Дональд Стюарт - Современная австралийская новелла

Он вышел, принес ведро воды и наполнил чайники на плите. Потом, к моему изумлению, встал рядом с Адой у раковины и принялся вытирать посуду. Он делал это ловко, как нечто привычное и естественное. Без сомнения, одна из тех мелких уступок жене, которые позволяли ему воображать себя заботливым мужем. Зато его замечание насчет отсутствия водопровода в доме было уже не столь естественным. Оно слишком запоздало и прозвучало как попытка оправдаться.

— Тебе, верно, не часто случалось попадать в дом, где нет водопроводных кранов?

— Если говорить честно, это первый раз, — И чтобы у него не оставалось сомнений относительно моей точки зрения, я добавил: — А я, между прочим, немало поездил по зарослям.

Ада сделала движение, чтобы обернуться, но вовремя удержалась. Думаю, она хотела взглядом выразить мне одобрение.

— Еще бы, теперь все себе кранов понатыкали, — он язвительно хмыкнул. — А потом верещат, будто свиньи недорезанные, как грянет засуха да воды в баках не станет. А мне вот, представь, всегда воды хватало. Верно, Ада?

— Да, верно. — Я не мог видеть ее лица, но, судя по тону, она мысленно добавила: «Осел ты старый!»

Не знаю, как это получилось, но у нас с Адой установился некий тайный контакт, о котором Рой и не подозревал.

— Будешь сам воду в дом носить, поневоле станешь каждую каплю беречь — я так считаю. Водопровод — это для тех, кто легкой жизни ищет. Этак недолго и позабыть, откуда она, вода, берется. Нет, ты выйди да постой у бака, пока ведро наполнится, — хочешь не хочешь, а задумаешься. И не забудешь вовремя кран завернуть. Я сам вырос в Малли,[5] а там с водой туго…

Он принимал из рук жены вымытую посуду и убирал в простенький шкаф без дверок. Каждый предмет — на специально отведенное место. Тарелки — шеренгой вдоль задних стен полок, чашки — на вбитые снизу крюки. Ножи, вилки, ложки — все в раз и навсегда определенные гнезда; похоже, он заодно пересчитывал посуду. Мне, в моем тогдашнем настроении, все это представлялось пустопорожней мелочностью, ребячеством. Если бы только Ада имела возможность высказаться…

Но нет, ей говорить не полагалось. Покончив с делами, хозяева снова сели за стол. По тому, с какой обстоятельностью Рой поправлял фитиль лампы, я понял, что нам предстоит долгое бдение. Это напоминало торжественные приготовления к карточной игре с крупными ставками или к спиритическому сеансу. Минуты шли, и обстановка на самом деле становилась все более нереальной. Снаружи не доносилось ни звука. Даже ветер улегся, и дом не поскрипывал под его порывами. Много я отдал бы тогда за любой самый немудрящий домашний звук — хоть за мурлыканье кошки.

Ада достала вязанье, и я сделал еще одно — как оказалось, последнее — усилие завязать общую беседу.

Я спросил:

— Для внуков?

— Да, конечно, — она подняла на меня улыбающиеся глаза. — На детях одежда так и горит, а в магазине все уж очень дорого.

— И намного хуже! Разве может что-нибудь покупное сравниться с вещью ручной вязки? Это, очевидно, для девочки?

— Да, для Мойриной, — она показала мне вязанье. — Мальчику это вряд ли подойдет, правда?

Но Рой решил, что уже дал жене выговориться и пора пресечь нашу болтовню. Перегнувшись через стол и как бы отделяя меня от Ады, он указал заскорузлым пальцем на вязанье жены:

— Изо дня в день твержу ей — брось ты эту дурость. Все вечера сидит, портит себе из-за них глаза, хоть дети куда лучше нас живут. А они и спасибо ей не скажут.

— Ты не хуже меня знаешь, что они мне благодарны, — резко возразила Ада.

— Не слишком-то они стараются выказать свою благодарность!

— А что, по-твоему, они должны делать?

— Выбрать время и проведать нас, Ада. Только и всего, проведать, хоть иногда.

Она хотела что-то добавить, но передумала. Только вскинула голову, бросила ему предостерегающий взгляд и снова углубилась в вязанье. Это было похоже на отчаянный призыв не посвящать постороннего в семейные неурядицы, но Рой вовсе не собирался с ней считаться.

Он долго вздыхал, отдувался, передвигал блюдце-пепельницу на середину стола и обратно, облизывал губы — словом, всячески демонстрировал, что хоть он и сдерживается, но и его терпение имеет предел.

— Понимаешь, Боб, — наконец вымолвил он, — дочери — мое больное место…

Я попробовал его остановить:

— Зачем вы об этом? В каждой семье…

— Нет, не в каждой! Не в каждой семье одни бабы! Веришь ли — двое девчонок, с того дня, как уехали, ни разу не переступали порога моего дома! Редко-редко когда Мойра наведается, да и та б не появлялась, если б нужда не заставляла.

— Та, у которой муж пьет?

— Если б только пил. Отец ему исправное хозяйство оставил, а он, того гляди, все пустит по ветру. Да и чего ждать от мужика, раз он в лошадях ничего не смыслит!

Я едва не поддался искушению заметить ему, что в наш век тракторов это не столь уж важно, но сдержался, радуясь, что разговор коснулся менее опасной темы. Старик снова все свое внимание сосредоточил на мне.

— Знаешь, как он мне однажды удружил? Послушай. Была у меня лошадка, я ее для объездки держал. Гнедая кобылка в черных яблоках. Одна из самых удачных моих покупок. Почти даром мне досталась. Хозяин тоже пустой малый был, несамостоятельный. Не слушалась вожжей, он и отступился, сбыл ее с рук. Взял, значит, я ее и стал с ней работать, и вышла из нее не лошадь — загляденье. Невелика была кобылка, заметь, зато с норовом — только держись. И смышленая. Понимала меня с полуслова. И так привязалась — куда ни забредет, только свистни — она уж тут как тут. А натянешь поводья — стоит, как в землю врытая, что хочешь удержит. Как-то был у меня жеребчик сбоку привязан, он возьми да встань на дыбы и приземлился обоими передними копытами за оглоблю. Положеньице — не приведи господи! И веришь ли — пустяком отделался, спасибо моей кобылке.

Он еще долго нахваливал эту лошадь, прежде чем приступил к тому, ради чего начал рассказ.

— Я бы эту кобылку и за восемьдесят монет не отдал. И знаешь, что получилось? Этот милый зятек — он, правда, тогда еще только метил в зятья — опоил мне лошадь! Загубил, все равно что своей рукой взял топор да вышиб из нее мозги. Выпросил у меня кобылу — съездить в Вибу. Вообще-то я своих лошадей никому не даю — не в моих это правилах. Да только девицы мои тогда уж больно взбрыкивать стали. — Рой со значением посмотрел на Аду, безмятежно продолжавшую вязать. — Ну, я и согласился, чтоб сохранить мир в доме. И что же этот недоумок выкинул? Гнал ее вовсю целых пятнадцать миль до Вибы, в самую-то жару, потом пустил в загон к парню, которого едва знал, а сам завалился в пивную!

Я прекрасно понимал, что главное еще впереди, и он, как всякий хороший рассказчик, выжидал, предоставляя мне возможность безуспешно строить догадки и исподволь разжигая интерес к предстоящей развязке. Под его долгим, немигающим взглядом я поежился.

— До того ему приспичило глаза залить — последний ум отшибло. Он, само собой, смекнул, что и моей кобылке надо попить. Это он сообразил. Да больно туго у него с соображением. Решил — пропущу пару кружек, а там вернусь и напою ее, когда охолонет. А того не подумал, что кобылка-то сама станет искать где напиться. Будь у него хоть капля понятия о лошадях, так не поленился бы проверить, нет ли на том выгоне воды. Лошадь ведь запаленная была. Ну об остальном нетрудно догадаться. Нашла она воду. Там в дальнем конце выгона пруд был, добралась до него кобылка и напилась вволю… Когда он туда вернулся, ей уж ничем было не помочь. А еще удивляются люди, с чего я пьяниц на дух не терплю. Я ее любил, ту кобылку.

Я мог бы многое простить Рою за эти слова, не будь тут Ады. А она продолжала вязать, опустив голову, с чуть заметной усмешкой на губах. Я представил себе, что ожидало злосчастного будущего зятя, когда он вернулся и сказал Рою о случившемся. Или эта тяжкая обязанность выпала на долю Ады? И сколько еще ей пришлось вынести? При трех взрослых девушках в доме, без сомнения, вертелось немало молодых людей. Что за сцены, наверное, разыгрывались тут! Сколько бурных объяснений и угроз; сколько потребовалось от Ады выдержки и изворотливости — кто знает? Что-то новое открывалось для меня в этом изборожденном морщинами лице, склоненном над спицами. Не ожесточение, нет — скорее уверенность в себе. Мне вспомнилась девушка в бархатной блузе на фотографии в спальне; ее упрямый подбородок…

— Боб, тебе ясно теперь, откуда у меня злость на пьяниц?

Я осторожно кивнул. Я хотел одного — пусть бы он говорил про лошадей, а остального не касался:

— Лошади, пожалуй, похожи на детей. С той разницей, что так и не становятся взрослыми. Нам постоянно приходится думать за них.

— Если тебе не попадется какая-нибудь вроде той моей кобылки. — Он помолчал немного, раздумывая над моими словами. — Это ты верно подметил. Приглядывать за ними нужно. Недосмотришь — недолго до беды.