Эльмира Нетесова - Колымское эхо

—    С женщинами?

—     Ну, вот тебе возьми и вывернись весь наи­знанку.

—     А что ты хочешь в этом случае? Бабы — народ чуткий. Ты к ней охладел, она к тебе. Все взаимно в этом мире.

—    А если и не было тепла.

—     Как? Никогда? С самого начала?

—     Видишь ли, я слишком много занимался. Сына увидел, когда тот ходить пошел. И все удивлялся, как он быстро вырос. Жена долго плакала. Сказала, что слишком меня жалела.

—    Она работала?

—     Конечно. Ребенок с нянькой рос. Меня не всегда узнавал, пугался, плакал. Не успевал при-

выкнуть. Я приходил с работы, он уже спал, воз­вращался, уже спал. Даже не виделись неде­лями.

—     Вот тут твой промах. Сына ты сам упус­тил, сам виноват. И жаловаться не на кого. Жена может быть какой угодно, а ребенок ваш — об­щий!

—    Теперь о чем говорить, все потеряно и, кажется, безвозвратно. Поверишь, у меня уже нет желания увидеть их. Все отошло и отболе­ло, все забылось. А и было ли оно?

—    Было и ушло! Но ведь искал их.

—     Коротко и вяло, как ищут дальнюю род­ню. По принципу все было для отмазки. Я поче­му-то не надеялся, что разыщу их, или они от­кликнутся на мое письмо. Так оно и случилось. Кажется, о том никто не пожалел. Мы жили слишком по-разному, не любя и не уважая друг Друга.

—    Ну, а как поженились, черт вас подери?

—    Да тоже случайно. Я пришел на вечер. В институте устроили, свои. Тут свет погасили, словно в шутку. Все вокруг целоваться стали. Я тоже вздумал. Решил, если убежит, не искать, если останется — продолжить. Она не убежала. Я пошел провожать. Так было положено в то время. Стали встречаться иногда. А потом пред­ложенье ей сделал. Никак не верил, что согла­сится. Но она даже обрадовалась. Видно, дру­гого дурака не нашлось. Вскоре стали жить вме­сте. По сути, в моей жизни ничего не измени­лось. Я завтракал, обедал и ужинал в столовой. Дома только чай пили вместе. Как она пита­лась— не знаю.

—    А ты деньги на харчи давал?

—     То как же. Она на них обулась и оделась. Как ела и на что, я уже не спрашивал и вскоре урезал сумму. Сказал, что тоже хочу выглядеть человеком. Она промолчала. Да и что могла от­ветить, разве я неправ. Все мои рубашки, носки, короче, вся одежда колом стояли. Я отнес все в химчистку. Сдавал. Других дома обстирыва­ли. Может, потому у них были другие отноше­ния. И по вечерам кормили, а не поили чаем.

—    Ты ей говорил о том?

—     А что толку? Эта баба хорошо устрои­лась и ни на что не сетовала. Если она кого- то нашла, сыскала благовидный повод для воз­мущения и поспешила покинуть. Я, как пони­маешь, не побежал следом догнать и вернуть. Эта пташка сама знала, что делает. Уговари­вать было бесполезно. Она сама работала в на­шей системе, прекрасно все знала и если хоте­ла бы, давно разыскала меня. Но, не для того убегала.

—    А может она другого нашла? — предполо­жил Иванов.

—     Не исключено. Я и этот вариант обдумы­вал. Ведь за все четыре года она не подала на алименты, не запросила помощи и тщательно скрывала адрес. Я, в конце концов, все понял и перестал его искать. Сам себе задал вопрос: «Зачем?» И вскоре успокоился.

—     Ну, а как без баб обходишься?

—     Почему? Иногда и мне обламывается. Пусть редко, не с тою, с какою хотелось бы, но совсем на мели не сижу. Знаешь, как-то привез­ли ко мне свору шпаны. У всех сроки громад­ные. Я и спросил:

—    За что влип?

—        А мне длинный малец ответил:

—        За песню посадили.

—        За какую? — не поверил ему, а он спел:

Девок нету и не надо!

Мы без девок можем жить.

Черножопая горилла

Тоже может полюбить...

—        Теперь это ко мне самому вполне отно­сится.

За перегородкой кухни громко хохотала Варя. Ей понравилась частушка.

—        И что ты сделал с тем пацаном?

—         Пинком под жопу и выгнал с зоны. Я в его годы и похлеще знал и пел. Так что с того? Меня за это расстрелять надо было?

—        А как от своих отбоярился?

—         Сказал, что «деревню» бывший староста оговорил. К тому же подобное случалось. Мне поверили. И времена уже были скользкие. Ник­то не поверил бы, что этот малец всерьез кру­тит с какою-то негритянкой и работает на чужую разведку. Кстати, все пятеро работают и теперь на рыбацком судне, одной командой. Серьезны­ми мужиками стали. Недавно виделся с ними. Все хорошими людьми выросли. Не искалечил им жизни и судьбы. Благодарили мужики. А ведь могло случиться иное. Эти с Колымой не позна­комились. Помешал я им, не дал сломаться, выправил на лету.

—         И часто у тебя такое случалось?

—         Бывало, когда успевал и никто при этом не мешал. Оно ведь знаешь, оступиться любой может. Главное, вовремя заметить и помочь. Тогда и самому жить светлее станет и легче на душе.

—    Выходит, умел ты помогать людям, когда хотел. А я думала, что только отстреливал! — встряла Варя в разговор.

—    Случалось, что нельзя было оставлять в живых,— буркнул Игорь Павлович. И, подумав недолго, рассказал, словно вспомнив:

—     Старика к нам на зону прислали. Совсем дряхлого черта. Его, окаянного, не знали, куда приспособить. Везде негодный по старости. Ну, что хотите, ведра воды поднять не мог. И все ж послали его на кухню посудомойщиком. Хоро­шо, что миски все железные были, зато стака­нов кучу перебил. Заменили их на железные кружки. Так и они у него из рук летели. Ну, да суть не в том. Слабый он был, а ел за троих здоровых. А главная беда, до баб был охочим. И чем моложе бабенка, тем больше борзел этот таракан. Случалось, следом бегал за какою-ни­будь поварихой. Та на одной ноге крутится, уп­равляется с горяченными котлами и кастрюля­ми, а этот сверчок, улучив момент, то за сиську, то за жопу цапнет. И такую невинную рожу при­том строил, словно вовсе не он шкодит, так слу­чайно получилось, задел ненароком. Ну, пова­рихи долго молчали, что взять с мухомора, коль мозги посеял. Хотя обещали ему нашкондылять под горячую руку сковородкой по спине. Чтоб от радикулита разом вылечить. Ну, до серьезного не доходило,— рассмеялся Игорь Павлович, добавив:

—     Умел вовремя отскакивать старый черт. Ну, а тут остался наедине с молодой девчон­кой. Та посуду мыла после ужина, этот вокруг крутился как всегда. Вымытые стопки на запасной столик ставил на просушку. Так всегда делали. Но в этот раз подкрался к девке со спины и тяп ее меж ног, да как сдавил в кулак, саму в стенку вжал, дышать нечем стало. Ну и говорит ей:

—    Сколько кружить тут буду? Пора и честь знать. Давай не кочевряжься. Не то живо рас­правлюсь. А у самого в руке нож. Им не то че­ловека, свинью насквозь пропороть можно. Дев­ка его оттолкнуть решила, он ножом замахнул­ся, руку ей от самого плеча рассадил. И наседа­ет. А на кухне кроме них никого. Повара все ушли. И защитить некому. А у девки вся рука в крови. Одной не поборешься. Хорошо, что на то время водовоз пришел. Как увидел, все по­нял. Старика с кухни пинком вышиб, чтоб охла­дился. Девке руку золой засыпал, отвел в ее барак, а старому ввалил неслабо, тот до своей шконки еле дополз. Там зэки узнали, что стряс­лось. И на другой день на трассу сунули старо­го. А вскоре оказалось, что он за это сел. На Колыму за малолеток угодил. Одну, совсем ма­лышку, до смерти засиловал. Извращенец был, старый барбос. Ему в своей деревне все равно жить не дали бы.

—   У него старухи не было? — спросил Ива­нов.

—    Была, да ушла от позора на старости лет. Наверное, свихнулся дуралей. Отец той девчуш­ки, что померла от деда, на вилы хотел его на­садить. Но люди решили Колымой наказать иша­ка. Ему целых десять лет дали, немало. А все прыть одолевала старого козла.

—   Так что он домой живым вернулся? — уди­вилась Варя.

—    Нет. Кто-то помог ему сдохнуть. Долбану­ли прямо по башке сзади, он и накрылся. В тот последний удар всю душу кто-то вложил. Даже глаза с орбит вылетели. И кровь из ушей хлы­нула. Но... Им никто не интересовался. И забы­ли вскоре. Но с тех пор никто на возраст не смотрел, помня того старика. Его даже похоро­нили по-собачьи. Без гроба, без могилы, заки­дали землей, руки вымыли и забыли гада,— сплюнул Бондарев зло.

—   А кого еще на волю отпустил, спас от Ко­лымы, расскажи,— попросила Варя.

—   Такое было. Но лучше не вспоминать. За это самого за жопу взять могут и теперь. Не глядя, что годы прошли,— крутнул головой Игорь Пав­лович.

—    Так ведь доброе дело сделал!

—    Смотря, с какой стороны на это глянуть. Есть добро, какое лучше не делать. Коли Бог наказал Колымой, не стоит в те дела вмеши­ваться и ставить себя выше Господа. Наказание никому даром не дается. Богу все видней. И я после одного случая перестал помогать людям. Не все того достойны, не каждого надо выру­чать,— качал головой Бондарев, так и умолчав о том случае. А тут Варя встряла:

—    Да разве только на зоне случается беда? Вон одна из баб на волю вышла. А за ночь до того половину баб на деньги тряхнула. Думала, не хватятся, не догонят, не найдут. Но куда там, припутали уже у ворот. Всю вывернули, все от­няли и самой вломили, не скупясь. Ей на воле до самой смерти помниться будет. Не только свои, ее деньги взяли до копейки. Совсем ни­щей выкинули. Она белугой ревела, хотела на­житься дура, а потеряла все. Бабы не посмот­рели, что домой уезжает, не простили подлость. Уж как она домой добралась — не знаю. Да и никто больше о ней не слышал. Не случилось у ней землячек. А и кто такой паскудой стал бы интересоваться. Ее охрана вырвала от баб из рук. Иначе живою не уехала б. Комком в авто­бус впихнули, всю в крови и в грязи,— говорила Варвара.