Дубравка Угрешич - Форсирование романа-реки

В сторону Пипо двигалась гора железных мускулов, выделялись выкаченная грудь и челюсти, сжатые так, что смотреть со стороны было страшно. Прямо на Пипо решительно и неотвратимо надвигался Иван Люштина, известный литературный критик. Пипо как за соломинку ухватился за лист фикуса. Подойдя совсем близко, критик через очки осветил взглядом Пипо и фикус, развернулся и величественно зашагал по тому же маршруту, который только что проложил в толпе своим внушительным телом. Бык, кабан, як? – спросил себя Пипо, поглаживая большим пальцем глянцевую поверхность листа. Дойдя до противоположной стены, критик снова развернулся и снова направился в сторону Пипо. Тот бессознательно шагнул в сторону, покинув конечную точку траектории критика.

Пипо как внутреннюю камеру направил свой взгляд на небольшую группу людей, которые с интересом слушали Мраза, известного прозаика. Прозаик был похож на моржа. Он отдувался во все стороны, вертел головой (Пипо отметил про себя затылок с грубой кожей, свисавшей тремя жирными складками), молотил по воздуху ластами, елозил толстым задом, фыркал и сопел. В один момент Пипо показалось, что он даже увидел облачко пара над моржовьей головой. Стратегически укрепившись в центре фойе и распространяя вокруг беззаботность и бодрость, прозаик-морж всем своим видом внушал окружающим уверенность, что здесь происходит не что иное, как празднование его дня рождения или что-нибудь в таком же роде. Опять подсунет иностранцам какую-нибудь свою книгу, чтобы те перевели, – злобно подумал Пипо.

Камера Пипо теперь была направлена в сторону трех поэтов, которые доверительно перешептывались в углу, заслоненные кокетливой пальмой. И почему это у наших поэтов всегда жирные волосы, сосульками свисающие на затылке и вдоль щек, нездоровая, серая и жирная кожа, и все они такие сутулые и неопрятные, и У всех маленькие темные глазки, прищуренный и пакостный взгляд, – подумал Пипо. Все-таки прозаики выглядят несколько свежее. Пипо показалось, что глаза поэтов по-мышиному поблескивают, и он решил поместить их в своем воображаемом альбоме «Мир животных» в раздел «Крысы и мыши». К поэтам присоединился четвертый, маленький поэт в аккуратном костюмчике и в галстуке. Пипо сфокусировал взгляд на его немного длинноватых рукавах, из которых высовывались маленькие толстенькие лапки. Что делает эта детская плюшевая игрушка среди настоящих зверей, – ожесточенно подумал Пипо и решительно вычеркнул новенького из рядов писателей, зверей и людей.

Женщин было несколько меньше, чем мужчин, и в основном это были молодые и хорошенькие студентки филологического факультета, приглашенные работать переводчицами с иностранными участниками встречи. Они к животным не относятся, – заключил Пипо, – они гладкие, блестящие, металлические, совершенной аэродинамической формы. («Смотри, – сказал Пипо на днях один знакомый, оглядываясь вслед какой-то женщине, – смотри, вот это красота! Просто авиалайнер!»)

Пипо медленно обвел глазами присутствующих. Шумная компания. Барсуки, крокодилы, обезьяны, медведи, пепельно-серый орел… Но волков здесь нет, Прша преувеличивает, писатель писателю – мышь, ну, может быть, крыса, но никак не волк… Впрочем, писатели похожи на людей, а люди всегда немного похожи на животных, подумал примирительно Пипо, сделал стоп-кадр и принялся его внимательно рассматривать. На третьем плане он заметил двух-трех женщин среднего возраста, каждая стояла сама по себе и внимательно перелистывала материалы. Иностранки, переводчицы. Переводчицы всегда, во-первых, средних лет некрасивые женщины (только такие могут заниматься этим скучным делом – переводить писателей маленьких литератур); во-вторых, выглядят какими-то пыльными (переводят, поэтому мало бывают на свежем воздухе); в-третьих, немодно одеты (у переводчиков невысокие гонорары); в-четвертых, скромны (по самой природе профессии). И каждая случайно застряла в маленькой и никому не нужной литературе, в маленьком и никому не нужном языке. Возможно, когда-то, когда она была молодой, ее трахнул какой-нибудь из наших писателей, трахнул и забыл. А она не забыла. И из уважения к давнишнему траханью теперь переводит. Переводит, потому что из-за траханья застряла в никому не известном языке, да так там и осталась, и теперь уже некуда деваться.

– Привет! – раздалось над ухом у Пипо. Это была Эна Звонко, однокурсница Пипо, журналистка. Эна была высокой, ростом почти с Пипо. Ее отличала какая-то трагикомическая дисгармония, которая проявлялась даже не в фигуре, а просто в движениях. Будто бы она, внезапно удивившись тому, что умеет ходить, тут же забыла, как это делается. Из-за роста и обуви сорок четвертого размера Эну на факультете звали Каланчой. У Каланчи была длинная шея и маленькая голова, проницательный взгляд темных глаз и непереносимо скорбное выражение лица. Всегда, сколько они уже знакомы, на ней лежала печать несчастья, которую она носила, как старомодную брошь. Сказочное животное, комбинация страуса с жирафом. Краем глаза Пипо проследил нежную линию Эниного профиля. Ну что человеку делать с нежным профилем, патетической душой и ногой сорок четвертого размера, – подумал Пипо, а потом вспомнил, что он и Каланча как-то давно… Два-три раза, не больше. Пипо иногда казалось, что она влюблена в него. В похожих ситуациях она всегда вот так же приклеивалась к нему и молчала. Клейкая лента. Скотч.

– И что скажешь? – спросил Пипо беззаботно.

– Ничего, – сказала жираф, страус и Каланча и направилась к входу в зал. – Ты идешь?

– Я еще подожду, – сказал Пипо и снова включил камеру, теперь уже с высоты птичьего полета. Вся масса присутствующих медленно двигалась в сторону входа в зал, будто всасываясь в него через какую-то воронку. Пипо с удовлетворением наблюдал, как кадр постепенно пустеет. Минута показалась ему исторической: литература, которая через воронку вытекает из кадра современности… Нет, это не его время и не его пространство. Он случайно родился здесь и случайно застрял. Он не принадлежит к миру животных. У него нет жирных волос и пакостного взгляда. Он в своих мечтах готовил себя к иному. Не к этому. Это вообще не его столетие. Нет, он все-таки что-то другое. Ребята, я все-таки что-то другое! – крикнул мысленно Пипо вслед последней фигуре, вошедшей в зал, потом упаковал свою внутреннюю камеру и направился туда же. Перед входом взял наушники, вошел, сел в последнем ряду поближе к дверям и сразу же перевел аппарат на английский язык. Он соединил живой образ Прши на трибуне с приятным женским голосом в наушниках, который переводил Пршины организационные замечания на английский язык, и поплыл…

– Мне нравится, что вы покрасили дом в белый цвет. Он похож на большого белого лебедя, заблудившегося в снегах, – сказала Rose, палив Пипо Hennessy, а себе коктейль Kahlúa Surprise.

– Когда идет снег и Rose пьет коктейль, у нее бывают поэтические порывы… – сказал с мягкой иронией William Styron и подбросил в камин несколько поленьев. – Ну, как вам нравится в Rox-bury? – спросил он Пипо, охватив изящными длинными пальцами стакан с Hennessy.

– Нравится. Я всегда мечтал об уединенном доме где-нибудь в Connecticut. Но все же, – добавил Пипо, – я чувствую себя бигамистом…

– Что вы имеете в виду? – спросила Rose.

– Я люблю и Европу. К счастью, бываю там часто.

– Удивительно точно сказано, – сказал Styron. Мы здесь с 1954 года. Дом мы купили у Александра Керенского… Нам хотелось сбежать из варварского New York, не так ли, Rose? Но лето мы всегда проводим в Европе, хотя там паши вкусы расходятся. Я больше люблю Париж, Rose как активный борец за права человека связана с Восточной Европой, a Philip обожает Лондон…

– Bill, куда подевались Philip и Claire, они сказали, что будут в семь?… – обеспокоенно проговорила Rose. – Millefbi звонили, что опоздают, у них ужинают Galway Kinneil и какой-то журналист.

– Philip снова пережевывает Zuckerman'a, выдувает новые пузыри из старой жевательной резинки, – тихо сказал Styron, и ироническая усмешка пробежала по его бледному лицу.

– Не знаю, известно ли вам, – сказала Rose Пипо, – кроме Miller'oв, Arthufa и Inge Morath, наши соседи Richard Widmark, Dustin Hoffman… Вероятно, вы с ними еще не успели познакомиться?

– Нет, – кратко ответил Пипо.

– И к сожалению, Henry Kissinger и Calvin Klein…

– Klein, говорят, продает свой дом, – сказала Rose и подошла к окну. – Как валит! Bill, завтра тебе придется чистить снег, – добавила она, отпила глоток и осталась стоять у окна.

– Скажите, – обратился Styron к Пипо, грея в бледных пальцах стакан с Hennessy, – как дела с вашим новым романом?

– «Harper and Row» предложили мне пятьсот тысяч долларов аванса, но я отказался. Не хочу спешить, – сказал Пипо.