Владимир Романовский - Богатая белая стерва

— Да?

— Да, мистер Уайтфилд, — сказал Уайтфилд наставительно.

— Да, мистер Уайтфилд?

— Мне нужны Ал, Джордж, и Ралф с машиной, через три минуты.

— Очень хорошо, сэр.

Оскар, дворецкий-поляк, наверняка вытащил это «очень хорошо, сэр» из классической английской литературы, которую вроде бы любил. Английский его не улучшался. Был он недавний иммигрант, издавший несколько своих книг на родине, а может это был какой-нибудь польский издательский дом в Гринпойнте. Он не был ни услужливым, ни работящим, использовал особняк для своих собственных любовных нужд, когда хозяина не было дома, и называл своего работодателя «Великий Гатсби» за его спиной. Но Уайтфилду он нравился.

Войдя в вестибюль здания, в котором жила Мелисса, Уайтфилд подошел к портье и спросил строгим голосом:

— Дома ли мисс Уолш?

— Да, сэр.

— Позвоните ей.

Портье набрал номер.

— Мисс Уолш? Здесь в вестибюле мистер Уайтфилд. Ага. Хорошо. — Он поднял голову. — Она говорит, что прямо сейчас к ней подниматься нельзя.

Идя к лифтам, Уайтфилд бросил через плечо:

— Скажите ей, что это срочно.

Капризная маленькая [непеч.]. Ее высочество не расположены, видите ли. Отшлепать ее надо, вот что. Он властно позвонил.

— Хочешь, чтобы я выбил цепочку? — спросил он.

Мелисса закрыла дверь, сняла цепочку, снова открыла дверь. Уайтфилд вступил в студию.

Мелисса жила в скромной однокомнатной квартире на Верхнем Вест Сайде, прелестной несмотря на низкие потолки. Кровать на стояках, с лесенкой, плохо скрывала недостаток места в жилище. Тем не менее, Юджину, к примеру, такая квартира была бы не по карману. Мелисса, в халате и босая, заперла дверь и ушла в кухню.

— Эй, Мел, — сказал Уайтфилд. — Не надо так грустить. Что случилось?

— Ничего, — сказала она. — Ничего.

— Нервничаешь.

— Это потому, что я… нет, не важно.

— Что ты там делаешь, в кухне?

— Чай.

— Сделай мне тоже, пожалуйста.

— А теперь, — сказал он, когда они сели в гостиной, которая также служила спальней, библиотекой, кабинетом, курительной, детской, столовой, и прочее, и прочее — сели на что-то бесформенное и мягкое и полное неприятной статики, и отдаленно напоминающее диван, — валяй и рассказывай, что там у тебя стряслось.

— Ничего не стряслось.

— Ты напугана.

— Нет. Да. Нет.

— Да. Слушай, девушка, я тебя знаю с тех пор, когда ты была вот такой вот, махонькой совсем, и портила мамины стильные блузки. Рассказывай.

— Мне страшно.

— Так. Это каким-нибудь образом связано с парнем, с которым ты нынче встречаешься?

Она отвела глаза.

— Ну же, — сказал он. — Я его знаю.

Она уставилась на него.

— Откуда?

— Привычка такая, знать больше чем другие, — с отеческим снисхождением сказал Уайтфилд. — Таким образом всегда находишься впереди остальных в любой игре.

— Я не могу…

— Ты знаешь, как его на самом деле зовут?

Она помедлила.

— Да, знаю.

— А он знает, что ты знаешь?

— Он может заподозрить. Это меня пугает.

— Страшный он очень?

Он взял ее за руку. Рука дрожала.

— Он дикий. Как хищник. Он жестокий.

— Думаешь, твоя жизнь в опасности?

— Да.

— Тебе нужно поплакать?

— Да.

— Положи голову мне на плечо и плачь. Я никому не расскажу.

Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза.

— Слушай, солнышко, — тихо сказал Уайтфилд. — Я им займусь. Он не будет тебя больше тревожить. Но ты должна кое-что для этого сделать. А именно — найти способ меня с ним познакомить. И еще…

— Я не могу вас познакомить. Что ты имеешь в виду? Организовать вам встречу? Ты шутишь.

— Это не трудно. Я объясню тебе, что нужно делать. Но есть еще кое-что, очень важное.

— Да?

— Тебе нужно кое-что мне пообещать.

— Например?

Он помедлил. Тщательно выбирая слова (во всяком случае, ей так показалось) он сказал:

— Что бы тебе ни сказали обо мне и твоей матери, и о наших с ней отношениях, не верь. Ничему не верь.

Был серый, влажный полдень. У книжного магазина на углу Пятьдесят Седьмой и Бродвея дела шли плохо. Светофор переключился. Три желтых такси устремились вперед, гудя сигналами на пешеходов, слишком долго переходящих улицу.

— Привет, Ави, — сказал Уайтфилд. — Нам нужно поговорить. Не волнуйся, я…

Он понял, что еще раз недооценил Ави Финкелстайна. Он подошел к нему сбоку, и в следующий момент Ави уже смотрел ему в лицо, рука его лежала на плече Уайтфилда, а острие ножа легко касалось бока Уайтфилда под курткой. Со стороны казалось, что они собрались танцевать вальс.

— Ты кто такой, мужик? — спросил Ави с мрачным спокойствием. — Ты меня уже минут десять разглядываешь. Я не люблю, когда меня разглядывают, не представившись. Понял?

— Если бы не накладная борода, солнечные очки, и стиль одежды, ты бы меня сразу узнал, — ответил спокойно Уайтфилд. — Я — старый друг семьи Мелиссы.

Ави прищурился, а затем кивнул, удовлетворенный. Лезвие исчезло.

— А где Мелисса?

— Она сегодня не может придти.

— А что нужно вам?

— Мне нужно поговорить. С тобой.

— О чем?

— О тебе. О жизни. О деньгах. Как я понимаю, ты нуждаешься в наличных.

Ави молчал.

— Может, тебе было бы удобнее разговаривать где-нибудь еще? — спросил Уайтфилд.

— Это смотря где. Что вы предлагаете?

— Мне все равно. Назови место.

— Хорошо. У вас дома?

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что ты сам не намерен туда идти. Тебе бы все время пришлось ждать подвоха. У меня, возможно, есть всякое разное дома, реагирующее на взгляд, например, или на щелчок пальцами. И приезжает полиция. Впрочем, не возможно, а действительно есть.

— Просто хотел проверить.

— Я так и думал. Ну же, Ави. Смилуйся. Пойдем куда-нибудь.

Ави некоторое время думал, а затем сошел с тротуара и остановил такси.

Они не стали обсуждать важные дела в такси, и ехали сперва молча. А затем Ави, в жизни которого за поседение десять лет было гораздо меньше роскоши общения, чем в жизни Уайтфилда, и который был гораздо хуже воспитан семьей и обществом, вдруг спросил:

— Помните детские стихи про вересковый эль?

Вопрос чуть не пробил стену, способную выдержать прямое попадание баллистической ракеты, которая служила Уайтфилду психологическим щитом. Строитель помедлил. Но ответил:

— Это где пикты и шотландский король?

— Да, именно.

— Смутно.

— Кто их написал, эти стихи?

Уайтфилд задумался. Милн? Нет, не может быть. Киплинг? Хмм. Так. Момент. Нет, не Роберт Бернз. Совершенно точно — нет. О!

— Роберт Луис Стивенсон, — вспомнил он. — А что?

— Моя сестра обожала, когда была маленькая. Может и сейчас любит. Я забыл ее спросить. На ваш взгляд это — хорошие стихи?

Уайтфилд пожал плечами.

— Детские. Насколько я помню, Стивенсон всерьез занялся поэзией, когда ему было сорок.

— Ага, — задумчиво сказал Ави, переваривая информацию. — А у вас есть братья или сестры?

Это всего лишь вопрос.

— Трое, — сказал Уайтфилд. — Два брата и одна сестра.

Будь он достойным представителем клана, он бы не ответил. Но его активность в строительных делах сопровождалась, конечно же, статьями и репортажами, и информацию о его братьях и сестре можно было прочесть в каждом втором журнале.

— А сестра у вас умная?

Уайтфилд засмеялся. Ему начало нравится.

— Нет, — сказал он. — Совершенная дура. И некрасивая, кстати сказать, и все три ее замужества были очень несчастные, поскольку каждый раз она надеялась, что мужу нужна она, а не деньги ее нехорошего и жестокого старшего брата.

Ави улыбнулся и кивнул. Этот Уайтфилд — он интересный, оказывается.

— А у меня сестра очень умная, — сказал он. — Особенно, когда дело касается литературы. И стихов. Она столько знает стихов наизусть — вы себе не представляете. Когда мне было десять лет, а ей шесть, чтобы вы подумали — она мне читала на ночь, а не наоборот. Притаскивала свою махонькую попку ко мне в комнату, садилась на край кровати, делала очень важное лицо, будто она обо мне заботится и все такое, и говорила таким, знаете, писклявым голосом — «Ну вот и пришло время прочесть тебе что-нибудь на ночь».

Такси свернуло с Вест Энд Авеню, докатило до Риверсайд Драйв, и остановилось.

— Так, стало быть, — спросил Ави, когда он и Уайтфилд вышли к детской площадке в южном конце Риверсайд Парка, — пистолет при вас есть?

— Да, — сказал Уайтфилд. — Но тебе я его не дам. Не хватало еще, чтобы тебя арестовали с моим пистолетом в кармане.

— Понимаю, — сказал Ави. — Что вы хотите, чтобы я для вас сделал?

— Ты мог бы меня ублажить, убрав человека, от которого я устал.

— Да ну. Правда?