «тойота», и женщина, вероятно, привиделись ему.

Он лежал в кровати, переваривая шоколадку с орехами и баночную кока-колу из автомата у входа, и никак не мог уснуть после переживаний дня, а лень мешала ему заняться чтением исполненного скрытого смысла художественного творения, которое он снова взял с собой, надеясь выкроить для него время. Это было дешевое издание произведений Томаса Манна, называвшееся «Смерть в Венеции и семь других рассказов». В последнее время более легкое чтение оказывалось для него даже более тяжелым. Даже почитаемому им «Нью-Йоркеру» лишь изредка хватало сил привлечь его внимание. Сплетни печатались теперь о знаменитостях, которые были ему не знакомы, а награды Академии в большинстве своем присуждались фильмам, которых он не знал, и актерам, которых он не то что не видел, но о которых даже не слышал.

Он скучал без Мелиссы, но радовался тому, что оказался здесь один, или, как он утешал себя, используя более уклончивую формулировку, радовался тому, что он один, хотя и скучал без Мелиссы. Он отыскал станцию, передающую классическую музыку, и пришел в ужас, услышав, как немецкий хор Баха начинает исполнять отрывки из американской музыкальной комедии «Карусель». Он чуть не сломал свой средний палец, бросившись на ручку настройки. Со второй станцией ему повезло больше: ему попалось попурри, в котором передали детский хор из «La Boheme»,[92] а потом детский хор из «Кармен». А после этого за все усиливающимся аккомпанементом помех от отдаленной грозы он различил звуки наковален из немецкого «Das Rheingold»,[93] звуки, которые сопровождают богов, когда те спускаются в чрево земли, чтобы похитить золото у карликов и оплатить труд гигантов, построивших для них величественный новый дом — Вальхаллу; боги уже начали отступать от изначальных условий контракта, заключенного ими с гигантами. Гигантам была обещана богиня, дарующая вечную молодость, но им пришлось довольствоваться деньгами. Имея дело с богами, снова рассудил Йоссарян, чьи веки становились все тяжелее, плату всегда лучше брать авансом.

Когда звуки наковален перешли в помехи, за помехами Йоссарян услышал слабо различимую несуразную музыкальную вакханалию возникающего из мелодии первобытного, дикого смеха, а потом на шипящем фоне электрических шумов неясно возник совершенно другой, одинокий, красивый звук — ангельский плач детского хора в поразительной полифонической скорбной мелодии, которую Йоссарян, как ему показалось, узнал, но не мог идентифицировать. Он помнил роман Томаса Манна, о котором когда-то собирался написать, и теперь в полузабытьи спрашивал себя, уж не скатывается ли он с шариков и не грезится ли ему, что он слушает тот самый «Апокалипсис» Леверкюна, о котором читал прежде. А еще через несколько секунд и этот ослабевающий радиосигнал затих, и в первобытной пустоте человеческого молчания осталось только настойчивое шипение потрескивающих и непобедимых электрических помех.

В эту ночь его действительно мучили сны, ему снилось, что он снова в своем многоэтажном доме в Нью-Йорке и что знакомая красная «тойота» с женщиной, уплетающей сахарные булочки, паркуется на то же самое место рядом с мотелем в Кеноше, на дальней окраине которой пузатый, коренастый, бородатый средних лет еврей, работающий на ФБР, еле передвигая ноги, бродит туда-сюда, шевеля губами и кивая головой. Долговязый подозрительный рыжеволосый тип в костюме из ткани в полоску посматривал как бы невзначай, стоя на углу, в глазах у него сверкали искорки, а в руке он держал большой пластиковый стакан с оранджем, из которого торчала трубочка, в это же время за всеми ними осторожно вел наблюдение какой-то тип посмуглее и с характерными восточными чертами лица, одет он был крикливо в голубую рубашку с галстуком цвета ржавчины и однобортный пиджак из бежевой в елочку ткани с тонкой фиолетовой нитью. В тени робко прятался какой-то сомнительный тип в темном берете, он курил сигарету, засунув руки глубоко в карманы заляпанного грязью плаща, пуговицы которого были расстегнуты, чтобы одетый в него человек мог мгновенно и похотливо распахнуть полы и обнажить свое волосатое «я», предлагая отвратительное зрелище своего нижнего белья и паха. К концу своего сна Йоссарян имел весьма приятное краткое сношение со своей второй женой. Или это была его первая жена? Или обе? Он проснулся, виновато думая о Мелиссе.

Когда он вышел из мотеля, чтобы позавтракать, на парковке снова стояла красная «тойота» с нью-йоркскими номерами, а в ней сидела та же женщина, уплетавшая какую-то еду. Когда он остановился, чтобы рассмотреть ее получше, машина рванулась с места, и он понял, что все это только его фантазии. Она не могла быть здесь.

24

«АПОКАЛИПСИС»

— А почему нет? — спросил у него Джерри Гэффни в аэропорту Чикаго. — Вы не можете не понимать, что с бомбардировщиком Милоу, с тяжелой водой капеллана, вашими двумя разводами, медицинской сестрой Мелиссой Макинтош, больным бельгийцем и этими подкатами к замужней женщине вы должны представлять интерес для других людей.

— Из Нью-Йорка до Кеноши всего за один день? Она не могла ехать с такой скоростью.

— Иногда, Джон, методы нашей работы непостижимы.

— Она мне снилась, Джерри. И вы тоже.

— Вы не можете винить за это нас. Ваши сны пока еще принадлежат вам. Вы уверены, что вы все это не нафантазировали?

— Свои сны?

— Да.

— По своим снам я и узнал вас, Гэффни. Я был уверен, что видел вас раньше.

— Я вам все время говорю об этом.

— Когда я в прошлом году лежал в больнице, вы были одним из типов, которые следили за мной, верно?

— Не за вами, Джон. Я проверял своих людей, которые сообщили по телефону о том, что они больны. У одного была стафилококковая инфекция, а у другого — пищевое отравление зараженным сальмонеллой…

— Сэндвичем с яйцом из больничного кафетерия, верно?

Прибыв в аэропорт, где царил хаос из-за отмененных по причине внезапной метели в Айове и Арканзасе рейсов, Йоссарян тут же обнаружил смуглого опрятного, одетого с иголочки человека среднего роста и со слегка восточным типом лица, человек, подняв вверх руку, размахивал билетом, привлекая таким образом внимание Йоссаряна.

— Мистер Гэффни? — спросил он.

— Я не мессия, — сказал Гэффни, рассмеявшись. — Давайте-ка присядем, выпьем кофе. У нас целый час. — Гэффни зарезервировал Йоссаряну место на следующий рейс в Вашингтон и теперь передал ему билет и посадочный талон. — Вы будете рады узнать, — казалось, эти слова доставляют ему удовольствие, — что по завершении всего этого вы станете богаче. По моим данным, что-нибудь на полмиллиона. За вашу работу с Нудлсом Куком.

— Я не проводил никакой работы с Нудлсом Куком.

— Милоу попросит вас об этом. Я начинаю думать о вашей поездке как своего рода путешествии по Рейну.

— И я тоже.

— Это не может быть простым совпадением. Только у вашего более счастливый конец.

Гэффни был смугл, элегантен, любезен и обладал приятной внешностью; как он сказал Йоссаряну, предки у него, были родом из Турции, хотя сам он и родился в Нью-Йорке, в бруклинском Бенсонхерсте. У него была гладкая кожа, на затылке сияла плешь, а на висках волосы были коротко острижены; у него были черные брови. Его узкие карие глаза вместе с выступающими холмиками точеных скул придавали лицу интригующий вид, делавший его похожим на некоего космополита восточного происхождения. Одет он был безупречно, безукоризненно, в бежевый однобортный пиджак из ткани в елочку с тонкой фиолетовой нитью, бежевые брюки, бледно-голубую рубашку с галстуком цвета густой ржавчины.

— В моем сне вы были одеты точно так же. Вы были вчера в Кеноше?

— Нет-нет, Йо-Йо.

— Эту же одежду я видел во сне.

— Ваш сон невозможен, Йо-Йо, потому что я никогда не одеваюсь одинаково два дня подряд. Вчера, — продолжал Гэффни, заглянув в свою записную книжку и облизывая губы в явном предвкушении грядущего эффекта, — на мне был более темный твидовый пиджак с оранжевыми вкраплениями, брюки шоколадно-коричневого цвета, рубашка спокойного розового тона в тонкую вертикальную полоску и пестрый галстук красновато-коричневого, кобальтово-синего и янтарного цветов. Вам, Джон, это, может быть, и неизвестно, но я верю в опрятность. Опрятность производит впечатление. Каждый день я одеваюсь для какого-нибудь случая, а поэтому, когда случай представляется, я одет к этому случаю. Завтра, как я вижу по своим записям, если я поеду на юг, то надену костюм из ирландского льна овсяного цвета с зеленью, а если останусь на севере, то на мне будет двубортный синий блейзер с роговыми пуговицами и серые брюки. Трусы будут фланелевые. Джон, это можете сказать только вы. Занимались ли вы сексом во сне?