Марианна Гончарова - Левый автобус и другие веселые рассказы

Ознакомительный фрагмент

Звонит нам по телефону неожиданно. Мир вашему дому! Это Интан. И чешет по-русски, молодец такой, хоть и басурман. Пожелания будут такие: компас. И все? И все. А еще семнадцать матрошьки, три самоварки и два балабайки в подарок для всей родни. (Мамочки, сколько у него родни-то, Улька!!!) Что люблю кушать? Рис люблю кушать, овощи, баранина кушать. Все люблю кушать. Чем? Рукой. Правой. Чуть-чуть буду кушать. Но много. Потом вслед записку по электронке посылает: да, чтоб не забыть, приеду с домашним любимцем. Бунга называется. Оставить некому.

Нет, ну видели? Матрошьки для родни давай покупай, а свою или своего этого Бунгу с собой тянет. Хорошо еще, если кот или мышь, а вдруг хамелеон, или удав, или игуана? Да нам вообще-то все равно: у нас такой дома зверь живет, который сжирает, сжевывает и надкусывает все живое и неживое ниже табуретки, так что не завидую я этому Бунге, кем бы он ни был. У моей племянницы Ульки – кот, наш общий любимчик и баловень: гремучая помесь. Тигра с тигром. Слышали такое? Его нашей Ульке на какой-то выставке подарили. И он Ульку безумно полюбил. И когда она приходит домой, он несется со всех лап и вопит: «Уллла! Уллла!» А мяукать не умеет совсем. Он весь в рыжих и черных полосках и хоть и маленький еще – семь месяцев, – но такой длинный, что достает усами все, что на столе лежит, без всяких усилий. А когда утром завтракать выходит из-за угла, то его задние лапы и хвост как раз к обеду и доходят до миски. Его Мироном зовут, нашего кота. Он ничего не боится, разве только высоты. И никого, кроме своей хозяйки Ульки, не признает. Улька – его все. А Мирон – Улькино все. Не считая Интана, конечно. Интан, как говорит Улька, закатывая свои серые лучистые глаза, прижимая руки к груди, Интан – ее душа, ее сердце, ее жизнь. Понятно вам? Н-да…

В назначенный день поехали мы в аэропорт. Вышел он – круглолицый, симпатичный, улыбчивый, черноволосый, ладный, в обнимку с большим горшком. В горшке – цветок-красавец. «Это я, Интан! А это Бунга», – представил Интан свой горшок с фикусом экзотическим. Мы облегченно заулыбались, расслабились. Ну вот как хорошо: и не хамелеон, и не варан, и не игуана… Всего лишь фикус…

Хотя, забегая вперед, скажу: фикус этот фиолетовый оказался не таким безобидным и тихим, как ожидалось. И, поселившись в нашем веселом теплом доме, он повел себя напористо и не очень деликатно. По ночам шуршал листьями, пищал всем микроскопическим, что его населяло, а потом стал нахально разрастаться во все стороны и пустил корни в подоконник. Так бедолаге у нас понравилось, что он не хотел покидать наш гостеприимный дом и намеревался остаться на ПМЖ.

Ну вот, Интан вышел к нам, легко и радостно ступая, милый, простой и элегантный лаки-лаки, в своей заокеанской курточке, с ослепительной улыбкой. И взгляд его теплел и влажнел, когда он на нашу Ульку смотрел. Нам он очень понравился, и мы совсем растаяли. Три дурочки. Пырынпуа-пырынпуа! И совсем забыли о бдительности. И пока мы знакомились с Интаном и его горшком с Бунгой, дорогой кофр, только снятый с багажной ленты и беспечно оставленный в сторонке без присмотра, тихо и беспардонно увели. Увели вместе со всеми причиндалами: полудюжиной рубашек и носовых платков, пижамами, костюмами для прогулок и токсидо. Вот этот вот токсидо, который наш Интан описывал в милиции, называя головокружительные бренды и цены, нас просто в тупик поставил. Нет, ну зачем ему у нас дома вечерний костюм – токсидо?!

Приехали мы домой несколько обескураженные. Переодели бедного Интанчика нашего во что попало, но фантазийно: в джинсовый безразмерный комбинезон и майку с надписью «А вы здесь все молодцы!». Интан колебался, переодеваясь, и спрашивал, кто такие молодцы и не противоречит ли эта сентенция его культуре, его национальной гордости, его сексуальной ориентации и его религии. Он совсем успокоился, когда я ему ответила, что «А вы все здесь молодцы» означает почти то же самое, что и «Слава великому советскому народу!». Только в новой, более современной интерпретации. Интан успокоился сразу, потому что частенько слышал этот удалой лозунг, стоя на гостевой трибуне на Красной площади рядом со своим папой-дипломатом, – так он нам объяснил за завтраком. И тут уже я приступила к тому, зачем приехала: стала беззастенчиво выяснять, из какой семьи наш Интан.

Оказалось, что мама Интана нигде никогда не работала. И училась только для того, чтобы вставать на рассвете с радостной улыбкой, наряжаться в малайские одежды с золотой тесьмой, отдавать распоряжения прислуге и воспитателям своих детей и прогуливаться по саду, любуясь цветами и слушая певчих птиц. «Ну ничего себе! – переглянулись мы. – А папа, Интан? Чем папа занимается?» – «А папа, – рассказывал Интан, – а папа Мустафа после выхода на пенсию с дипломатической работы вернулся в старинный семейный бизнес – дрессировку обезьян для сбора кокосовых орехов». Отлавливал он их каким-то дедовским испытанным способом: играл на жадности обезьян, когда они в узкую щель просовывали руку, набирали полную горсть зерна и не хотели разжать кулачок, чтобы вынуть руку обратно. Так и сидели, бедняги, с рукой в привязанной тыкве, ожидая своей участи. Но в воспитании обезьян бывший дипломат использовал высокие малайские технологии: он шлепал их по попе и сажал, крепко привязывая, в угол.

Эта история нас несколько смутила, потому что в данном конкретном случае мы были на стороне свободного обезьяньего племени, а папаша Мустафа все же выступал как эксплуататор и тиран. Хоть и бывший дипломат.

А в остальном все оказалось просто замечательно. Интан с огромным энтузиазмом постепенно вливался в нашу семью: мыл посуду, бегал в соседний магазин за «минералькой», а вечером готовил настоящий малайский плов и заваривал зеленый малайский чай по особому рецепту. Колдуя над плитой, он упоенно напевал, мастерски подбирая и рифмуя строчки из разных песен:

Мине кажется порою…Что вы больны не миною…

Он с удовольствием смотрел по телевизору старые комедии и восторженно хохотал, охотно вступал с нами в беседы, ласково поглаживая нашего Мирончика, который немедленно проникся к Интану доверием и целыми днями ошивался у его ног, клянчил вкусные куски и тотчас забирался к нему на живот, когда Интан хоть на мгновение присаживался. А уж спал Мирон практически в обнимку с Интаном на его подушке, против чего, как мы поняли, Интан совсем не возражал.

И в еде наш гость оказался непривередлив. Лина как мажордом громко объявляла (а с иностранцами надо громко, они тогда лучше нас понимают, можно даже прямо в ухо орать) – громко объявляла название еды перед трапезой. «Национальное русское блюдо – блины с паюсной икрой!» Интан уплетал с удовольствием, нахваливая: мол, какое тут у вас качественное питание! Или – «национальное украинское блюдо – борщ красный со сметаной!». Интан – с радостью за обе щеки. Или – «национальное блюдо всех времен и народов, а также всех поколений нашей семьи – рыба фаршированная!». Короче, Интан с аппетитом ел все, что дадут. И ловко пользовался столовыми приборами; но вот плов, им же и приготовленный, с бараниной и барбарисом, ел только рукой, правой, да так ловко и аппетитно, что мы тоже побросали наши столовые приборы и стали есть руками. Интан кушал интеллигентно, деликатно, кончиками тонких смуглых пальцев потомственного дипломата и охотника на обезьян, и свысока поглядывал на нас, перемазавшихся с непривычки, как на басурманов каких-нибудь… А я, облизывая руку до локтя, успокаивала всех и обнадеживала Интана: ничего-ничего, Интан, дорогой, мы научимся, не боги горшки обжигали.

Было легко и весело. Правда, о своих намерениях Интан почему-то ничего не говорил, никаких заявлений не делал.

Прошло несколько дней, а в пятницу Интан вышел из ванной сосредоточенный, отстраненный. Все, подумали мы, сейчас будет предложение Ульке делать, и запаниковали, потому что не знали, что ему отвечать, соглашаться или нет. И не знали, что нам Улька закатит, если мы ему в Улькиной руке откажем. А он помолчал и попросил компас. Компас?! Да, компас. «Ой! Началось…» – подумали мы, но Уля нас успокоила, что это еще не началось и что он сейчас в своей комнате восток искать будет и постелит коврик, чтобы творить намаз. Надо, чтоб ему никто не мешал и чтоб тихо. И не трогать его сейчас, не задавать вопросов, не приобнимать, не похлопывать по плечу – словом, не нарушать состояние чистоты и собранности. Мы тут немножко оскорбились, что наше дружелюбие как-то может ему помешать и что он до сих пор молчит и о своих намерениях ни гугу… Но… закон гостеприимства, куда денешься. Гость есть гость.

В детстве у нас с сестрой было распределение обязанностей. У меня была близорукость, но зато тонкий и острый слух, а сестре медведь ухо чуть задел, зато видела она прекрасно. Поэтому в детстве мы иногда подглядывали и подслушивали в паре, чтоб потом составить полную картину события. В квартире сестры стоит замечательный шкаф-купе. Если зайти в него со стороны прихожей, то можно подглядывать (Линке) и подслушивать (мне) все, что происходит в комнате для гостей. Нет, мне как раз важнее не то, что читатель сейчас подумает о моем воспитании или о нравах нашей семьи… Мне как раз важнее на тот момент была судьба нашего ребенка. Поэтому рассказываю все без утайки. Потому что это важно.