Ирвин Шоу - Растревоженный эфир

— Постой, — вскинулся Арчер. — При чем здесь Эррес и Уэллер? Почему ты их назвал?

— Завтра, сынок, они получат свое, — ответил Бурк. — В той же статье, что и ты. Фитиль запален, взрыва не избежать. Так что? — Он отступил на шаг, вперился взглядом в Арчера.

— Кто еще будет выступать от лица этой программы? — спросил режиссер.

— Я попросил выступить О'Нила. Он обещал дать ответ вечером. Не волнуйся, компания соберется большая. В прошлом году с работы выгнали двести человек. В этом городе деньги с банковского счета уходят быстро, так что многие уже готовы откровенно обо всем рассказать.

— Если я соглашусь выступить, кто должен одобрить мою речь?

— Никто. Тебе никому не придется ее показывать. Так что?

Арчер замялся, оглядел студию. О'Нил только что вернулся и, привалившись к стене, наблюдал за ним и Бурком. В темно-синем костюме и черном галстуке О'Нил смахивал на детектива.

— Дай мне свой телефон. Я позвоню тебе завтра.

Бурк вздохнул.

— А чего ты ждешь от сегодняшнего вечера? — спросил он. — Полагаешь, тебе будет знамение свыше? — Однако Бурк написал номер своего телефона на клочке бумаги и протянул Арчеру. Он уже повернулся, чтобы уйти, но вновь посмотрел на режиссера. — Слушай, ужасно хочется выпить. А я опять на мели. У тебя…

— Извини. — Арчер покачал головой. — Триста — очень круглая цифра. Легко запоминается. Давай не будем ее менять.

Бурк печально улыбнулся.

— Я тебя ни в чем не виню. Не считаю, что ты хоть в чем-то виноват. Тому, что пишут в газетах, верить нельзя.

Он махнул режиссеру рукой и вышел. «Почему так получается, — думал Арчер, глядя на закрывающуюся за ним дверь, — что многие люди, рассчитывающие на твою помощь, столь объективны? Может, когда я окажусь в положении Бурка, у меня тоже прибавится объективности?»

Вернулся Бревер, надевая на ходу пальто. Арчер, О'Нил, Барбанте, Леви и звукоинженер спустились вниз и уселись в такси. О'Нил назвал водителю адрес похоронного бюро на Второй авеню. Пятеро мужчин в толстых зимних пальто едва втиснулись в кабину. По пути они говорили о чем угодно, только не о Покорны и не о статье, в которой неоднократно упоминался Арчер. По мнению режиссера, они были похожи на клерков, отпросившихся из конторы, чтобы поехать на ипподром.

Похоронное бюро располагалось на углу шумного квартала в районе Двадцатых улиц. Соседнее помещение занимал итальянский продовольственный магазин. В витринах красовались аппетитные сыры. Трое фотокорреспондентов поджидали их у входа. Они сфотографировали и Арчера, и О'Нила, как только те вылезли из такси.

В небольшом зале на складных стульях лицом к гробу сидели двадцать или двадцать пять человек. Тихий шепот смолк, когда пятеро мужчин вошли в зал. Все головы повернулись к ним. На лицах собравшихся не отражалось никаких эмоций. В большинстве своем они походили на беженцев, какими тех показывали в кино. Одежду они, по-видимому, покупали на барахолках тех стран, откуда приехали в Америку, и у Арчера сложилось впечатление, что и держатся они друг за друга, пребывая в уверенности, что толпой прятаться легче, чем по одному. У гроба лежали цветы, удивительно чистые и нежные на этом мрачном фоне, их будоражащий аромат смешивался с благоуханием ладана, которым в похоронном бюро старались перебить запах прежних смертей.

Арчер и другие мужчины, работавшие в программе, скромно уселись в последнем ряду. Арчер не знал, что делать со шляпой. Некоторые из пришедших попрощаться с Покорны сидели в шляпах, другие — с непокрытыми головами. Раввина он не видел. Если тот и пришел, то не в ритуальной одежде. Арчеру не хотелось оскорблять религиозные чувства верующих, но в шляпе на голове он чувствовал себя уж очень неловко, тем более что половина других мужчин шляпы сняли. Решительным жестом режиссер взялся за шляпу и положил ее себе на колени. Бревер, сидевший рядом, незамедлительно последовал его примеру.

Миссис Покорны и еще двое мужчин стояли у гроба и, похоже, о чем-то спорили, пусть и очень тихими голосами. Арчер не мог разобрать ни слова. Платье миссис Покорны надела черное, а вот пальто — серое, потому что другого у нее просто не было. Лицо же, решил Арчер, нисколько не изменилось, осталось прежним. На таком лице нет места горю. Зато всегда присутствует злость, и за прошедшие три дня ее не прибавилось и не уменьшилось. Когда режиссер входил в зал, миссис Покорны на него даже не взглянула.

Внезапно, словно аргументы двух мужчин, худощавых, едва достававших ей до плеча, надоели миссис Покорны, она отошла к стене, рассчитывая, что они от нее отстанут. Но мужчины последовали за ней, и вдоль стены маленькая группа сместилась к последним рядам, так что теперь Арчер мог слышать их разговор.

— …Я повторяю, — говорила миссис Покорны, — ему не нужна религиозная служба.

— Но, мадам, — с мольбой в голосе возразил ей один из мужчин, лет пятидесяти, пониже ростом, — он был евреем, над его телом необходимо произнести молитву. — Мужчина говорил с сильным акцентом, а выглядел как профессор математики. — Я не думаю, что будет правильно, мадам, особенно в такое время, лишать его душу религиозного утешения. Я взял на себя смелость пригласить сюда раввина Фельдмана. Он готов…

— Моя дорогая миссис Покорны, — подал голос раввин, — из чувства уважения, чтобы утешить друзей, обратимся к Богу, дабы он упокоил душу вашего мужа. — Раввин был молод, говорил с бостонским акцентом, совсем как ирландец. — Еврея нельзя хоронить без традиционной молитвы. Более трех тысяч лет…

— Он не был евреем, — ответствовала миссис Покорны.

— Миссис Покорны! — Низенький мужчина всплеснул руками. — Я знаю его со школьной скамьи. Мы вместе учились в Вене.

— Он не был евреем, — твердила свое миссис Покорны. — Он не верил ни в вашего Бога, ни в любого другого, и я тоже не верю, поэтому я не хочу, чтобы вы бубнили над его телом не пойми что, распространяя свои суеверия.

— Я не могу с вами согласиться, миссис Покорны, — не отступал низенький. — Манфред верил в Бога. Я знаю, что верил. Мы не раз говорили об этом до того, как он женился на вас…

Арчер сидел не шевелясь, ругая себя за то, что пришел.

— С меня хватит, — возвысила голос миссис Покорны. Теперь ее слышали все, но никто не повернул головы, делая вид, что ничего особенного не происходит. — Речь над телом произнесет наш общий друг, и я согласилась на то, чтобы один из друзей Манфреда сыграл на скрипке одну из его вещей. Этого достаточно.

Она решительным шагом вернулась к гробу и села в первом ряду. Мужчины переглянулись, раввин пожал плечами.

— Потом мы соберем десять его друзей и прочитаем молитву сами. — Он похлопал собеседника по плечу, и они сели на свободные места.

Поднялся мужчина с непокрытой головой и красным обветренным лицом, словно работать ему приходилось на открытом воздухе вне зависимости от погоды. Габаритами мужчина значительно превосходил большую часть тщедушной публики. Вид у него, как у портового грузчика, подумал Арчер, и впечатление это только усилилось, когда тот заговорил грубым, надсадным голосом, не раз сорванным на ледяном ветру. Тоже небось партиец, решил Арчер, как и миссис Покорны, не слишком жалующий Господа.

— Дамы и господа, друзья нашего усопшего товарища. Мы пришли сюда, чтобы отдать последний долг мученику борьбы за мир и свободу.

«О нет! — внутренне запротестовал Арчер. — Такого просто не может быть. Даже миссис Покорны не способна на такое. Не станут они превращать этого бедного, неряшливого, непутевого человечка в героя революции!»

— Но прежде, — продолжал докер тоном человека, не раз и не два руководившего уличными демонстрациями, — мы послушаем скрипичный этюд, который наш почивший друг написал в лучшие для себя дни. Его любящая мужественная жена выбрала именно это произведение, потому что ее муж выражал желание послушать его перед тем, как ушел от нас. Его сыграет давний и близкий товарищ усопшего, мистер Эли Роуз.

Мистер Роуз поднялся, в шляпе на голове, с футляром для скрипки в руках. Открыв футляр, он осторожно поставил его на пол. Длинными нервными пальцами тронул струны. Резкий звук разорвал тишину.

Арчер закрыл глаза. А когда открыл их вновь, мистер Роуз уже начал играть. Музыка была медленная, печальная, без кульминаций, очень подходящая для похорон, и мистер Роуз играл с чувством, изгибая тело, закрывая глаза. Арчер в музыке разбирался плохо и не считал себя вправе кого-либо критиковать, но не сомневался, что скрипач мистер Роуз неважный. Арчер посмотрел на Леви. Дирижер сидел закрыв глаза, кривясь, как от боли, и Арчер понял, что не ошибся в оценке способностей мистера Роуза.

Мистер Роуз опустил смычок. По его щекам текли слезы. Он чуть поклонился, а потом резко сел, не отрывая скрипки от щеки. Женщины всхлипывали, некоторые мужчины протирали глаза носовыми платками.