Елена Колядина - Кто стрелял в президента

«Спасибо тебе, Любушка, — коляска испытующе посмотрела на Любу. — А чего же ты молчишь, что замуж выходишь? Всем рассказала, одной мне ни словечка».

«Тоже ругаться будешь? — покорно спросила Люба. — Ругайся».

«Не знаю, Любовь, куда ты так спешишь? Николая совершенно не знаешь».

«А что мне о нем нужно знать? — беспечно сказал Люба. — Размер ботинок? Место прописки? Объем двигателя?»

Заслышав про двигатель, коляска подпрыгнула: «А и в самом деле, Любушка? Сердечнику не прикажешь! Любить, так любить. Мне снилась оранжевая колбаса, я шла по берегу боса! Ла-ла-ла!»

«Мне тоже сейчас опять снилось, что я иду. Ржавое осеннее поле. Возле реки стоит почерневшая от сырости избушка для лодки и сетей. По разворошенной крыше стучит дождь. И такая сладкая тоска на сердце… И вдруг — ты: Люба! Люба! В самый интересный момент разбудила!»

«Прости, дорогая».

«Что бы я отдала, чтобы хоть раз пройти ногами. Узнать, что чувствует человек, который может идти, куда захочет? Пройти ногами и умереть!»

Коляска жалостливо молчала.

— Но нет, чудес не бывает, — вслух сказала Люба и подбила подушку под плечо. — Ладно, давай спать.

Глава 16. От Кремля до самых до окраин

— ВСЕ, что вы сейчас увидите на сцене, случилось на самом деле, — хорошо поставленный, проникновенный голос звучал в огромном зале, фойе, гардеробах, динамики были выведены даже в туалеты и курительные комнаты.

Только теперь, когда концертный комплекс напоминал разворошенный муравейник — столько пришло зрителей, безрукий Паша был обряжен в костюм ангела, на колосниках запасены тучи снега, дождя, блесток и бутонов роз вперемежку с лепестками, а за кулисами объявили о четвертьчасовой готовности, только теперь Люба поняла, что она натворила!

«Колясочка, что я наделала!» — подвывала Люба.

«Как бы и взаправду на сцене чего не произошло», — испугалась коляска.

«Столько денег потрачено, столько людей мне помогало, столько зрителей пришло, чтобы послушать безголосую Любу Зефирову?! Меня обсмеют! Засвистят!»

Заплакать Люба не решилась, чтобы не испортить грим и костюм для первой песни — на Любе было надето белое свадебное платье с кружевными цветами, длиной чуть ниже колена, из-под платья торчали джинсы и бело-розовые кроссовки.

Коляска сердито схватилась уговаривать Любу: «А кто тебя в артистки неволил? Сидела бы сейчас в родной квартире, на Белое озеро глядела, надомницей работала — коробки клеила, в хоре рыбзавода пела — красота!..»

— Да, Паша?

Безрукий Павел потерянно вслушивался в гул зала, размышляя, не дернуть ли ему грамм сто для храбрости, и судорожно шевелил плечами, от чего снежные крылья за его спиной подрагивали и делали попытки раскрыться.

— Не работают?! — на секунду прервала рыдания Люба.

— Да нет, все нормально, — неуверенно сказал Паша, одетый в белоснежную футболку без рукавов, так что были видны загорелые культи, и отчаянно повращал плечами.

Сухо треснув, крылья взлетели за спиной, правда, одно чуть ниже другого, и обронили на Любу куриное перо.

— Работают, — удивленно сказал Паша и поглядел через плечо. — Кристина, сложи-ка взад…

Кристина-даун в вечернем платье из серебристо-голубой ткани и белых туфлях на громадном каблуке, кряхтя, согнула невидимые шарниры и сложила крылья.

— Как настроение? — на ходу поинтересовался у Любы режиссер шоу, Пушкин Ким. Имя Пушкин ему дал папа, кореец Федот Ким, большой поклонник русской поэзии, правда, друзья чаще всего звали режиссера Александром Сергеевичем.

— Мандраж, — мрачно ответил Паша и кивнул в сторону Любы.

Пушкин Федотович затормозил и вернулся к Любе.

— Давай-ка, езжай срочно в буфет, выпей тридцать граммов коньяку. Но только тридцать! Не больше! Поняла?

— Да.

— Когда выйдешь на сцену, выбери себе одного зрителя — кого-нибудь из близких, друзей, маму там или бойфренда, и пой для него. Ясно?

«Для президента будешь петь?», — встряла коляска.

— Для Коли, — сказала Люба. — Я буду петь для Коли.

— Для Коли петь не страшно? — спросил Пушкин Федотович.

— Нет.

— Вот видишь! Давай, дуй в буфет. Тридцать граммов. Коньяка, а не водки!

Люба помчала коляску в бар. Там, пользуясь служебным положением — близостью с восходящей звездой Любовью Зефировой, уже красовалась Лада.

— Любовь для меня — это что-то! — проникновенно говорила она малознакомому мужчине и обещающе водила пальцем по краю бокала.

Табуреты у барной стойки словно специально были такой высоты, чтобы демонстрировать неправдоподобную длину Ладиных ног.

— Лада, — позвала Люба. — Пушкин велел мне выпить коньяка. Какой лучше, а?

— Девочки, а Лермонтов что пил? — пьяным голосом спросил малознакомый мужчина.

— Отвяжись от певицы, — отмахнулась Лада и окликнула бармена.

Когда пузатая рюмочка была опустошена, Лада вызвалась проводить Любу за сцену.

— Давай в фойе незаметно заглянем, — попросила Люба. — Погляжу, много ли инвалидов пришло?

— Насчет инвалидов не знаю, а гарант со своей уже подъехал. В бар заходила охрана — проверяла обстановку, — прищурившись, сообщила Лада.

— Ладка, ты что, нацелилась крепкую семью президента разбить? — засмеялась Люба.

— А что? — холодно ответила Лада. — Другим можно, а мне нельзя?

— Кому — другим? — рассеянно спросила Люба.

— Сама знаешь…

Они выехали на балкон и стали сверху оглядывать фойе. У одной из колонн стоял Николай с компанией незнакомых Любе людей.

— Лада, смотри, вон — Коля! — радостно сообщила Люба.

— Где? А, вижу.

«А джипа там нет?» — тянулась заглянуть вниз коляска.

«Он на парковке, колясочка. И он тебя любит. А Коля — меня. Ой, колясочка, до сих пор не могу поверить, что выйду замуж за такого человека, как Коленька. Если бы не он — ничего бы не было, ни Москвы, ни этого концерта. Любимый мой!»

— Налюбовалась? — спросила Лада. — Куда теперь? В гримерку? Или снова в бар?

— Интересно, — нарочито ревнивым голосом протянула Люба, — что это Коля так с этой девицей любезничает? Вот я с ним разберусь!

— С которой? С брюнеткой крашеной, шнобель до нижней губы?

— Ага.

— Видно не смог отвязаться. Она такая баба — вульгарная, пошлая, тупая, наверняка узнала, что гарант будет на концерте, и потащилась. Тьфу!

— Да кто она такая?

— Как — кто? Колина жена, Оксана Аджипова. Ты разве эту идиотку никогда не видела?

— Какая жена? — недоверчиво спросила Люба. — У Коли никакой жены нет.

— Законная!

«Жена? — охнула коляска. — А джип? Джип тоже женат?»

Лада замолчала и посмотрела на Любу:

— Ты что — не знала?

— Нет, — сказала Люба и удивилась тому, как спокойно об этом говорит. — Лада, может, ты что-то спутала? Он же обещал… говорил… при моих родителях…

— Обещать — не значит жениться, — авторитетно бросила Лада. — Ты в самом деле думала, что Коля не женат?

— Он никогда про жену не говорил.

— Дурак он что ли, про жену рассказывать, когда ему такая баба подвернулась: певица, президент, Кремль.

— Лада? — спросила Люба. — Ты думаешь?.. Николай со мной… из-за этого? Из-за выгоды?

Лада поглядела на Любино свадебное платье, смешалась, подрожала шоколадными ресницами и, стараясь быть убедительной, произнесла:

— Нет, конечно, не только из-за этого, Коля тебя любит… наверное… Он, вроде бы, собирался с женой развестись.

«А может, он какой выгоды ищет?» — вспомнила Люба подозрение мамы в госпитале.

«Выбери в зале одного зрителя, кого-то близкого, и пой для него» — почему-то вдруг всплыли и эти слова, режиссера Пушкина Кима. Почему, интересно?

Коляска всхлипнула.

«Колясочка, не плачь, — сказала Люба. — Все в жизни неслучайно. Наверное, мне нужно было встретить Колю, полюбить его, а потом узнать правду именно сейчас, перед концертом. Если бы я была ослеплена счастьем, я бы не смогла спеть свои и твои песни так, чтобы зрители пережили то, что пережила я. Наши с тобой песни — про неразделенную любовь, про несостоявшиеся встречи, про непонятые чувства, а не про довольную жизнью невесту, которая уже запасла наволочки, пододеяльники и сковородку. Пушкин Федотович велел выбрать одного зрителя, и петь для него. Я буду петь для Коли».

«Неужели наш парашют все-таки не случайно свалился именно на джип?» — всхлипнув, шепотом спросила коляска.

«Нет, не случайно, — сказала Люба. — Судьба дальновидно устроила мне встречу с предательством, а не с любовью, чтобы я научилась петь сердцем, петь о том, что пережито мною, а не вычитано в книжках».

«Красиво как сказала, — откликнулся стул возле стены. — Роль репетируешь? Чья пьеса? Из старой жизни, наверное? Сейчас уж так не пишут»

«Да, — ответила Люба, — из старой жизни».