Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы

Разводящий не закрывал дверь, и Глаз, чувствуя на себе его взгляд, сделал шаг ко второму. «Братан, здорово, чего такой грустный?»— и, выпустив очумевшего пацана из объятий, повернулся ко всем ребятам.

— Ну, как вы без меня?

Все молчали, и разводящий спросил:

— Он сидел у вас в камере?

Стоя спиной к разводящему, Глаз моргнул пацанам. Его поняли.

— Сидел.

— Конечно.

— Он с нашей камеры.

Разводящий захлопнул дверь и пошел сверяться в картотеке.

Только теперь Глаз заметил Гену Медведева. Он стоял возле шконки в углу камеры.

— Привет.

— Здорово.

— Как живешь? — громче спросил Глаз.

Он рассчитывал, если Генка живет не очень, его визит изменит отношение к парню.

— Хорошо, — негромко ответил Гена.

— Как дела? — тихо спросил Глаз.

— Плохо. Мишка колонулся.

— Так… В какой камере Робка?

— В шестьдесят четвертой.

Благодаря тюремному телефону Глаз знал, что не так давно из зоны в тюрьму привезли его второго подельника Робку Майера, а Робке в колонии оставалось жить два дня до досрочного освобождения. По вине Глаза вместо свободы Робку раскрутят, и Глаз решил: если удастся переговорить с Генкой, отшить Робку. Взять преступление на двоих.

— Я сейчас с ним перебазарю, — зашептал Глаз, — а не успею — за мной сейчас придут, — передай ему, чтоб отказывался. Ты сказал, что он с нами был?

— Они об этом знали.

— Ты это же показал?

— Куда мне было деваться?

— Ну ничего, откажешься от показаний.

Глаз залез под шконку — трубы отопления в корпусе малолеток проходили над полом — и только переговорил с Робкой, как открылась дверь и разводящий крикнул:

— Петров, на выход!

Дойдя до дверей, Глаз обернулся. Пацаны смотрели на него. Он поднял вверх правую руку и, сказав: «Покедова»,— вышел.

Разводящий поругал Глаза за обман и отвел к малолеткам в другую камеру.

С месяц назад воспитатели убрали из нескольких камер самых отчаянных парней и посадили в одну. Глаз оказался шестым. Четверо тюменские, а Глаз и Подвал, у него одна нога — сухая, и он без костылей ходить не мог, — из районов.

Малолетки о Глазе наслышаны. Они представляли его здоровым, сильным и разочаровались. И стали игнорировать. Не замечают — и все. Они, городские, знавшие всю блатню Тюмени, должны перед ним преклоняться? Не бывать такому. И его, неизвестно как вышедшего в шустряки, они и за равного принимать не будут. Парни были самоуверенны и зоны не боялись. На свободе шустрили, думали они, в тюрьме живем отлично и в зоне не пропадем. Иногда просили Глаза рассказать о зоне. А раз Масло — тюменский парень, на свободе не в меру шустривший, хотя и был щупленький и ростом не выше Глаза, — спросил:

— А сам как в зоне жил? Вором или активистом?

— Как я жил? Вором не был. В активе тоже не состоял. Вы что, думаете, если придете в зону, сразу ворами станете или лычку рога прицепите?

Дни шли, и постепенно ребята к Глазу привыкли. Хотя и держались высокомерно. Но тюремная обстановка заставляла обращать на него внимание.

Глаза часто по трубам спрашивали, и парням приходилось приглашать его. Если в камеру заходили работники тюрьмы, разговаривать начинали с ним.

Ребята любили рассказывать забавные истории. Чаще всех травил были и небылицы Масло. Сидел за хулиганство и срок ждал небольшой. На свободе у него был друг по кличке Репа.

После прогулки Масло, сев на шконку и засмолив здоровенную козью ножку, сказал:

— Я сейчас про Репу расскажу. Подохните со смеху. Мы засосали тогда по пузырю и канали по улице. На остановке — глядь — стоит красивая чувиха. Разукрашенная. Распомаженная. Расфуфыренная. Репа говорит: «Постойте. Я сейчас». Он подкатил к чувырле и громко: «Ах ты шалава! Потаскуха! Профура! Где ты шляешься? Опять шлея под хвост попала? Разукрасилась! Мать тебя третьи сутки ищет, по всем шалманам пробежала, не найдет тебя. Куда ты забурилась? Топай домой, лярва». Деваха вся красная и еле вымолвила: «Отойдите, пожалуйста, я вас не знаю».—«Ах, не знаешь! Вот придешь домой, мать тебе задаст «не знаю». Люди стоят на остановке и слушают, а он поливает ее. Девка крутится, скорее бы подошел автобус или мент показался. Но ни автобуса, ни мента. Тогда остановила проходившее такси и уехала. Мы потом заняли денег и еще вмазали, надрываясь над Репой. Ох, и чудил же он».

Подвалу тоже захотелось потравить, и он начал:

— Закосил я на дурака, и меня в Тюмень вернули. Привозят к профессору Водольскому, и он начинает меня расспрашивать. Откуда я и так далее. Я отвечаю. Стараюсь почуднее. Потом спрашивает: «А ты Пушкина знаешь?»— «Знаю, — отвечаю, — в одной школе учился. У меня правая нога сухая, а у него левая короче. Я с ним за одной партой не сидел, но знал хорошо. С одного класса все-таки». — «А что можешь о Лермонтове сказать?» — спросил он. Ну я и понес. «Лермонтов, это который на стройке сторожем работал? Если он, так я с ним выпивал даже. Он все бутылки собирал. Жена от него за пьянку ушла. А так неплохой был. Когда трезвый. Только трезвого-то его не видел».

Профессор перестал расспрашивать и постукал молоточком по коленке. Я ему: «Вы и по другой постукайте»,— и задрал штанину.

Подвал продемонстрировал пацанам.

— «Ну, — говорю, — постукайте и по этой».— Ребята посмотрели на сухую ногу Подвала. Нога — не толще руки, и колена не видно. Подвал взялся левой рукой за ступню, поднял ее до головы и начал крутить ногой. Она поворачивалась во все стороны, будто не было суставов. Он повращал ногою и говорит: — То же и Водольскому показал, потом прислонил ступню к левому плечу, вот так, и стал водить правой рукой по ноге, будто по струнам скрипки, насвистывая: «Была бы шляпа…» Профессор заключил, что я здоровый. Не вышло у меня с дураком, — Подвал вздохнул, — а я-то ду-у-мал — сумасшедшим признает.

10

Кончилось курево. До отоварки — неделя. Надо просить у малолеток и договариваться с дубаком, чтоб передал. Но Глаз предложил:

— Давайте наведем в камере порядок: выскоблим пол, аккуратно, как в зоне, заправим кровати и вызовем воспитателя. Ему понравится, и он принесет.

Дубак давно прокричал отбой, а ребята скоблили полы. Половые доски черные, и парни в окне разбили стекло и принялись им скоблить. Надзиратель несколько раз предупреждал пацанов, чтоб спать ложились, но они упрашивали, и он махнул рукой.

Утром заправили кровати и убрали кружки с труб.

— Ну, — сказал Подвал, — зовем воспитателя.

Юрий Васильевич, добряк воспитатель, перешел работать во взрослую колонию, и пришел старший воспитатель майор Рябчик. Осмотрев камеру, восторга не выразил.

— Что звали? — спросил.

— Павел Семенович, хороший у нас порядок?

— В других камерах не хуже. Чего хотите?

— Мы хотим, — сказал Масло, — курева.

— Бросьте курить да еды больше покупайте. — Он помолчал. — Хорошо, к вечеру будет. — Рябчик еще помолчал. — Ну, Петров, как дела?

— Дела, Павел Семенович, плохи. Посмотрите, у меня уши опухли.

Перед ужином надзиратель подал две пачки махорки. Парни взревели.

— Мало, — кричал Масло.

— Вот петух, — орал Подвал.

— Пидар, — гаркнул Глаз.

После ужина Глаз два раза стукнул по лампочке. Минут через десять она потухла, и парни загоготали. В темноте полетели подушки. Кто-то швырнул на пол шахматы, и фигуры запрыгали по полу. В камере стоял визг. Дежурный принес новую лампочку.

— Так, — сказал Глаз, — я сейчас Рябчику мат поставлю.

Он поднял с пола черного короля и запустил в дверь.

— Пидар-Рябчик, это тебе шах.

Снова схватил швабру и постучал по лампочке.

— В темноте лучше поставлю.

Надзиратель открыл кормушку.

— Что, опять перегорела? Вот напишу рапорт.

— Пиши, пиши. — И Глаз с силой пнул тазик от бачка с питьевой водой. Тазик перевернулся, обдав дубака брызгами.

— Петров, — сказал дубак, — я сейчас тебе поставлю мат. Пойдешь в карцер новую партию играть.

В карцере тепло, на дворе — весна. Глаза тянуло на улицу.

В соседнем карцере сидела женщина и часто стучала крышкой параши. Стук звонкий. «Как она так звонко стучит?» Глаз подошел к параше и стукнул крышкой. Удар получился глухой.

— Соседка, как ты так звонко стучишь парашей? — крикнул Глаз. — И что, у тебя параша автоматическая?

— Я к крышке привязала резинку, — ответила женщина. — Подниму, а затем отпускаю. Дубак, падла, пусть рехнется от этого стука.

— Дубак не рехнется, мы — точно. Ты где резинку взяла?

— Где, — женщина засмеялась, — из трусов выдернула.

— Они у тебя не спадают?

— Я их узлом завязала.

— Тебя как зовут?

— Мария.

— А сидишь за что?