Геннадий Шпаликов - Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.

В — 8 — 00–90.

А — 8 — 55 — 666

добавочный

все звонят по телефону —

потому что нужен он.

Автор.

Я знаю, как стары стихи про телефон — но — вот —

от станции Мары до горы Афона (за рифму —) протянут

телефон, а если не протянут. То значит его тянут…

Бесполезность телефонных разговоров общеизвестна.

Только скорую помощь можно позвать. Да и то.

Но.

О чем?

Вон птички поют.

Вон этих птичек, вон.

— Водевиль, — сказали.

…спала, милая, спала, дорогая,

уже ото всех бед оправившись — спала — не забывай

ее, читатель,

а— то —

Вставай, страна огромная, вставай на

смертный бой, с фашистской силой темною

с проклятою ордой — пусть ярость благородная

— …пусть ярость.

…но.

…Играй, Адель, не знай печали!

…Адель? — Аня — Аля — играй.

Привычно.

…Найдется из любящих кто-нибудь?

…А ну, вас.

(Человек, бросившийся с Крымского моста.

Об лед — зимой.)

Беспечально мне — поскольку —

…В прорубь.

…Больно.

…Кепки скинем.

И пусть скинут свои беретики, свои шапочки, шляпочки, все головные уборы, — ежели нет их — пусть поклонятся —

…А ну вас, — а ну.

К сожалению, он, утопленник, был неправ.

Об лед.

Проще дома.

А эта показуха всеобщая. Ну, тут уж знаете, Минута молчания.

Не больше.

А что дальше.

Жалко.

Жалко.

Жалко.

И не жаль.

Свидание.

Пробираясь вдоль калитки…

Засыплет снег дороги, завалит скаты крыш.

Пойду размять я ноги — за дверью — ты

стоишь. Одна, в пальто осеннем, без шляпы,

без галош, ты борешься с волнением и мокрый снег жуешь.

А кто мы и откуда, когда от этих лет — остались пересуды — а нас на свете нет.

…Но — Адель! — призыв, приказ, напоминание — не знай печали — сама опечалишься, что, конечно, неизбежно, то детям, Адель, передай — чтоб не печалились.

…Ибо — хариты, лель — кто они такие — понятия не имею — но, видимо, достойные люди венчали — позже — а вначале — и колыбель твою качали! — достойные люди.

Играй, Адель!

— Бог с ней, — сказал я.

— А вот и Терешкова летит! — сказала Марина, и Терешкова, видя нас, пролетающих рядышком, передавая приветы народам Азии и Европы, заметила — на лету — что мы — пролетаем — и из своего метеоритно непробиваемого и защищенного ото всех несчастий иллюминатора — помахала нам рукой — в перчатке.

— Ее Валей зовут?

— Валей.

— Сколько лет?

— Не знаю. Лет 25.

— Ох, зачем?

— Ну, нельзя женщин запускать, непозволительно. Она замужем?

— Не знаю. Откуда я знаю? Вы, Марина, преувеличиваете мою информацию относительно той жизни.

— Вам не холодно?

— Не то слово.

— Сейчас, сейчас.

Марина сделала решительный разворот, вернее, остановилась и — помахав рукой — позвала пролетающий рядом предмет, яркий — под солнышком, — ибо мы входили в утро. То был очередной искусственный спутник — но — Марина знала, что делала! — гениальная женщина — спутник не с приборами — с собачками, мышками и кошками, и бабочками и водорослями — всего не разобрать в подробностях.

— Тепло? — спросила Марина.

— Тесновато.

— Вы еще не справедливы.

— Да нет, спасибо.

— А собачки — милые.

— Ничего — я пристраивался, едва от замерзания отходя.

— Володя чудесно все о них написал — помните — тут у булочной, одна — сплошная плешь — из себя — и то готов отдать печенку…

вот уж не знаю какая, серьезно — ибо мы отбросили театр, когда, вы знаете, раскланиваются,

тут — без поклонов.

Публика может выходить.

Мольер умер в театре.

Жаль.

Инфаркт?

Но неочевидно.

— Несомненно, — сказал самый главный человек по инфарктам. Как человек добросовестный — он спросил — как? — во сколько лет? — и —

тишина, молчание, плеск волны, вечер, бледно-розовый —

абвгд.

Упресече,

постарайтесь, постарайтесь,

пересечь.

абвгд — а— б— в— г— д.

Эта река — река — пересечения — очень красивая — дело было летом — пасека — ну — с утра побрился и — три яхты купил — вместо галстука — а— та — бедная Лиза — все у аптеки, а та, в электричке, уже.

Московское время 14 часов.

— В анабиоз,

— конечно.

— на сколько лет?

— ……….

— Ну?

— ……….

— Прямо.

— Ни в коем случае.

В штопор — совершенно сознательно летит Костя Арцеулов, друг мой.

Самолет — не беленький-беленький — а старенький-старенький в штопор.

Штопор. Штопорт.

Мало кто видел, как…, вертясь. Падают,

все впоссовиях.

И негрл оги — сообразят,

быстро.

Разговор, не долгий,

№ — в шт.

— Но зачем?

Спасатели откачивали бедную Лизу, Машу, Валю, Катю,

но — Лизу — в конечном ее результате.

Зрелище — откачивания — опустим. Если читатель не видел — лучше и не смотреть. Таково мое твердое мнение. Старичок — упорный был старичок — не уходил. На песке.

— Зачем?

— Вот что…

— Если ругаться станете, лучше уж ударьте.

— Вы что, Карамзин?

— Да.

— Простите.

— Зачем?

Спасатели откачивали Лизу, возвращая ее к жизни, старались изо всех сил, переворачивали, приподнимали.

— Чтоб жила.

— О, это не ответ.

— Чтоб жила.

— Я вас не понимаю.

— А я вас понимаю.

— Мне кажется…

Тут Карамзин заговорил на свой лад, а мне было важнее иное — как там — с Лизой, как там — на песке —

вот уже села, вот уже покачивается голова, вот уже плечи под белым платьицем дрожат, вот уже зевает, вот уже волосы — женщина! — рукою поправляет, вот уже — упала навзничь.

— Вот что вы наделали — говорю я — лишь бы что сказать.

— Я удаляюсь, ибо…

— Нет, вы уж не удаляйтесь.

— Тогда — удалюсь. Зрелище это мне омерзительно. Лиза снова приподнялась, поддерживаемая мощными руками, локтями, приподнялась — приоткрыла свои бледно-голубые глаза — и — стала извиняться за совершенный поступок.

Аве, Маруся.

Мария.

Чтоб не ерничать, ибо, —

Аве — что такое — Аве? — мало кто знает — не то во здравие, не то — за упокой, — аве — а — в — е.

…а бедная Лиза неслась к пруду. За ней бежали: Марина, Аня (быстрее всех) и я. К сожалению, а может быть, к счастью, все на свете повторимо — и — неповторимо — повторимо — бежит эта бедная Лиза — снова — в пруд — из-за — имени не знаю, но вряд ли что как у Карамзина — в общем, чтоб покороче — бежит — очень хорошо бежит, как бегунша со стажем.

По воде пошли крути,Самому себе — не лги.Над тобой они сомкнулись,Те старинные круги.

Помните?

Все лето плохая погода, звучит этот вальс с парохода, над пляжем…

на катере ездят

все лето — спасатели в желтых жилетах, спасители душ — неразумных — раздетых и даже — разутых…

Эти полусонные, полутрезвые ребята — в желтых жилетах — я тоже — безуспешно — просто навыка нет — спасали эту бедную Лизу.

Положили мокрую на песок.

Подошел некий господин, старичок, но с выправкой военной.

— Зачем? — спросил он, глядя, как спасатели спасают.

Тут идет ряд матерных слов — от спасателей и от меня.

— Да, я понимаю, — сказал старичок — я и сам так выражаться умею, не выражаясь никогда, как вам не удалось бы выразиться.

— Зачем я здесь? — спросила Цветаева.

— Да я сам не знаю. Вы же сами попросились, а я не протестовал — раз уж вы попросились.

Дом Марины.

Дом, на самом деле — дом.

Марина — не та, не та, в этом своем свитерке и плаще — наброшенном — не та — Марина, не та.

Все иначе,

Америка,

Аптекарша, ну, это неважно.

Что аптекарша —

Неважно.

Две Марины.

Ветер века.

Не объяснишь.

Нет.

Уж точно.

Ветер века.

Если это — ветер.

Проносит, несет, заносит, выносит, Ветер века.

Он в наши дует паруса. Понадеемся, понадеемся.

Надежды юношей питают.

Играй, Адель, не знай печали.

Ни в коем случае.

Ни за что.

…….

Как сердцу высказать себя?

В Минске.

Не в Америке.

У меня была одна знакомая, дочь партизана, вернее — сирота.

Она работала в аптеке, в Минске, напротив обелиска — очень высоко — и — вечного огня по тем, что — померли, так скажем, коротко — Марина. Тоже Марина.