Борис Алмазов - Охваченные членством

А через полчаса комбат идет. Хромает маленько.

Детишки к нему. Он пайковую шоколадку достал, разломил, оделил всех. Мне кусок протягивает. А у меня руки дрожат... И у него тоже.

— Жене, — говорит, — ни слова.

— Обижаете, — говорю, — товарищ гвардии майор... — А голос как деревянный.

Сидим, жуем шоколад. Совершенно вкуса не чувствую, весь рот будто склеился. Тут автобус из городи возвращается. И жена на комбата:

— Чего ты тут загораешь? Я же сказала, чтоб детей домой вел! И картошки начистил...

А майор улыбается и смотрит на нее, смотрит... Словно первый раз видит.

Виноват, — говорю, — я товарищу гвардии майору еще ничего передать не успел...

— А чего ты бледный такой? — Она меня спрашивает. — Накурился, что ли?

Никак нет. Я не курю.

— Ну-ка, дай пульс... — Она: — Ого! Чего такой учащенный? Прямо как после полосы препятствий.

— Кино, — говорю, — смотрел, французское... Переживательное очень. «Плата за страх» ...

И майор жене деньги дает.

— А это откуда? — Она его спрашивает.

— Оттуда. Тебе же сказал сержант — плата за страх!

Вот прислали мне повестку

Вот прислали мне повестку,Повели в военкомат.Грудь широка, руки длинны,Только... коротковат!

Я уже лет десять как отслужил! Да нет! Больше! Я уж про армию-то и думать позабыл, а она, оказывается, про меня помнила! И вот в один распрекрасный день в дверь звонок. В глазок глянул — менты! Открываю.

— Вы такой-то? — И в руках пачка драгоценных...

— Нет, — говорю, — не я!

— А где он?

— А кто его знает!

— А вы кто?

— А я его брат... двоюродный... погостить при ехал...

— А вы не могли бы ему повестку передать!

— Нет, — говорю, — не мог бы... Я уезжаю завтра!

— Ну, извините!

— Ничего, ничего... Пожалуйста.

И только менты собрались уходить, несет черт мою ненаглядную:

— Вовик, с кем это ты тут беседуешь? Здрас-с-ти... — Убил бы!

Менты сразу встрепенулись:

— А можно ваш паспорт посмотреть, брат, елы-палы, двоюродный...

Я говорю:

— Нет у меня паспорта...

— Ладно, — говорят, — поверим тебе и без паспорта! Расписывайся за повестку.

И я понимаю, что никуда не денешься. Попал и дерьмо — не чирикай! А то еще в ментовку потянут для установления личности и штраф запаяют за потерю паспорта.

— Судя по прикиду, ты — десантник?

— Ну... Пять минут — орел, остальное — лошадь!

— Вот, — говорят менты, — удивительное дело.

Как моряки или танкисты — никаких проблем, как десантник — так обязательно цирк! Один вообще смерть симулировал, второй в окно выпрыгнул! Два дня ловили. Что же вы так служить-то не любите?

— Это, — говорю, — не соответствует исторической действительности, и хотя мы, гвардейский десант, войска потные, но служим с энтузиазмом. Как тот пес, что в скипидар сел и потом себе задницу вылизывал с огромным, между прочим, энтузиазмом.

Ну, посмеялись они, ушли. Моя дура стоит, ничего не понимает. Я говорю:

— Не была бы ты, Маруся, кормящая, я бы на башке твоей козьей рога нарисовал!

Она сразу в слезы. Поняла, что кругом виновата!

— Тебе, — говорю, — заняться нечем? Вон, малая некормленая орет. Сунула бы ей титьку и сидела бы на попе своей широкой ровно. Нет, тебя сюда нелегкая принесла! Услыхала, что мужики, — примчалась задницей вертеть, а мне теперь шинель напяливать!

— Зачем?

Для красоты, едрена корень!

— Вовик, что же будет?

Переподготовка! Мать ее... Сборы!

— Ох... так некстати!

— Война всегда некстати.

— Вовик, ты не пойдешь!

— В честь чего? Повестку-то по твоей милости мне втюхали!

— У тебя грудной ребенок!

Просто меня даже смех разобрал!

— Слушай, — говорю, — корова ты дойная! Излагаю медленно: ребенок грудной у тебя! У меня — почетный долг и обязанность! В натуре!

— У тебя, между прочим, еще и отцовский долг есть! — Телевизора насмотрелась.

— И гражданский, и общественный, и сыновний, и профессиональный, и семейный... Где я столько назанимать долгов успел? Вроде еще и жить-то фактически не начал! А самый главный — воинский!

— Я с тобой пойду! Я им скажу!

— Ты уже сказала. А там, при твоем уме и красноречии, такого наговоришь, что я в Антарктиде буду слезами земную ось поливать, чтоб не скрипела! Так что вот, моя дорогая, здесь твоя — женская доля, а там моя — мужская жизнь! Не хватало мне еще за твоим подолом прятаться! Сколько же вам, бабам, нас унижать можно?

— Ну как же я тут одна буду?

— А вот это уже твои проблемы! Как наши матери в войну! Теперь рогом сама упирайся!

Тут она начинает губами трясти:

— Вовик, а это не война? В глаза мне гляди! Говори правду!

— Какая, — говорю, — война! Война бы — мы бы уж давно на кладбище под белыми простынями ползли. Да война — херня! Главное — маневры! Начальству охота в войнушку поиграть!

Хотя, с другой стороны, они, в сущности, правы! И оборону нужно крепить, и резервистов дергать, чтобы жиром не заплывали. Ну, когда это так умозрительно воспринимаешь, то вроде все путем, а как к собственной заднице припрет, тогда возникает внутреннее недовольство. Потому что когда тебе за тридцать, есть масса полезных занятий, кроме как с автоматом бегать или с парашютом жизнью рисковать! И времени на воинские забавы категорически нет, и материально — одни убытки!

Я это отлично понимаю, но в указанный день в военкомат иду. А куда денешься! Перед военкоматом огромная толпа малоценных мужиков. Стоят, курят, прихохатывают. День-то по среднему оплачивается. Которые отметку в повестке получили, уже за пивом полетели. Отдельно стоит когорта ценных мужиков. Их беременные бабы и бабы с колясками за рукава держат. Я бы со стыда сгорел. Я думал, что моя Валентина Васильевна, а точнее «Маруся» (я жену так зову, потому что полная «Маруся»!), одна такая дура, но, оказывается, это им всем свойственно. Все «Маруси»! И некоторые наши братья по полу уже не сопротивляются.

И чуть в стороночке — группа особо ценных мужиков: двое в наручниках с ментами и один с двумя медсестрами, чуть не в смирительной рубашке.

Захожу в помещение. Народу как на вокзале в курортный сезон. Три очереди, ну, я по уже сформировавшемуся рефлексу становлюсь в ту, которая поменьше. И, оказывается, это была моя ошибка.

Подхожу к столу. А там сидит такой инвалид умственного труда, затылок всмятку. Что характерно, и уже заметил, что вот на таких массовых проверках особенно лютуют разнообразные уроды из гражданских лиц из общественности, и показательно, что сами они даже под наркозом в армию не годны. Невооруженным глазом видно. От комплексов, что ли, они в призывные комиссии лезут или для объективности их туда приглашают? Этот — как рыба-телескоп, очки толщиною со стакан:

— Ваш паспорт.

А я что, с печки упал паспорт им давать? Он мне для собственных нужд необходим.

— На прописке, — говорю.

— Давайте повестку, — и начал по ней стаканами своими шарить. Чувствуется — ни хрена не видит. Полез в какие-то папки бумагами шуршать.

— Где, — говорит, — ваша учетная карточка?

Ну, умереть от смеха! Откуда мне знать, где у них моя карточка! Совершенно на голову больной.

— Не знаю, наверное, в Кремль отправили.

Говорю и понимаю, что не там я гондурасить-то начал, не там... Не тот здесь политический климат. У козла этого глаза больше стаканов становятся.

— Зачем?

— Не знаю, — говорю (не могу остановиться, уже понесло меня). — Звание, наверное, повысить хотят.

На слово «звание» сразу подходит от другого стола офицер.

— Какое звание?

— Может, генерал-лейтенанта, маршала-то сразу, я думаю, не дадут...

Они сразу оба белые становятся, и я понимаю, что конкретно сейчас сам себе в дурдом дорогу протоптал. Но на мое счастье наш разговор слышит старичок-ветеран, судя по двум «Славам», служил в высоком звании рядового и жив остался, значит, с мозгами у него все в порядке.

— А пока, — говорит, — маршала тебе не присвоили, в каком ты, артист, звании находишься?

Ну вот, хоть один человек юмор понимает.

— Гвардии сержант.

— Что же вы, сержант, читать не умеете? — Если бы у офицера в голове лишняя дырочка была и туда свисток вделать, так он бы лучше паровоза свистел, до того раскалился.

— Почему вы сюда в очередь стали? Это же офицерский стол!

— Потому что, — говорю, — у меня офицерский стул! Я в длинной очереди не могу стоять! По соображениям гигиены.

А уже толпа вокруг собралась и регочет. Ветеран офицеру шепчет: мол, оформляйте его скорее, не дискредитируйте армию.

Урод в стаканах мне говорит:

— Какой у вас номер противогаза?

— Вы знаете,— отвечаю, — я утром, когда бреюсь, его снимаю, а на номер посмотреть всегда позабываю!