Вероника Генри - Ночь в «Восточном экспрессе»

Ознакомительный фрагмент

— Не забудьте это.

— Я ее не хочу.

— Я купил ее для вас.

— Вы можете ее продать.

— Действительно могу. — Он подтолкнул картину к Адели. — Я могу получить за нее в десять раз больше, чем заплатил.

Адель изобразила безразличие.

— Ну, так и поступите.

— Но я хочу, чтобы она осталась у вас. — Он нахмурился. — Послушайте. Дайте мне вашу последнюю ставку — сумму, до которой вы дошли. Это станет честным обменом. Тогда вы заберете ее с чистой совестью.

Адель колебалась.

— Я не могу.

— Да будет вам. Более справедливой сделки не придумаешь. — Он был озадачен.

Адель покачала головой:

— Я не могу. У меня нет денег.

Джек посмотрел на нее с благоговейным ужасом:

— Вы торговались, не имея денег?

Она пожала плечами:

— Да.

Он расхохотался. Другие посетители ресторана в тревоге стали оглядываться.

— Это фантастика. Я восхищен вашей стойкостью. Прошу вас: возьмите картину. Лучшей хозяйки ей не найти.

Адель мгновение стояла. А, собственно, почему бы и не взять ее, подумала она. Если он так хочет, чтобы картина принадлежала ей? Полотно прекрасное. И она почувствовала, что, взяв его у Джека, она что-то докажет. Что именно, Адель не совсем понимала, но, может, то, что она не скучная, провинциальная домохозяйка, какой он, очевидно, ее посчитал. Поэтому она и взяла картину.

— Спасибо, — сказала Адель. — И прощайте.

Вернувшись домой, она сразу же скинула плащ, бросила сумочку и побежала наверх переодеться. Она выбрала платье с широкой юбкой и узкими рукавами кораллового цвета, который, как знала Адель, ей шел. Добавила нитку жемчуга — подарок Уильяма к ее тридцатилетию. Она любовалась блеском жемчужин, пока подкрашивалась, доводя себя до совершенства. Немного духов «Шалимар» на шею — «Ярдли» из сумочки давно выветрились.

Затем Адель спустилась вниз и накрыла стол к ужину, налила две порции виски с содовой и стала ждать, когда приедет муж и она поведает ему о любопытных событиях дня.

Да только Уильям запаздывал. Шесть, семь, восемь часов… К этому времени Адель выпила обе порции виски и повесила картину на то место, которое она ей предопределила.

А когда Уильям наконец вошел в дом в двадцать минут девятого, лишь между делом извинившись, Адель вообще ничего не рассказала ему о своем дне.

В пятницу она обнаружила письмо на своей тарелке, поставленной к завтраку. Белый конверт из веленевой бумаги, надписанный бирюзовыми чернилами. Почерк Адель не узнала, и обратного адреса не было, только лондонский почтовый штемпель. Она взяла нож для разрезания бумаг и вскрыла конверт. Это было короткое письмо, изобиловавшее тире, подчеркиваниями и восклицательными знаками.

Дорогая, дорогая Адель!

Поверишь ли ты? Слава Богу — после всех этих лет мы в конце концов вернулись в Лондон! Найроби обладает своими преимуществами, но, Боже, как чудесно снова ощутить прохладу! В любом случае мне не терпится услышать все твои новости и рассказать тебе о своих. Прошу, приезжай, вместе пообедаем. Как насчет следующей среды в «Савое»? Милый «Савой»! Как же я скучала по Лондону! И по тебе. Увидимся с тобой там в час дня, если не будет других предложений.

Мне пора бежать. Бренда.

В конце письма стояли четыре крестика, обозначавшие поцелуи.

— Боже, — проговорила Адель. — Ты только посмотри.

Она передала письмо Уильяму, который читал газету.

Он прочел письмо так же, как читал все в эти дни: пробежал страницу глазами сверху вниз за кратчайшее время, выбирая требуемую ему информацию, отбрасывая остальное. Он улыбнулся и отдал письмо жене, держа двумя пальцами, а сам вернулся к новостям.

— Ты развеешься, — сказал он жене. Затем нахмурился. — Бренда… Я ее знаю?

— Мы вместе учились в школе. Она была на нашей свадьбе. В неудачной шляпке, напоминавшей усевшуюся у нее на голове курицу. Кажется, мы посмеивались над ней. Бедняжка. Но она душка.

Уильям покачал головой. Он не помнил.

Что едва ли было удивительно.

У Адели не имелось — и никогда не было — подруги по имени Бренда.

Письмо лежало на ее письменном столе три дня под нетрадиционным способом приобретенной картиной.

Адель вела свою обычную жизнь. Она сказала себе, что Джек Моллой самонадеянный, дерзкий и играет с ней ради развлечения. Разумеется, она не поедет на ленч в «Савой». Сама мысль об этом нелепа.

В воскресенье вечером она смяла письмо и бросила в мусорную корзину.

Однако оно каким-то образом будоражило ее. Содержание письма возвращалось к ней днем и ночью, пробираясь в мозг, как бы старательно она этому ни сопротивлялась. И Адель не могла отрицать, что письмо было изобретательным. Джек Моллой так хорошо ее понял — показал ей, что совершенно точно знает, какая она и какого рода подруг может иметь. Его выдумка, Бренда, была идеальным алиби.

Адель очень ясно представляла себе Бренду, поджидающую за столиком в «Савое» в лучшем пальто и шляпке, в коричневых туфлях и перчатках — все слегка вышедшее из моды после нескольких лет за границей, — но горящую от нетерпения поделиться сплетнями и пустяками…

Короче, отражение самой Адели — провинциальной, скучноватой, обыкновенной. А в таком случае что он в ней нашел? Почему заманивает ее на ленч, если она такое неинтересное, смешное существо? Такое… неискушенное.

Потому что он что-то в ней увидел, подсказывал Адели тоненький голосок. Джек Моллой разглядел ее потенциал. Он мог выявить в ней то, что заставило бы ее раскрыться и расцвести. Мысленно она возвращалась к тому возбуждению, которое испытывала, когда он с ней разговаривал, к чувству, которое она отчаянно пыталась скрыть, настолько, что сбежала из-за стола.

Чувство, которое она хотела пережить снова.

Адель подавляла это. Она видела, что, помимо озорства и каприза, Джек Моллой таил в себе опасность. И все же Адели нужно было как-то менять свою жизнь. Происшедшее ярко показало степень ее опустошенности.

В понедельник вечером она подождала, пока Уильям снял галстук, прочел свою почту, выпил первую порцию виски и принялся за баранью отбивную.

— Я все хотела спросить, — начала Адель, — могу я чем-нибудь заняться в новой клинике? У меня теперь столько свободного времени в связи с отъездом мальчиков. Я подумала, что могла бы как-то тебе помогать.

Он положил нож и вилку и посмотрел на Адель.

— Каким образом?

— Не знаю, но должно же быть что-то мне по силам. Ты, похоже, перегружен работой. Может, я могла бы помочь с документами или организовала бы группу для молодых матерей, или… — Она умолкла, понимая, что вообще-то толком не продумала свое предложение. — Просто теперь здесь царит гробовая тишина.

— Так это не делается, дорогая, — ответил Уильям. — У нас есть весь необходимый персонал, и бюджет у нас очень ограниченный, поэтому так и трудно.

— Ну, мне не обязательно платить…

— Самое лучшее, что ты можешь сделать, — произнес Уильям тоном, не допускающим возражений, — это поддерживать здесь безукоризненный порядок. Для меня важно прийти домой и иметь возможность расслабиться. Я думаю, что если ты тоже будешь работать в клинике, тут все пойдет вкривь и вкось. А что ты будешь делать, когда мальчики приедут домой? Ты нужна им. — Он улыбнулся. — Я знаю, тебе сложно, потому что они уехали, но ты привыкнешь, дорогая, обещаю.

И он снова взялся за нож и вилку.

Внутри у Адели что-то закипело. Это было не просто возмущение. Она понимала, что Уильям не нарочно держится с ней снисходительно, но все равно пришла в ярость. Он поставил ее на место. Она была женой и матерью — и только.

Проснувшись утром в среду, Адель мысленно пробежалась по списку дел. Сегодня день смены постельного белья. Само собой, не она перестилала простыни, этим занималась миссис Моррис. В Шеллоуфорд приедет рыбный фургон — Уильям любит дуврскую камбалу. Тим написал Адели письмо с просьбой прислать новые носки для занятий спортом и французский словарь.

И пока Адель лежала в постели, черное одеяло уныния окутало ее. Какой смысл вообще вставать? Кто встревожится, да и вообще заметит, если она не встанет? Уильям всегда поднимался в шесть и спускался вниз до ее пробуждения. Каждое утро он ел на завтрак одно и то же. Томатный сок, чашка очень крепкого черного кофе, который он варил на плите в эмалированном кофейнике, и яйцо-пашот на тосте. Он не ждал, что завтрак приготовит ему Адель. Даже для этого она была не нужна. Если бы она не встала, Уильям не забеспокоился бы. В семь тридцать пять он выходил из дома, зная, что она будет на месте, когда он вернется.

Адель села в кровати. Какой вред может быть от ленча? У нее есть алиби. И новое платье из шелковой чесучи, которое она купила для летнего приема в теннисном клубе. Адель посмотрела в зеркало на свои волосы — уложить их толком не получится: не хватит времени, но у нее были бигуди. Она пригладила брови и посмотрела на себя, пытаясь определить выражение собственных глаз. Чего она ждет? На что способна? Чего хочет?