Владимир Лобас - Жёлтые короли. Записки нью-йоркского таксиста

– Папа, мне нужно купить кеды, – прервал мои мысли сын.

– По-моему, мы совсем недавно купили тебе кеды, – вовсе не имея в виду попрекать сына, просто так сказал я; однако жена сочла необходимым за него заступиться:

– Ты же знаешь, что он играет в футбол…

Я знал. И мне нравилось, как здорово у сына получается. Но кеды, которые он повадился покупать, были эквивалентны примерно двум «Кеннеди». Заработанных в чекере денег было, слова не подберу, как жалко!..

– Идея! – бодро сказал я. – Давайте попробуем починить старые, а если не выйдет…

– В Америке не чинят кеды, – уставясь в пол, буркнул сын.

– Но ведь мы же не американцы, – легко, по-спортивному, парировал я, ничуть не задевая юношеского самолюбия. – На Брайтоне есть русская мастерская. Почему бы тебе не зайти, не спросить?..

Ради Бога, объясните мне, что я сказал обидного? А сын – вспыхнул! Он вышел из-за стола, не сказав матери «спасибо», не придвинув за собой стул. Это было отвратительно. Я поднял палец, но жена схватила меня за руку. Я хотел сказать сыну, чтобы он вернулся и поставил стул на место, но жена прикрыла мне рот…

Хлопнула дверь. Я попытался высвободить руку:

– Интересно, зачем вы оба, стоит мне позвонить, говорите, чтоб я поскорей возвращался домой?

Жена отпустила руку:

– Потому что мы тебя совсем не видим.

– Ну, вот – увиделись…

– Я всегда гордилась тем, – сказала жена, – что в нашей семье не бывает ссор – из-за денег!

Я тоже гордился этим; и, наверное, поэтому сказал:

– Скандал произошел не из-за денег.

– А из-за чего?

– Из-за твоего ненужного заступничества!

Жена рассердилась: она говорила искренне, а я говорил неправду. Зеленые глаза загорелись, щеки вспыхнули, и она стала такой чужой и такой красивой, что мне немедленно захотелось покаяться и объяснить ей, почему я становлюсь таким: злым и мелочным – и рассказать ей хотя бы о сегодняшних весельчаках… О том, как, расплачиваясь со мной, шутник Чарли дал мне пятерку (при счетчике 3.95) и сказал, чтобы сдачу я оставил себе, и как все его веселые приятели вдруг рассердились! Ничего смешного в этой выходке они не усмотрели, протянутый мною доллар брать постеснялись и еще пуще стали отчитывать Чарли, окончательно, дескать, потерявшего чувство меры… Чарли оправдывался: он оставил мне 1.05 на чай потому, что я «хороший парень». Но один из приятелей, выражая мнение остальных, отвечал так: «Верно: парень он хороший, никто не спорит. Однако зачем же хорошего парня – портить?!».

Но я не мог рассказать об этом жене. Потому, что если бы я объяснил ей, какая у меня теперь работа, ее лицо стало бы жалким и маленьким, как дулька, и она сказала бы то, что я уже не раз слышал от нее за этот таксистский год:

– Ну, зачем, скажи мне, зачем мы сюда приехали?!..

5

Вестибюль уголовного суда Манхеттена – это полумрак под высоченным сводом, каменные плиты пола, несмолкающий гул многотысячной черной толпы и безотчетное, гнетущее смятение…

«НЕ ВИНОВЕН – ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ!» – повторял я, как заклинание, а в душу гадкой холодной жабой закралось сомнение: а не посмеялся ли надо мной пассажир из отеля «Святой Мориц»? Почем знать, а вдруг это был розыгрыш, который сейчас вылезет мне боком? Ну, как разозлится судья за это самое «НЕ ВИНОВЕН – ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ» да упечет меня за решетку суток эдак на двадцать – в одну камеру с этими черными бандюгами, наводнившими вестибюль, среди которых я и в самом-то деле выглядел «белой вороной».

Черная чиновница в справочном окошечке долго разыскивала, но разыскала-таки номер моего дела (не потеряли, собаки!) и направила меня в Шестой зал, длинный, как станция сабвея, и до отказа забитый двумя-тремя сотнями негров-уголовников, половину которых составляли подростки.

С трудом отыскав свободный стул, я пристроился в предпоследнем ряду.

Все встали: величавый еврей в черной мантии взошел на кафедру. Судейский стражник с револьвером на боку начал вызывать преступников к ее подножию. Он неразборчиво выкрикивал обвинения, и преступники – все подряд, поголовно! – признавали себя виновными…

По-видимому, они понимали, что их участь решает какой-то ужасный судья, сообразил я, заметив, что ни один из обвиняемых не смеет и заикнуться перед этим судьей ни о «смягчающих обстоятельствах», ни, тем паче, заявить о своей невиновности.

– Виновен!

– Виновен!

– Виновен!

Однако же, прошло совсем немного времени, четверть часа, наверное, или еще меньше, и мой обострившийся слух, приспособившись к акустике гулкого зала, уловил вдруг слова приговора, который вынес судья очередному бандюге, признавшему себя виновным:

– Штраф пять долларов!

Я содрогнулся: такого не может быть! Вероятнее всего, я просто ослышался… Но следующий диалог между судьей и преступником прозвучал, повторив предыдущий слово в слово:

– Виновен.

– Штраф пять долларов.

Чересчур поспешное мнение мое о жестоком судье немедленно изменилось – на противоположное! «Какая отвратительная карикатура на правосудие!» – думал я, наблюдая, как все эти убийцы! грабители! насильники! – с наглыми усмешечками покидают зал суда, чтобы, наверняка, тут же приняться за свое…

6

Эта картинка представляется мне весьма поучительной в том смысле, что слишком часто и слишком неосторожно принимаем мы на веру самый несуразный вздор, стоит только рассказчику начать свою побрехушку с магических слов: «Я видел своими глазами»…

Я ведь тоже был очевидцем фарса, происходившего в уголовном суде Манхеттена. Я слышал все своими ушами! И если бы стражник с револьвером выкликнул бы мою фамилию одной из первых в то утро (то есть если бы мне не довелось проторчать в зале уголовного суда несколько часов), то я несомненно рассказывал бы после – и таксистам, и пассажирам – о том, как в моем присутствии судья приговорил добрую сотню головорезов-рецидивистов к штрафу в пять долларов! И слушатели мои кипели бы благородным негодованием…

Но стражник, казалось, забыл обо мне, и по мере того как на скамьях, что были поближе к кафедре, освобождались места, я стал короткими перебежками пробираться вперед: там по краиней мере хоть, не прирежут… Добравшись до третьего или четвертого ряда, я уже мог расслышать не только приговоры, но и обвинения, которые выкрикивал стражник, и вскоре понял, что все уголовники в моем зале четко делятся на две категории. Преступления подростков заключались в том, что они перебегали через пути сабвея или через шоссе. Этим судья присуждал по пять долларов, а преступники постарше были гарлемскими «джипси», то есть самыми несчастными кэбби, которые зарабатывают свой кусок хлеба в черных гетто. Они развозят черных пассажиров, которых обычно не берут «желтые короли», в кэбах без медальонов, без страховки, на искалеченных колымагах; а кэб одного из подсудимых, как выяснилось, не имел даже номерных знаков.

Тяжесть этих грехов судья определял – «на вес»…

– Незарегистрированный таксомотор!.. Без паспорта!.. Без страховки!.. Без лицензии на извоз!.. Техинспекцию не проходил!.. Водитель без водительских прав!.. – басил стражник с револьвером, бросая один за другим на столик, стоявший между ним и преступным кэбби, – штрафные талоны. Затем стражник собирал талоны в пачку, приподнимал ее на руке, чтоб судье было получше видно, а тот, прищурившись, оценивал: «50 долларов!»; а если пачка была потолще – «70 долларов!».

Через час-другой я уже настолько освоился в уголовном суде, что мне стало скучно…

– НАРОД ГОРОДА НЬЮ-ЙОРКА ПРОТИВ ВЛАДИМИРА ЛОБАСА! – вспомнив вдруг обо мне, выкрикнул стражник, и я, с трудом передвигая непослушные ноги, поволок себя к подножию кафедры.

Черная аудитория притихла, и в этой тишине я прочел ее мысли как свои собственные, только вывернутые наизнанку, дескать, этот БЕЛЫЙ, наверное, натворил дел, если уж попал в уголовный суд вместе с нами…

– Soliciting! – с мрачным видом сообщил судье стражник.

– НЕ ВИНОВЕН – ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ! – выпалил я и умолк, задохнувшись от ужаса…

Стражник скептически шмыгнул носом и на всякий случай поправил на боку револьвер.

Фигура в черной мантии зашевелилась, судья перегнулся через кафедру и смотрел на меня сверху вниз, моргая округлившимися от удивления глазами.

– ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, КЭББИ? – сказал судья.

Отступать теперь было поздно, и речь, которой научил меня пассажир из отеля «Святой Мориц» и которую я вызубрил наизусть, хлынула из меня, как шампанское из неохлажденной бутылки:

– Ваша честь! Прошу вас: обратите внимание только на одно обстоятельство – на место преступления, в котором меня обвиняют. Это же проклятая Богом Сорок вторая улица. Мой кэб окружали сто проституток, пристававших к мужчинам. Сто сутенеров приставали к прохожим, зазывая их в публичные дома! Сто торговцев наркотиками предлагали публике на выбор: марихуану, таблетки, кокаин… Но из всей этой замечательной компании полицейский выбрал меня: самого опасного уголовника – таксиста, который трудится в поте лица по 72 часа в неделю… Ваша Честь, я спрашиваю вас: где справедливость?!