Татьяна Мудрая - Геи и гейши

— Вот стихи, достойные и этого вина, и этого хлеба, и этого застолья! — воскликнул аббат в полнейшем восторге. — До смысла хоть три года мчи — не доедешь, а доедешь — так смутишься. Вы ведь знаете, что самые хорошие стихи похожи на кружево? В кружеве же самое главное — не сам узор, а то, на чем он держится: воздух, проколы, прогалы, прогулы, словом, дырки между паутинами. Вот и стихи главный свой смысл прячут в пустоты между слов: каждый угадывает недосказанное и примеряет вещь на себя, как парадное кимоно своей бабушки. Я как-то учил одну весьма юную девицу так читать: следя за скрытым, потаенным смыслом. А в награду за усердие посулил ей дырку от бублика.

— Ну, это уж прямая насмешка, — усомнилась Марикита. — Все равно, что ноль без палочки.

— Вовсе нет. По-моему, дырка — самое ценное в бублике: бубличное тесто, которое вокруг нее наверчено, можно слопать, на одно это и годится, — а дырка пребудет вовеки. Я эту детку еще и Библию хотел научить так читать: у малышей пластичный разум, а стереотипы еще не выработались, и они легко проникают в те провалы и бездны, куда взрослые боятся и заглянуть.

— А ее родители платили бы вам квадратной дыркой из круглой китайской монеты, — съехидничала женщина. — Чистой ян, отделенной от инь.

— Не смейтесь, — ответствовал Эмайн, — а то откажусь с вами валандаться и удеру отсюда напрочь. Будете тогда — Лев аббатом мужской части, а Мария — женской. Только и до того, боюсь, многому придется вас научить из нашей истории с географией. Вот, к примеру, знаете ли вы, как возник наш Храм, в котором мы сейчас сидим?

- Под которым, — тихонько добавила Марикита. — То в погребе, то под стеной.

Но на этот раз он не снизошел до этого буквоедского замечания и увлеченно продолжал:

— Храм был высечен из грубой глыбы в форме солнца или, что то же — паука-крестовика. Сначала из нее выступил лишь плоский крест, подобно тому, какие имели в плане потаенные эфиопские церкви, упрятанные в гору; затем — округлый и широкий верх купола, дальше — стены, галереи и аркады; затем на плоскостях и изогнутых поверхностях проявлен был узор; но для того, чтобы Храм стал храмом для людей, понадобилось еще сотворить внутри пустоту. Так, отсекая от бога то, что не Он, — а ведь всё мирское и всё, что мы можем увидеть и помыслить, — это всё ни в коем смысле не есть Он! — мы встаем на пороге тьмы и пустоты. Но пустота, когда к ней взываешь, становится плеромой, тьма, когда в нее погружаются без страха, — светом.

— Странные все-таки ассоциации возникают, — заявила Мария-Хуана. — Святыня — и паук. Нет, я понимаю, сама им мечена. Но ведь Арахна — знак матери, а говоря о Боге, мы вспоминаем Отца.

— А говоря о пауке — одного из королей Запада и лучшего из пророков Востока, — ответил ей Лев. — Обе истории как-то удивительно слились у меня в голове, и вышло вот это.

После такого предисловия он поведал собравшимся короткую повесть, которую назвал -

Как-то однажды пророку и будущему вождю одного небольшого племени пришлось спешно уходить из родного города, где плохо принимали и его проповедь, и его приверженцев, и его самого: ведь известно, что в своем отечестве пророков в упор не видят и считают простыми смутьянами. Вначале он обеспечил тем своим единомышленникам, что оставались при нем до конца, относительно спокойное переселение в другие города и страны, а сам до поры до времени оставался прикрывать отход. Таким образом, сторонники его порассеялись, свое добро он растратил еще раньше; только и остался у него один-единственный друг, но зато самый лучший. И вот в результате пришлось им спасаться пешим от верховых, потому что разъяренные горожане и родичи пророка, обнаружив сначала испарение солидной доли потенциально общинного имущества, а затем и побег двоих смутьянов, которые были в первом повинны и за то сидели у них разве что не под запором, снарядили вслед погоню.

На счастье, двум друзьям удалось, опередив ее, заблаговременно укрыться в пещере. Спустя некоторое время сверху спустился жирный паук-самка и стал торопливо заплетать входную щель своей паутиной. Друг пророка смахнул сеть раз, смахнул другой, но на третий пророк его остановил, сказав:

— Посмотри, как он настойчив, и немудрено: от того, сколько ему удастся поймать насекомых, зависит жизнь его самого и его потомства. Нам, людям, тоже приходится убивать, чтобы выжить.

— Я ведь только отгоняю паука, — добродушно ответил ему друг. — Хотя уж и противен же он! К тому же это самка, а про них говорят, что они поедают самца после совокупления.

— Не всегда, а только если он неосторожен, — объяснил пророк. — Зато какая это нежнейшая мать! Дети у нее на спине все скопом ездят, а она терпит. Такой самоотверженности неплохо бы поучиться тем из наших соплеменников, которые зарывают своих новорожденных девочек в землю.

— Вот и шла бы в другое место… исповедовать свою материнскую любовь и заботу.

— Знаешь, а ведь паутина еще и красива, — добавил пророк: он ведь был в придачу и мечтатель. — Смотри, как радуга отражается в гранях крепких нитей, как напряжена звонкая сеть! Ее нити сродни шелку, и паук так же, как шелковичный червь, прядет их из самого себя.

— Вот и любуйся. Нет, право же, какая упорная тварь! Уж ее работа снова почти завершена. Нам бы, разбитым и опозоренным, такое упорство и такое многочисленное потомство, не только телесное, но и духовное.

— Будет по сему, — вдруг отозвался пророк, — и победа придет, и с ней многие сыновья и дочери.

На него иногда находило то, чему он не знал названия, и вынуждало говорить вещи, которые он сам потом почти не помнил.

Однако тут им пришлось спешно прервать свою беседу, потому что они услышали в сотрясении земли звуки копыт и звон оружия, и уйти вглубь пещеры, обнажив мечи в надежде отбить недругов и прорваться.

Враги тем временем подскакали и спешились — они заметили узкий вход.

— Обыщем? — спросил один. — Впрочем, я эту пещеру знаю — небольшая, но холодная, и навряд ли в ней найдешь что-нибудь, кроме перемежающейся лихорадки.

— И все-таки те двое могли впопыхах туда забиться, — возразил ему другой голос. — По времени судя, дальше уйти они бы не успели.

— Не говорите пустых слов, — перебил их разговор тот, в котором наши герои признали самого главного своего недруга и гонителя. — Поглядите на паутину: от края до края, снизу доверху и в три ряда. Если бы они сюда вошли, всю кровососову работу напрочь бы сорвали.

— А сам он тут же притаился, — воскликнул еще кто-то. — Ох, до чего же мерзкая тварь! Вот я его саблей, а то она сегодня осталась без работы!

Потом над ним долго смеялись, что не по зверю снасть, а о том, что он мог обесчестить оружие, никто речи не завел. Слышно было также, как разжигали костер и ставили полотняный навес для отдыха — лезть в пещеру им после тех слов о малярии не захотелось.

Наконец, наступил ранний вечер, жара спала, и всадники уехали назад, решив, что сегодня им уже никого не поймать. Пророк и его друг вышли наружу, слегка надорвав плотную сеть.

— А что с паучихой — будущей матерью? — спросил пророк.

Он ведь был жалостлив к любому созданию Божьему.

И тут они увидели. Прямо перед ними на блестящей и как бы витой нити, спускающейся прямо из середины небес, парила паучиха. Спину ее рассекал косой крест — след от двукратного удара саблей; и эти шрамы тоже сверкали, как насечка на алмазной пластине.

— Интересно. Христианин бы добавил еще, что пророк принял этот знак как знамение и обратился в истинную веру из своего язычества, — сказала Мария- Хуана.

— Я не называл его имени, а, кроме того, пророк, которого ты имела в виду, ни с христианами не желал никогда ссоры, ни с иудеями — это ведь всё был его народ. Начертание же косого креста он понял в его изначальном смысле: как знак уравновешенности мужского и женского начал. В женщине он восхищался ее девической чистотой и изяществом, в женщине почитал мать, а в мужчине видел самоотверженного защитника жен, стремясь уравновесить обе стороны. Его преемники были не столь мудры и последовательны.

Рассуждения их прервал шум голосов и азартное погавкивание: то возвращались со своего праздника виноделы и виноделицы, и наша четверка попала прямо в азартную толпу, слегка хмельную — не столько от духа давленого и уже слегка забродившего на осеннем солнце винограда, сколько от танца и ритуальных вакхических выкриков. Руки до локтя и ноги до колен были обнажены, смуглые тела густо заляпаны гущей и соком, который норовили слизнуть псы, а щенята всех возрастов колбасой носились вокруг и тявкали из последних силенок. То были не телемиты, а скорее простые крестьяне, и четвероногая стража их имела вид одновременно почетный и шутовской.

— Собаки не налагают на себя обета безбрачия, — усмехнулся аббат, — но усердно блюдут противоположную Божью заповедь. Теперь вы видите, от чего отказались?