Эрик Сигал - Исцеляющая любовь

— «Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда…»

Беннет Ландсманн невольно подумал: «Нацистские доктора тоже давали эту клятву. И как же они могли так поступить с Ханной?»

— «Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла…»

Сет Лазарус шевелил губами, но слов не произносил. Потому что в этом он не мог клясться.

— «Я не вручу никакой женщине абортивного пессария…»

Лора Кастельяно сама была поражена, что ей на память пришел тот давнишний эпизод, когда они с Барни отчаянно искали доктора, готового нарушить этот пункт клятвы.

— «Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство…»

Хэнк Дуайер, уже и без того изнывающий от жары, еще сильнее взмок. «Неужели это будет как с церковным обетом, который я не смог соблюдать? Неужели и здесь я буду бороться с искушениями плоти?»

«Я ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной болезнью, предоставив это людям, занимающимся этим делом…»

При этом предписании многие будущие хирурги вздрогнули. И в то же время они знали, что на протяжении многих столетий нарушение целостности человеческой плоти считалось делом грубым, совершаемым зачастую цирюльниками. Разницы между стрижкой волос и ампутацией ноги почти не видели.

Но, скорее всего, для этого запрета были основания. Религиозного свойства. Ведь тело считалось священным храмом души. Не входи. Не преступай границ.

— «В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел…»

Хирург, пристававший к Грете Андерсен и восседавший сейчас со своими коллегами в президиуме, сделал вид, что строгие установления к нему не относятся. Хотя сам много лет назад тоже давал эту клятву.

Наконец шло заключительное положение:

— «Что бы я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной…»

— Что бы я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной…

Тут декан Холмс объявил:

— Теперь вы стали врачами. Ступайте же и будьте достойны своей профессии.

Мир не знает аналога клятве Гиппократа. Кто-то скажет, что она сродни венчанию. Или принятию церковного обета. Однако в первом случае есть развод, во втором можно снять обет.

Но от клятвы Гиппократа отступить не может никто. Ни при каких обстоятельствах.

В тот день они дали необратимый обет служить делу гуманизма и приносить облегчение страждущим.

Кроме того, в отличие от брака и церкви этот обет они давали не Богу, а Человеку. Если отказ от Бога и влечет за собой вечные муки, то об этом они узнают лишь в загробном мире. Но если они станут плохо служить Человечеству, то результат почувствуют уже при жизни.

Итак, они вышли в море, чтобы биться с болезнями и смертью. И друг с другом.

III

Дипломированные врачи

26

В 1962 году прогресс в медицине и в автомобилестроении шел в одном направлении. Изобретение электрошока сделало возможным возвращение к жизни больного, уже находящегося за ее чертой, точно так же, как прикуривание от чужого аккумулятора может оживить окончательно севшую батарею.

А в тех случаях, когда собственное сердце пациента отказывало, врачи научились заменять больные клапаны на искусственные, изготовленные из пластика или дакрона.

Правда, в отличие от автомобилестроения гарантии на медицинские запчасти не давалось.

Не означало ли это, что врачи стали брать на себя роль Господа Бога, если не больше? А если так, не постигнет ли их кара, подобная той, что навлек на себя Прометей?

В глазах некоторых доказательством гнева Небес стали последствия безобидного, как поначалу считалось, транквилизатора под названием «талидомид», который врачи самонадеянно прописывали даже беременным. Через некоторое время выяснилось, что в результате младенцы родятся с жуткими уродствами.

Вслед за этим возникли неизбежные нравственные проблемы: если будущая мать, положившись на заверения своего врача, уже начала принимать этот препарат, не ведая о последствиях, не значит ли это, что ее беременность следует искусственно прекратить? Или врачебная этика ставит ее перед риском рождения уродца, которого ожидает ущербное существование, полное страданий?

Новое направление в медицине получило мировое признание после того, как Нобелевский комитет присудил премию Джеймсу Уотсону и Фрэнсису Крику за открытие ДНК. Молекулы жизни. Имеющая, несмотря на устрашающее название, поразительно простую структуру, дезоксирибонуклеиновая кислота, по сути, вооружала ученых материалом для выпечки живых пряничных человечков. Иными словами ^ для создания человеческого существа в лабораторных условиях.

Чем не вызов Всевышнему?

Но пока эти новые перспективы еще маячили где-то на горизонте, а более конкретным подарком медицины человечеству оказалось изобретение препарата, которому суждено было стать подлинным лекарственным чудом.

Этим чудом был валиум.

Оркестр грянул Свадебный марш. Лора взяла Барни под руку, и все гости отметили и красоту невесты, и привлекательность ее спутника.

После получения дипломов прошло три дня. Солнце светило с безоблачного синего неба. Но событие, призванное стать воплощением радости, все же было несколько омрачено. Ибо любящие родственники и друзья, собравшиеся в саду дома Тэлботов, слишком хорошо видели, что на свадьбе присутствуют не все, кому полагалось бы. Тем более что к алтарю Лору вел Барни.

Они медленно шествовали по проходу, оставленному между рядами взятых напрокат стульев, и Барни гадал, что сейчас творится у Лоры на душе. Держалась она спокойно, с достоинством и была ослепительно хороша.

Но вот была ли она при этом счастлива?

Под звуки Свадебного марша они приблизились к его преподобию Ллойду, местному викарию, по левую руку от которого стояли ликующий Палмер и его шафер Тим, слащавый блондинчик.

Когда все заняли свои места, священник заговорил: Дети мои, мы собрались здесь для того, чтобы пред лицом Господа и паствы Его соединить навеки этого мужа и эту жену в священном таинстве брака.

Подчеркнув божественный смысл происходящего, он спросил, не известны ли кому-либо из присутствующих причины, делающие союз Лоры с Палмером невозможным. Барни, который такие причины знал, принял тем не менее решение хранить молчание. Когда его преподобие поинтересовался, кто передает невесту в руки жениха, Барни объявил, что он.

В этот момент он вверил Лору опеке Палмера, который, как от него и требовалось, торжественно обещал взять ее в жены. Она в свою очередь поклялась «любить, почитать и слушаться своего нареченного до смертного часа».

Палмер надел кольцо на палец Лоре. После еще нескольких банальностей, изреченных его преподобием, молодые впервые поцеловались в качестве мужа и жены.

И сейчас же струны бессмертного марша Мендельсона возвестили о том, что присутствующие могут перейти к столу и надраться до бесчувствия.

Не очень понимая, в чем теперь состоит его роль, Барни неподвижно наблюдал, как молодожены растворяются в толпе бросившихся их поздравлять гостей.

— Красивая пара, не правда ли? — спросил Ллойд.

— Да, — согласился Барни, охваченный непонятной печалью. — Мой брат Уоррен фотографирует их.

— А вы женаты? — полюбопытствовал викарий.

— Нет, сэр.

— Тогда, доктор, — с неподдельным энтузиазмом воскликнул священник, — у вас есть все шансы стать следующим!

В описываемый период Беннет Ландсманн переживал кризис самоопределения.

На собственном печальном опыте испытав тотальную расовую сегрегацию в Миллерсбурге, а затем менее откровенный, а потому более коварный социальный остракизм в Кливленде, он научился справляться с ударами судьбы. Теперь же он наивно полагал, что статус выпускника Гарварда заставит окружающих смотреть на него не сверху вниз, а скорее снизу вверх.

Но он ошибся. И очень скоро понял, что его соотечественники по-прежнему обращают внимание не столько на белый халат, сколько на черную кожу.

Жизнь в Нью-Хейвене, поблизости от места его интернатуры (а если повезет, то и ординатуры) — престижного госпиталя Йель-Нью-Хейвен, раскрыла Беннету глаза на печальную действительность и привела в смятение его дух.

Клиника находилась не просто рядом с местным негритянским гетто, а в самом его центре. И хотя жил он в суперсовременном доме рядом со Старым студгородком, возле которого ставил и свой новенький, подаренный Хершелем «ягуар», он прямо-таки физически ощущал эмоции местных чернокожих.