Наталия Медведева - Мама, я жулика люблю!

Если бы он был маленький, хиленький, то на возгласы мамаши я бы могла ответить, что маленький, но вот с таким вот… Хотя я не помню, какой у него хуй.

— Я уезжаю на дачу завтра. Чтобы не вздумала урок пропустить!

Уезжай, уезжай, мама. Жарься на солнце, мажь лицо черной смородиной. Зачем он приходил? Посмотреть, как живет малолетняя блядь? Ну и увидел. А что я могла при матери ему сказать?

«Как ваша жопка-с после уколов», спросить?

— Алло, говорит Александр.

— Ну и что вы хотите? Будущее мое обсудить?

— Ну ладно, кончай. На урок идешь?

— О, вы уже в курсе всех моих дел. Я ванну принимать собираюсь. Может, придете помыть меня, раз уж взяли шефство надо мной?

— Не отказался бы. Но лучше после урока. Я с тобой пойду.

— Пожалуйста. Можете подать экипаж в час тридцать к парадному входу.

Помыть бы он меня не отказался. Конечно, выебать он меня хочет. Вот для чего он и вчера приходил, и сейчас звонил. Тогда-то он не смог.

— Здорово! Взять папку?

— В ней ноты, а не «доски».

— А чего ты такая злая?

— А на кой черт ты приперся вчера?!

Идем к площади Мира, бывшей Сенной. Тут действительно сено когда-то продавали и «били девушку кнутом…» А может, и не били.

Он не говорит, зачем приходил. «Так, проведать». Конечно, он не скажет мне, что выебать меня хочет, дабы свое мужское достоинство восстановить. Не передо мной, естественно.

Садимся в трамвай.

— Далеко это?

— А что, уже расхотел?

— Нет, так… У меня не было таких молодых знакомых… еще.

— Ну и как?

— Не помню, пьяный был. Ты тоже — не очень-то соображала.

Да уж чего говорить — два дурака.

— Сколько же тебе лет, Александр Иваныч?

— Кончай. Двадцать семь. Тебе, как я понял, и пятнадцати еще нет.

Манерный парень — руку подает, выйдя из трамвая. И нахальный, правильно Ольга сказала.

— Тебе придется ждать меня в этом скверике сорок минут.

— Подожду.

— Зачем?

— Там посмотрим. Иди играй, школьница.

Вхожу в парадное и медленно поднимаюсь на третий этаж. Какая я сама наглая! Знаю, что он от меня хочет, и иду с ним. Значит, сама хочу. Фу!

Учительница охает и ахает. Экзамены меньше чем через месяц, а я будто и не готовилась. Пальцы не слушаются. Прелюдию Шопена играю на октаву выше, как дома, подражая секс-писку Джейн Биркин. Я нервничаю. Меня ждут там, а вы мне — легато, легато… Так всегда стыдно ей конвертик с деньгами давать. Мать вперед боится заплатить — думает, что я ходить не буду, денежки пропадут.

— Неужели все? А я думал, девушку в рояль засунули, и она там задохнулась.

— Не смешно.

Я стою перед ним, развалившимся на скамейке, бью коленками по папке, солнце ему загораживаю.

— Сядь. Отдохни.

Я не хочу садиться. Если я сяду, он обязательно попытается меня обнять.

— Да. Поехали. Не люблю новостройки. Люблю свой Васильевский. Северная Венеция. Возьмем тачку.

Какой Васильевский? Он что же, так вот сразу меня к себе домой и повезет? Но я помалкиваю и сажусь в такси на заднее сиденье. Смотрю ему в затылок. Хорошо, что он коротко пострижен — в шею можно целовать. Какая я дура! Только вылечилась — и опять туда же!..

Высаживаемся на Невском. Рядом с ресторанчиком, где я никогда не была. Он-то уж был не раз — прямо приказывает гардеробщику, который здесь почему-то и летом.

— Возьми у школьницы портфель, ха-ха!

Гардеробщик тоже — ха-ха! Врешь — не верят, правду говоришь — тоже не верят.

В зале почти никого нет. За столиком с краю — Захарчик с девушкой. Мы подсаживаемся к ним.

— Саша, как хорошо, что ты пришел. Я никак не могу расколоть Захара на бутылку вина.

— Люда, ты в своем репертуаре.

Александр улыбается. Несколько презрительно, но не зло. Захарчик морщится и продолжает ковырять вилкой рыбу в тарелке. Он выглядит моложе Люды — Людмилы, как она сама пределавилась. Блондинка. Звякает браслетами, блестит бриллиантиками в ушах. Расслабленная, уверенная. На меня внимания не обращает. Сашка прищелкивает официанту, заказывает вино и, подмигнув, говорит Людке:

— Фифти-фифти!

— Ой, и ты тоже! Мы с Захарчиком уже всю неделю пополам. Он считает, что я его разоряю. Я! Да такой скромницы не найдешь! Я же взрослая женщина, понимаю, что мальчику трудно… Этот засранец даже вонючего цветка мне на день рождения не подарил!

— Люда, кончай трепаться.

Захарчик обижается как-то нехотя, лениво. Он привык, наверное. И Александр тоже привык — только усмехается углом рта.

— Это с этой девушкой ты потерялся, Саша?

Саша ей не отвечает, вполголоса разговаривает с Захаром. А Людка как-то насмешливо посмотрела на меня. Она наверняка не ошибется в моем возрасте. Хитрая баба.

— За «кусок» надо отдать, а то еще год пролежит.

— Саша, не забудьте мне десять процентов за сервизик прислать.

Людка в курсе их дел. Конечно, они фарцуют. Иконы, антиквар. Но это хоть не джинсы.

— Девушку надо с Джеймсом познакомить. Он любит высоких и молодых. Западет и сразу все купит…

Александру, по-моему, не нравится, что она лезет в их деловые операции.

— Ну что, школьница, допивай и пошли.

— Вы разве не пойдете с нами в кинематограф?

— Мы на днях были в кино, да?

Напоминание о нашем походе в кино равносильно сообщению о том, что мы только что вылечились. Так вот и будет он подъебывать меня.

— На чай за меня дадите — пополам поделите, ха-ха!

Мы уходим. А такси его как будто ждут.

— Васильевский. Шестая линия.

7

В его квартире ремонт. Он просит снять туфли. Я это делаю как-то механически, как бы подготовительные упражнения перед чем-то. В комнате вся мебель задрапирована простынями, пол покрыт газетами. Шкаф наполовину закрывает окно. За ним кровать.

— На диван можно сесть?

— Садись куда хочешь. Будь как дома.

Не очень любезно звучит. Он возится с приемником на подоконнике, бросает мне пачку сигарет. Я думаю, как хорошо, что кровать стоит за шкафом — там потемнее. А что же, мы книжки сюда пришли читать, что ли? Никогда не оставляй работу недоделанной — это, наверное, его лозунг. Какая хорошая у него попка в джинсах! У человека, носящего брюки отечественного производства, если он сам ушить да подшить не умеет, и попки-то не разглядишь. Они ее так вот не обтягивают, а висят, будто он наложил в штаны. Любимые Ольгины итальянцы чересчур затягиваются. И спереди такое впечатление, что яйца их в брюки не вмещаются, и ширинка вот-вот лопнет.

— У тебя совсем без помех «Голос Америки».

— Все-то голоса ты знаешь! Вина хочешь? Рислинг.

Он приносит вино, меняет станцию. По «Голосу Америки» один пиздеж, нам другой фон нужен… Он уже сидит на полу, прямо передо мной. Моя юбочка — низ, отрезанный от платья, — как всегда, недостаточна даже, чтобы трусики пошить. Ноги, наверное, кажутся жутко голыми. Его рука движется вверх по моей ноге. Ногти красивые. На моей руке волосики поднимаются. Он видит и забирает у меня бокал. Неужели мы уже были вместе? Да нет! Иначе я бы хоть руки его помнила. Он целует, кусает шутя мою коленку. Через несколько лет он полысеет — волосы совсем редкие на макушке. Он садится рядом, закидывает на меня ногу и целует мою нижнюю губу, которая всегда оттопыривается, когда обижаюсь. И красивой своей рукой сжимает мою грудь. Она у меня сейчас больше, чем всегда — менструация скоро. И соски на ней такие твердые становятся, как будто отдельные от груди. Хочется, чтобы он трогал их, укусил бы даже. Он будто вонзил свое колено между моими ляжками. А у меня там мокро уже. Дурак Гарик смеялся: «Ой, как там склизко!» Это ведь хорошо, это значит, я хочу. Я таки и его хотела…

— Школьница, ты возбудитель беспорядка. Идем туда.

Туда — это за шкаф, на кровать… Только сейчас я вспоминаю, что на мне не подшитая сверху юбка, замотанная кушаком. Но я иду за ним, стараюсь даже глаза не открывать — чтобы одурение не прошло. Он валит меня на кровать и сам на меня ложится — весь, сразу. Его рука уже в моих трусиках, между моих ног. Я ежусь и ноги сжимаю — поймала будто бы его руку. А он уже пытается снять с меня футболку. Я никак не могу расстегнуть пуговицу на его рубашке. Он сам расстегивает. Мы раздеваемся. Он резко поворачивается как раз в тот момент, когда я хочу залезть под одеяло. Чтобы он не видел меня голой. Но он видит. Улыбается. Без ухмылки.

Мы недолго целуемся — он хочет внутрь меня. Какой у него хуй здоровый. Я действительно ничего не помню из той ночи у Дурака. Он стаскивает с меня трусики — зачем-то я их оставила.

У меня так мокро в пипиське, что, может, на них пятнышки. Я спихиваю их одной ногой с другой, когда они уже ниже коленок. И как же нежно и плавно он водит своим хуем по моей пипиське! И, как слепой котенок, мордочкой тыкается в кошку, ища сосок… Я чувствую, что он хочет кончить. Ну кончи, кончи в меня. Тебе ведь хорошо будет. Хоть на минуточку. Я этим как бы свою вину перед тобой искуплю. Ты ведь забудешься во мне на мгновение. Во мне, я тебе дам это сделать. Значит, я хорошая, не такая, как ты думаешь…