Марина Ефимова - Записки ветреной женщины

Нет, сердце мое не вздрогнуло от Котиных слов, и плоть обиженно молчала (не то что давеча на вечеринке, когда прижались ко мне жаркие кости поэта). И гордость еще зализывала раны, и разум запутался в «за» и «против»… Но что-то было еще, какое-то теплое движение внутри — словно душа встала на место после вывиха.

Мне ясно было, что ум (мой во всяком случае) не способен вычислить векторную составляющую всех чувств — ни Котиных, ни моих собственных. Поэтому мне лучше было полагаться не на разум, а на смутную догадку, пробившуюся из-под груды обид и умопостроений, — что жизненно важные органы нашего с Котей союза целы. Что ту катастрофу, которую возводит спутанный ум под стоны раненой гордости, можно смести одним щелчком, одним взмахом подола моей спасительной ветрености. И когда Котя обнял меня, я уступила этой ветрености поле боя.

«…Напомним, что обычно любовью называют страстное желание удовлетворить ненасытный аппетит некоторым количеством нежной плоти. Это — не то чувство, о котором говорю я. Это скорее — голод, голод по такой-то и такой-то женщине… Но в человеческих сердцах (и я верю, что во многих) живет некая благотворительная склонность (вполне, впрочем, страстная), которую можно удовлетворить, только доставляя счастье другим. Плотская влюбленность придает этой склонности сладость и силу, но даже когда влюбленность проходит (как проходят юность и красота), даже когда возраст и болезни настигают твоего избранника, в благородной душе это не производит никакого эффекта на любовь».

Как это все-таки странно: любовь — такое сильное, безошибочное чувство и такое смутное, лукавое, хамелеонское понятие.

Наутро после нашего с Котей примирения семейный поезд двинулся вперед, да так оживленно, словно наверстывал упущенное. Сводили ребенка к зубному, старушек — к глазному, закупили консервов на лето, даже успели снять дачу (а это вам не Французская Ривьера, это — Сестрорецк! Там через месяц все было бы расхватано). Честно говоря, мне даже кажется, что Котя расчетливо приурочил примирение к последнему сроку, когда там еще можно было снять что-то приличное.

Через несколько дней я было попробовала выяснить отношения, хоть сразу заметила по Котиному лицу — что напрасно. Но все же спросила его (не исключено, что со слезой в голосе):

— Что ж, так и будем жить безо всяких гарантий?..

И Котя сказал очень-очень мягко:

— Ну какие ж тут могут быть гарантии?..

И сел читать под настольной лампой.

Он был так прав, так мудр, так доброжелательно бесстрастен, так неуязвим… Мне в голову не могло прийти, что когда-нибудь ему самому придется горько плакать от беспомощности перед равнодушием. Но к тому времени я уже буду читать другого мудреца — того, который написал:

«Если жизнь что-то строит, она выламывает для этого камни в другом месте».[2]

Примечания

1

Переводы из Филдинга, увы, мои. — Примеч. автора.

2

Роберт Музиль, «Человек без свойств». — Примеч. автора.