Николай Шипилов - Остров Инобыль. Роман-катастрофа

— Вот она ваша самооборона! Позор тебе, Россия! И это все после ужасов Цусимы!..

Любка подула на ствол и навела его точно в сердце Юза.

— Нас здесь сорок тысяч! — сказала она. — Без тебя будет тридцать девять тысяч девятьсот девяносто — женишься?

— Я женюсь на вас, Любовь! — заслонил рукою сердце Юз.

Но Любка жестоко засмеялась:

— На полумужичке-то?

И грянул выстрел…

Юз проснулся пустым, как кошелек рядового пенсионера. «Вот тебе, бабушка, и лужайка зелени! Маэстро, выбирайте делянку! — подумал он. Кошмары гнут — видать к дождю!» Едва брезжило утро.

Юз накинул шлафрок, сладко зевнул и, не умывшись, побежал записать воспоминания о сне на диктофон, но поленился и сел за письменный стол разобрать почту. Он взял большой светонепроницаемый пакет, на котором была наклеена белая бумажка с надписью:

«Ярчайшему представителю информационного рэкета Юзефу Змиевичу».

Юз взвесил пакет на ладони для диагностики по части гексогена. Потом вскрыл его и пробежал глазами.

— Ага… «Лапсердачные репортеры… Талмуд-гусары…» Пропускаем… «Фимиам половым инстинктам… логика пригодна лишь для арийцев… пример франции показывает, что чрезмерная задолженность государства влечет его под власть кагала…» Ну, почему Франция-то с маленькой буквы? Не убеждает! Далее: «Газета становится каббалистической силой… шантаж и реклама — черные жеребцы, дьяволы, несущие в бездну…» Вот это красиво! Это поэтично!

Юз чиркнул кресалом зажигалки, поджег и швырнул пакет в камин. Потом умылся, позавтракал, заглянул еще и в электронный почтовый ящик. А уже потом позвонил жене и сказал, чтоб не приезжала, что работает, что после полудня поедет на одну из городских свалок, где — по слухам — постоянно проживает один очень известный в прошлом киноактер Коробьин.

Жену его звали Лолой вот уже двадцать два года, с тех самых пор, как родилась.

— Мне, Лолка, тут такой сон навеяло! — сказал Юз. — Фамилии какие-то, имена, Одесский порт, пожары… К чему пожары снятся? К наводнению? Ты шутишь, а меня тут чуть не женили… Да во сне, во сне, разумеется! Да, да… Под вечер запели гормоны… Да, Лолка… Да, шутка старая… Как и ты, Лолка!..

15

После завтрака Змиевич выгнал из гаража свой маково-красный «гольф», заключил гараж, а воротясь, увидел живописную картину. Подле его авто гарцевал на белой кобылице отставной генерал и депутат Госдумы от левой оппозиции, мрачный до угрюмости Василий Жучков. Босые пятки его покоились в стременах.

— Добрый день вам, Василий Васильевич! Тут мне из Витебска звонили… И вы знаете, что там творится?

— Витебск в Белоруссии! — сообщил генерал, имея ввиду, что это вне сферы его влияния, и он ни за что не отвечает.

— Правильно, пять! Витебск в Беларуси! Так вот там мертвецы встают из могил!

— Та-а-ак… И что же?

— Так вот я и хочу вас спросить: вы сам-то кто будете — тот самый депутат Жучков, всенародно избранный, или памятник генералу Жучкову работы скульптора Клыкова?

Генерал подумал, пока Юз протирал лобовое стекло, и сказал:

— Ты не стекло протирай — ты очки протри, а потом и спрашивай!

Конь гневно косил на правую оппозицию в лице Змиевича.

Юз был силен в подобных пикировках. Он продолжил эскападу:

— Вы, генерал, сейчас с этими пятками похожи на графа Толстого, а в этой бухарской тюбетейке и на Максима Горького одновременно! А где же ваши боевые походные портянки? А-а, понял… Вы их, разумеется, отдали нищим и обездоленным… Где же я эти пятки видел? Ах, да-да-да… Я видел их по телевизору, когда вы из Афганистана драпали!

— Ах ты, интернационал-бандит!.. — Жучков яростно кусал ус, кобыла его грызла удила. — Ах, Змеевич!..

Юз проверил «дворники».

— Змиевич, а не Змеевич, фельдмаршал… Это оскорбление моих чести и достоинства…

Жучков сильно раздул ноздри:

— Что?! Честь?! Достоинство?!

— Но согласитесь, о, избранник народа! — «интернационалов» можно понять: они берут чужое. А вот как быть с националами? Это же крысятничество — красть у своих!

Он резко надавил на клаксон, надеясь, что кобыла депутата дрогнет, понесет и унесет депутата, но та и не шевельнулась, лишь хвостиком махнула. Жучков кричал что-то, тщась перекрыть вой клаксона. Слух Юза выхватывал лишь слово «народ».

— Панургово стадо ваш народ… — говорил Юз, усаживаясь за кормило и прилаживая к воротнику ветровки рабочий микрофон. — Утром после революции ты ему, народу, стопку поднеси — через день-другой он сам дедовскую шабелюку из избы в шинок потащит…

Юз сильно хлопнул дверцей и увидел в зеркальце, что белая кобылица сделала курбет.

Он уже вырулил на прямую и помчал по ней, но генерал все еще гнал кобылицу вслед, пока встречный ветер не сорвал с бритой головы тюбетейку.

«Господи! — начал говорить на диктофон Юз Змиевич, хотя имя Господне было для него ни чем иным, как риторической завитушкой. — Чудны дела твои! Люди ищут путей к обществу всеобщего изобилия и личного благоденствия, они, подобно сонмищам саранчи, пожирают окружающий мир и выделяют отбросы, отбросы и еще раз отбросы своего нашествия. И в изобилии этих отбросов философически спокойно живут изгои кажущегося благопристойным общества. Это — каста неприкасаемых: всеядные умные вороны, и глупые чайки — бакланы, болезненно жирные кошки, забывшие кошачью гигиену, и крысы-снобы — короли подземелий, трущоб и свалок, и… Впрочем, искушенный читатель смекнет, что стоит за этим моим «и». Да, человекообразные. Инопланетяне? Гуманоиды? Скорее, гамноеды…»

Юз прерывается, размышляя, подойдет ли такой материал «Свободе», и продолжает:

«…Почему этих человекообразных так тянет гниение и тление? Они хотят психологически подготовить себя к смерти, умирая здесь заживо? Ведь каждому ясно, что с так называемой «санкционированной свалки» вода уходит обратно в большие города, обогащенная ртутью, альдегидами, примесями тяжелых, а то и радиоактивных, металлов. А бомжи — живут! Не напрасно говорят, что после ядерной войны на планете останутся крысы, тараканы. Добавлю от себя: и бомжи. Они ушли на мусорные свалки, как «во время оно» уходили иные люди в монастыри, в скиты, в катакомбы? Как уходили в Сибирь, на Алтай? Или они ушли за свободой от властей, в гуманности которых разуверились. Чтобы определить для себя точку зрения на эту категорию людей, с утра я сел в машину и двинулся за город по заданному маршруту…»

16

Юз любил слушать не столько свои радио-опусы по «Свободе», сколько рабочие записи. И любил страстно. Потому работал на себя, как на публику.

«Вони пока не чувствую, но вижу пустыню — вижу мусорные такыры, тянущиеся к подошве мусорных гор. На пике местной Джомолунгмы — человек в позе усталого путника, который стоит на краю ущелья и думает: «Там слева — Сухум, там справа — Батум… А где же трамвайная остановка?» Вижу металлические створчатые ворота. Вижу убегающие вглубь территории человеческие, все же фигурки… Их три. Все трое — в резиновых сапогах и с вилами, которыми, вероятно, ворошат горы своего добра… Вижу полусгоревшую лачужку… Вышел мужик, расстегнулся — ага! Застегнулся, замер, увидев мою машину… Так, так… Побежал на полусогнутых к бараку конторы… То есть я замечен, господа. Что ж, вода дырочку найдет…»

Юз вел легковушку мимо кичливой проходной из нового красного кирпича, объехал свалку по ее размытому контуру, приглядывая тайное место парковки и какую-нибудь, не менее тайную, тропку.

«Думаю о том, как начать… Название материала: «Мир бомжий»… По данным института… та-та-та… РАН, шестьдесят пять процентов московских нищих — русские. Нет, пусть будет пятьдесят семь, а то националы закудахчут: народ вымира-а-ет! Восемнадцать процентов — таджики и таджикские цыгане, молдаване, украинцы, европейские чавалэ — остальное… та-та-та… Евреев нет. Элитное место работы — свалки бытовых и промышленных отходов. Ранним пионерским утром господам халявщикам выдается по шесть мешков или кулей. Орудие труда — крючок из толстой проволоки. Норма — триста. Нет, триста пятьдесят стеклянных бутылок и, к примеру, пятьдесят «люменевых» банок. А уже в одиннадцать утра урожай нужно сдать приемщику. Приемщик — властелин, сибарит! Он может дать ударнику — «бомжьему одуванчику» талон на право работать индивидуально, то есть вольную. А тому, кто не успел до одиннадцати, может и не дать. И тогда бичара цельный день работает за право ночевать в местном «соцгородке» из допотопных дорстроевских («достоевских»?) вагончиков… И все, что представляет собою ценность, он обязан отдавать вверх по лестнице иерархии до тех пор, пока не выйдет «в люди». Тяжела жизнь московского маргинала! Благотворительной халявой и пернатый воробей сыт не бывает: червячка надо из-под земли-то выудить… Стоп! Надо, Юз, не забыть сказать и о бомжьих «цветах». Сказать следующее: существует две категории бомжей: — черные и белые. Белые — это попрошайки. Самое доходное место обирания прохожих — Царь-Колокол, до пятисот рублей в час. Черные — это хищники. Хотя разграничение это весьма условно. Обязательно пошутить по адресу социал-утопистов. Может быть, назвать материал «Город солнца»? Необходимо записать пару мифов из помоечного фольклора. Про какую-нибудь вонючую особу в рванине, которая нашла состояние, но роковое стечение обстоятельств оборвало ход ее жизни. А что? Можно стать помоечным Джек Лондоном! Получить Букерка! Экстраполировать мотивы Джека и все страсти Клондайка на русскую свалку! Ага… Вижу лесной массив, но оставлять здесь машину опасно — разденут… Вижу два балка из полусгнившего бруса… Стоит нестриженный мужик, палец сунул в нос — занят научными исследованиями глубинных тайн организма…»