Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Касслер Клайв

— Он угадал что дядя Томас в письме нас пригласил в Америку, — удивлённо сказал Чарли, — ещё до того как почтальон принёс письмо! Хотя, я думаю тут удивительного ничего нет, правда?

— Правда, — кивнул Питер, — а почему удивительного нет?

— Ну, он мог подслушать разговоры бобби на почте.

— Малыш Гарри подслушивает разговоры на почте? — усмехнулся Питер, — я скорее поверю, что твой скряга-мастер это королева Занзибара, — проворчал Питер, не то усмехнувшись, не то равнодушно, — ты когда видел своего брата на улице?

— Сегодня, — ответил Чарли, — он навалял лещей Сэмюэлсам, всем троим, и поставил на место лавочника с главной улицы.

— Ого! — удивился Питер, — ну, этой троице давно пора было дать хорошего прочехвона! Молодец Гарри! И сдаётся мне, Чарли, парень немного устал.

— Это ещё почему? — не понял Чарли.

— Он устал быть забитым и сереньким, — ответил Питер, махнув второй стакан, — он хочет чего-то большего. Только в этой стране он никогда не добьётся этого большего. Ты посмотри вокруг. Тут много детей, но скоро их не будет совсем, потому что родители начинают думать чем их прокормить, ещё до их рождения. Потому что те кто есть, с каждым днём всё грязнее, беднее, голоднее. И не только внешне. Самое страшное, что таковыми детки становятся и в душе своей. А Гарри, Гарри не такой. Он из другого мира, как ангелочек упавший с неба. Он светится, но этому свету не дают сиять дальше пальтишка. Вот он и взрывается потихоньку. Потому что его не просто зажимают, пленят тиски этого серого общества, а бьют. Едва он всей душой бросается к людям, как его сразу же, цинично, с ухмылкой, пинком загоняют обратно. Ты вспомни себя в его годы?

— Мы жили в Уилтшире, мне было легче чем ему тут, — ответил Чарли.

— Ты жил в Уилтшире всю свою жизнь, пусть и короткую, — вздохнул Питер и закурил папиросу, — а Гарри хватило нескольких месяцев в этом проклятом городишке. Что он тут увидел? А он увидел тут всю нашу страну в миниатюре, так сказать. Богатые, напоминающие свиней у кормушки. Только вместо ботвиньи они жрут нас. Пожирают. Обнаглевшие приезжие. Чем их больше унижали на их родине, тем наглее они себя ведут по отношению к нам. Я уже не понимаю кто тут британец, мы, или цыгане на рынке. Ты думаешь, что? Ты наверное думаешь, что протестант это холёный фраер? Нет! Это биндюжник, блистающий своими коленками, и своим задом, сквозь рваные штаны. Он готов стелиться, унижено, рабски, перед своими лордами. И перед теми, кто пинком под зад ставит его в нужную позу. А свою неполноценность они, протестанты, вымещают на нас. Потому что у нас нет прав, сынок. А хотим ли мы их? Подумай?

— Хотим, однозначно хотим! — посмотрел мальчик на Питера, слегка улыбнувшись, но Питер покрутил головой.

— Это ты хочешь, Чарли, — сказал тихо он, — я хочу, твои отец и мать, братья с сёстрами. Те кто бегут отсюда — живут в своём мире. Там они становятся смелыми, клеймят позором здешних протестантов, их лакеев, шавок, проституток, короля и полицию, армию обвиняют в жестокости. И упрекают нас в том, что мы сидим на месте ровно и стараемся не дышать. Как легко быть смелым за океаном, который тебя защищает от ищеек короля! А ты вернись сюда и попробуй встать под красный флаг, хотя бы выйти на улицу и прокричать, что мол — «Достойная зарплата за достойный труд!». И что с таким смельчаком будет? Обыск, арест, каторга за то, что ты хочешь быть человеком! Если не пристрелят, или не порвут в клочья там же, на площади! А они, там, упиваются мыслью, что делают нечто великое! А нам что тут, от этого, их «великого»? Поразительно…. Ничего не делая, верить в то, что делаешь нечто! Когда я был мальчишкой английские солдаты бомбили ирландские деревни, вырезали людей просто как скот! Где были их фонды, лиги, профсоюзы осевшие в Америке и громко голосящие о любви к Ирландии, Шотландии, о верности Папскому Престолу и канонической церкви? Когда в наш дом под Куинстауном влетел снаряд выпущенный с британского фрегата, мне было шесть лет. Моя сестра погибла сразу, а брат навсегда остался калекой. А я пролежал в госпитале, при монастыре, больше года. Заново учился ходить и разговаривать. Но они даже не пошевелились, чтобы помочь нам! Что нам было от их месс и торжественных собраний? Что нам от того, что они убитых протестантами детей назвали «Ангелы Ирландии»? Сколько их, этих ангелов осталось под руинами когда шли последние бои? И сколько сейчас остаётся после карательных экспедиций, о которых никто не знает? По ним там, в Нью-Йорке, вчерашние ирландцы и шотландцы льют свои крокодильи слёзы… Трусы, рабы, лицемеры… Они собирают тысячи фунтов золотом на помощь нашему народу и где она, помощь? Где винтовки, патроны, где лекарства для больных и раненных которых прячут по монастырям наивные монашки, и не менее наивные интеллигенты и фермеры в своих домах? А к этим наивным вламываются королевские псы и просто ставят к стенке. Семьями. Кельями. Потому что сказочные идиоты там, за океаном, в своих газетах открыто публикуют, что мол «Семья одного фермера, спрятала у себя трёх партизан!». И всю семью поимённо, тут же, в ленте называют! А тут, снова горят деревни… И снова виселицы… И снова новые «Ангелы Ирландии». Как будто им, тех что есть, мало….

Питер помолчал.

— Они там живут, стараясь оправдать свою трусость, — произнёс он, — обрядить её в лавры героя. А герои, которые сражаются за свободу Ирландии, за права рабочих здесь, в Британии, умирают безвестными. Потому что им, там, пьющим дорогие вина и одевшим котелки и цилиндры вместо засаленных кепок, мы очень невыгодны. Мы обуза, которая мешает им купаться в лучах лживой славы… И Шотландия с Ирландией им не нужны. Если мы обретём независимость от протестантов, они потеряют смысл своего жалкого существования…

— Я согласен с тобой, Питер, — вздохнул Чарли, — самые смелые трусы всегда любят гавкать как вшивые маленькие собачки, из-за забора.

— Ну вот видишь, ты всё понимаешь, сынок, — ответил Питер.

В Саутгемптон приехали ночью, почти под утро… Пристань была ещё пустая. Огромной чёрной горой над пирсом возвышался «Титаник», неподалёку от которого пристроился пароход «Королева Элизабет». Он казался маленьким, и даже уютным на вид пароходом.

Выгрузив чемоданы с дилижанса и отпустив извозчика, Фредерик помахал перед носом Гарольда ладонью.

— Не спишь, прорицатель? — усмехнулся Фредерик.

Гарольд посмотрел на него, ничего не ответив.

— Да он никогда не спит, папа! — рассмеялся Чарли, готовый схватить самый большой из саквояжей.

— Поставь, — остановил его Фредерик, — успеем.

Он глянул на Августу.

— Вы постойте тут, а я пойду поищу грузчика.

— Папа! — начала Лилли, — неужели нельзя было остановиться возле самого парохода? До него ещё…

— Спокойно, дочь, — перебил её Фредерик, — в любом случае мы дойдём. И незачем было задерживать дилижанс. Въезд на пирс стоит денег, а лишних денег у нас нет.

Гарольд только молча смотрел на всех. Он махнул рукой и, устроившись на самом большом из чемоданов, прилёг и попытался задремать.

Фредерик уже ушёл, но Лилли не унималась и продолжала спорить то с Чарли, то с матерью.

Наконец все замолчали. Вернулся Фредерик, за которым шёл грузчик с огромной тачкой. Пришлось встать и отдать чемодан, такой удобный, чтобы на нём подремать.

— Я провожу вас до трапа, — сказал грузчик, — там у них свои докеры. Они вам бесплатно занесут всё в багажное отделение.

— Мы были бы признательны, — согласился отец.

Гарольда согнали. Чемодан погрузили на тачку и закидали другими пожитками. Повозка медленно, скрипя, направилась к трапу «Королевы Элизабет».

Сидней на руках у Лилли заволновался и заплакал. Лилли его попыталась убаюкать, но мальчик очень не хотел засыпать.

— Давай его сюда, — забрала Сиднея Августа, и в этот момент они подошли к трапу.

Грузчик начал выкладывать вещи из тачки, а Августа и Лилли по очереди укачивали малыша.