Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Касслер Клайв

И вдруг…

– Вижу-у! – завыл он. – Зачем баб с дитями губил? У-у… вижу… во тьму адскую руки тя-янешь! Вижу-у, много мертвых, раненых, вдов, сирот, много разорения, много слез… Деревни, города – все горит! Мор и глад!.. Господи Боже! Калечные, безрукие, слепые! Двадцать-тридцать лет в Рассее-матушке будут только горе пожинать, а сеять мертвяков…

Неведомо, что было бы дальше, но тут в залу вбежал мальчик лет десяти. В обычном детском костюмчике, какие носят в Питере дети семейств средней руки. Он весело устремился к старцу. Я даже не сразу понял, кто это, хотя до того видел цесаревича дважды, пусть и издали. Но пока я раздумывал, Алексей Николаевич, не говоря ни слова, приблизился к нам и заглянул Распутину через плечо. Видимо, Л. его тоже чем-то привлекла. И вдруг тихо вскрикнул, зашатался, из носа потекла кровь, брызнув на пол и ковры.

Тут я поневоле испугался – о недуге наследника знала вся Россия…

Вмиг забыв о ЧЛ и обо мне, этот грубый мужик ловко подхватил цесаревича на руки и стал укачивать, бормоча какие-то молитвы или заклинания.

А из-за двери уже выбежало несколько человек – два ливрейных лакея, молодая девица с фрейлинским алмазным шифром на плече, другая, постарше, видимо, бонна, и высокий дородный мужик в матросской форме.

– Отчего за царевичем не уследили? – грозно прошипел на них Распутин. – Папа вам хвосты-то накрутит!

– Григорий Ефимович, – заблеяла бонна. – Его высочество еще не лег в кровать, бегал и прыгал по комнате, без вас ложиться не хотел…

Распутин взволнованно прошелся по комнате несколько раз, укачивая цесаревича, как младенца, а потом словно в первый раз увидел меня.

– Худо, что ты здесь, ой, худо! Не надо тебе здесь быть! – только и изрек он.

Потом передал уснувшего мальчика матросу, и вся компания удалилась. А сам Распутин подошел столику, на котором лежала Чер. Л. И… Он наклонился над ней…

Что уж там такого увидал старец, не знаю. Но вдруг он выпучил глаза и, схватившись рукой за грудь, принялся громко рыдать, лия обильные слезы.

– Нет, Господи, нет! – причитал Распутин. – Спаси Христос – нет!!!

Я подхватил Л., сунул в портфель и бежал прочь из флигеля. Через полчаса я уже уезжал из Царского Села на дачном поезде…

На следующий день меня вызвали в охранное отделение.

Сидевший в узком кабинете подполковник, не представившись, заявил:

– Не буду долго говорить. Вы сами все, наверное, понимаете. Вам, Отто Оттович, лучше уехать из Санкт-Петербурга…

– Куда? – только и спросил я.

– А куда хотите! – последовал раздраженный ответ. – Хоть в Америку, хоть в Париж, хоть на воды в Баден-Баден, подлечиться. А может, обратно в Сибирь – этот ваш метеорит искать. Да-да – можете его поискать, науке послужить!

Я увидел на столе перед ним листки знакомых отчетов Макаренко… И почти не удивился.

– Только захватите с собой сами знаете какой предмет. От греха подальше. Старец, – веская пауза, – особо на этом настаивал…»

Ниже этой записи была картинка. Все те же черти… Однако же! Целое семейство чертей. Папаша с аккуратной бородкой узнаваемого фасона, длинная тощая мадам-чертиха с выдающимся бюстом и высокой прической, четыре юных чертовочки в аккуратных платьицах и маленький чертенок в матроске. Словно для того, чтобы не было сомнений, кто имеется в виду, здесь же был изображен сидящий у ног матери семейства волосатый коренастый бес с огромной черной бородой и косматой гривой, при этом голый и с фаллосом почти до колен. Видимо, пером Нольде водила черная обида. Как же, власти задвинули его, героя Цусимы и подавления революции!

Юрий ощутил вдруг какое-то глухое отвращение. Конечно, в юности ему приходилось видеть карикатуры на царя, но эта была уж больно гаденькой. Как дохлую лягушку в руки взял!

Больше записей не было. Лишь дата – день смерти барона и пара фраз:

«Какой-то бред… Сегодня за ужином я увидел вместе с двумя американцами не кого иного, как…»

И все. Видимо, как раз тогда в дверь каюты постучал убийца.

Ростовцев отложил дневник.

Интуитивно он чувствовал: где-то там, на этих страницах разбухшей конторской книги, и прячется отгадка.

Дьявол!

Он опять принялся лихорадочно перелистывать страницы. И заподозрил, что барон все ж тронулся умом.

«…Я посмотрел на небо и не поверил своим глазам. Прямо надо мной было на некотором, впрочем, отдалении друг от друга, два солнца. Одно, как ему и полагалось, слегка клонилось к западу – было около шести пополудни. Второе стояло прямо посреди небосклона, как будто в полдень. Я зажмурил глаза и снова посмотрел на небо – ничего не изменилось – солнц было по-прежнему два! Тогда я обратился к возчику с просьбой посмотреть наверх. Он как-то подозрительно взглянул на меня, но, видимо, не заметив во мне ничего неблагонадежного, возвел очи в небеса. Сказать, что на его грубом свиноподобном лице, или, лучше сказать, роже отразилось смятение – не сказать ничего. Мне даже стало его жаль, настолько глупо и растерянно он выглядел…»

Еще пара быстро пролистнутых страниц – подозрения укрепились.

«Все быстрее и быстрее бьет в свой бубен шаманка, быстрее и быстрее танец смуглых ног, все грознее и мрачнее пение, все стремительней мечутся факелы. И в такт им танцует мое сердце…

И вот уже я ничего не вижу, кроме этих причудливых огненных ручьев, перетекающих один в другой, а пение становится торжественным и зовущим куда-то…»

Июль 1908 года от Р.Х. Река Подкаменная Тунгуска (Катанга)

– Тама енто, яво благородие пришли… – чуть поклонившись, сообщил выглянувший из сеней Селиван.

– Проси! – раздраженно бросил Макаренко проводнику.

– Вот, Отто Оттович, сами видите, – поздоровавшись, взял он быка за рога, глядя на молчаливо устроившегося напротив гостя. – Долго рассусоливать толку нет. Тут такое событие, а кроме нас, в окружности пары тысяч верст нет никого из ученых. Пока дело дойдет до Петербурга, пока там в столицах разберутся, пока все решат да подпишут, пока наши, – хмуро поджатая губа, – господа-начальники выделят деньги… Нам с вами выпала честь прославить российскую науку, первыми отыскав уникальный метеорит. Я, сами понимаете, приказать вам не могу…

– И когда и с кем мне следует выступать? – справился собеседник, и Алексей Алексеевич не смог отделаться от ощущения плохо скрытого высокомерия в его голосе.

– Ну… – улыбнулся Макаренко, – выбора-то и не имеется. Пойти можем или я, или Богоявленский, или Васенцов.

– Доктор будет нелишним, – как бы в раздумье ответил Отто Оттович. – И еще, само собой, проводники. Уж, вне всякого сомнения, возьму Елисея, ему я доверяю больше, чем прочим…

«Ишь!» – злобно подумал географ и пробарабанил пальцами по корявому столу.

На Елисея у него самого были виды, но сам же предложил выбрать…

Устроила судьба каверзу ему, бывшему ссыльному и не имеющему чина ученому! В последний буквально момент его экспедиции был придан целый старший лейтенант Российского императорского флота да еще барон – Отто фон Нольде.

Все дело в том, что Географическое общество решило вместе с этнографическими работами и описанием местности и приобретением коллекций для Русского музея императора Александра III в Санкт-Петербурге произвести съемку берегов Катанги и сделать промер ее глубин на тему возможного судоходства. Этим и занимался Нольде. Да только он был не подчинен Макаренко, а лишь «придан». У барона свое начальство в Петербурге – господин Вилькицкий, одержимый, как все русские моряки, идеей отыскать Северный морской путь. Будто еще Норденшельд не доказал, что за одну навигацию его пройти невозможно! Правда, барон ему не докучал. Занимался своей гидрологией и порогами, пока Макаренко переезжал со стойбища на стойбище, не пренебрегая ничем и избрав своей базой село Кежма.

Он сводил разбросанные сведения о шаманских святилищах, «онангах», идолах и прочем в единую систему. Мало-помалу у него набирался материал о шаманстве у тунгусов Катанги и весьма интересные исторические данные. Ведь здесь проходил древний кочевой путь тунгусов-орочон – от Бодайбо до Аннабара и далее, до побережья. Он даже добыл ценные экспонаты, форменным образом похитив их с тунгусских мольбищ и гробниц.