Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

Не зажигая сигарету, она вдруг встала во весь рост, неестественно выпрямилась, сложила два пальца правой руки в кольцо, округлила губы и, будто в казу, выдула нечто вроде сигнала на горне. Лайонел вздернул голову. По всей вероятности, он знал, что сигнал липовый, но, кажется, все равно очень воодушевился; челюсть у него отпала. Тяпа сыграла сигнал — странную помесь отбоя и побудки — три раза подряд. Затем торжественно отдала честь другому берегу. В конце концов она снова присела на корточки на краю пирса — с видимым глубочайшим сожалением, словно саму ее глубоко тронула одна из тех доблестных военноморских традиций, что недоступны широкой публике и малышам. Какой-то миг она не сводила глаз с непредставительного озерного горизонта, затем словно бы вспомнила, что она тут не совсем одна. Глянула — внушительно — вниз на Лайонела, чей рот еще не закрылся.

— Это был тайный сигнал, который можно слушать только адмиралам. — Она закурила и погасила спичку театрально тонкой длинной струйкой дыма. — Если кто-нибудь узнает, что я тебе его играла… — Она покачала головой. И вновь нацелила секстант своего взгляда на горизонт.

— Сыграй еще.

— Невозможно.

— Почему?

Тяпа пожала плечами:

— Во-первых, вокруг слишком много офицеров низкого ранга. — Она сменила положение и села по-индейски, ноги крест-накрест. Подтянула носки. — Но я скажу тебе, как мы это устроим, — сказала она вроде бы между прочим. — Если ты мне сообщишь, почему надо убегать, я сыграю тебе все тайные сигналы, которые знаю. Договорились?

Лайонел немедленно уставился в доски настила.

— Нет, — ответил он.

— Почему?

— Потому что.

— Почему потому что?

— Потому что не хочу, — сказал Лайонел и для пущей важности дернул румпелем.

Тяпа прикрыла лицо от яркого солнца справа.

— Ты же сказал мне, что больше не будешь убегать, — сказала она. — Мы об этом говорили, и ты сказал, что с этим покончено. Ты же мне дал слово.

Лайонел ответил, но до Тяпы не долетело.

— Что? — спросила она.

— Я не дал слово.

— А вот и дал. Совершенно точно дал мне слово.

Лайонел снова принялся править лодкой.

— Если ты адмирал, — сказал он, — где же твой флот?

— Мой флот. Я рада, что ты спросил, — ответила Тяпа и начала спускаться в швербот.

— Вылезай! — приказал Лайонел, но на визг не сорвался и глаз от настила не оторвал. — Сюда никто не может заходить.

— Да? — Нога уже коснулась носа лодки. Тяпа послушно втянула ее обратно на пирс. — Вообще не может? — Снова села по — индейски. — Почему?

Ответ Лайонела был исчерпывающ, однако вновь неслышим.

— Что? — переспросила Тяпа.

— Потому что нельзя.

Тяпа, пристально глядя на мальчика, молчала целую минуту.

— Мне жаль это слышать, — наконец произнесла она. — Просто мне бы очень хотелось спуститься к тебе в лодку. Мне так одиноко без тебя. Я так по тебе скучаю. Я весь день просидела в доме одна, даже поговорить было не с кем.

Лайонел не стал ворочать румпелем. Он рассматривал волокна деревяшки.

— С Сандрой можешь поговорить, — сказал он.

— Сандра занята, — ответила Тяпа. — И я все равно не хочу разговаривать с Сандрой, я хочу поговорить с тобой. Я хочу спуститься в лодку и поговорить с тобой.

— Поговори оттуда.

— Что?

— Поговори оттуда.

— Нет, не могу. Слишком далеко. А мне надо близко.

Лайонел дернул румпель.

— Никому заходить нельзя, — сказал он.

— Что?

— Никому заходить нельзя.

— Ладно, тогда рассказал бы мне оттуда, зачем убегать? — попросила Тяпа. — Хотя ты обещал, что больше не будешь?

На настиле швербота возле кормовой банки лежали подводные очки. Вместо ответа Лайонел двумя пальцами правой ноги подцепил их за ремешок и ловким рывком выбросил за борт. Утонули они сразу.

— Это славно. Это я понимаю, — сказала Тяпа. — Они были твоего дяди Уэбба. Он будет вне себя от счастья. — Она затянулась. — А когда-то они были твоего дяди Симора.

— Мне все равно.

— Я вижу. Вижу, что тебе все равно, — сказала Тяпа. Сигарета у нее в руке торчала под странным углом; догорела почти до самой костяшки. Неожиданно почувствовав жар, Тяпа выронила сигарету в озеро. Потом достала что-то из кармана. Пакетик с карточную колоду — из белой бумаги, перевязанный зеленой ленточкой. — Это цепочка для ключей, — сказала она, чувствуя, как взор мальчика ее не отпускает. — Как у папы. Только на ней больше ключей. Их тут десять.

Лайонел подался вперед, отпустив румпель. Вытянул руки, чтобы поймать.

— Кидай? — сказал он. — Пожалуйста?

— Давай-ка минутку не будем вскакивать, солнышко. Мне надо немножко подумать. Я должна бросить эту цепочку с ключами в озеро.

Лайонел уставился на нее, открыв рот. Потом закрыл.

— Это мое, — произнес он, все меньше надеясь на справедливость.

Тяпа, глядя на него сверху вниз, пожала плечами:

— Мне все равно.

Лайонел снова медленно опустился на банку, не спуская глаз с матери, и потянулся к румпелю за спиной. В глазах его отражалось чистое понимание — на это его мать и рассчитывала.

— Держи. — Тяпа бросила ему пакетик. Он упал точно Лайонелу на колени.

Мальчик посмотрел на него, взял, посмотрел, как он лежит в руке, и метнул — вбок, со всего размаху — в озеро. После чего сразу же глянул на Тяпу, и в глазах его была не дерзость — слезы.

А в следующий миг рот его сложился горизонтальной восьмеркой, и он мощно заревел.

Тяпа робко поднялась, словно у нее в театре онемели ноги, и спустилась в швербот. Через секунду она уже сидела на кормовой банке, штурман — у нее на коленях, и она качала его, целовала в затылок и делилась некими сведениями:

— Моряки не плачут, детеныш. Моряки не плачут никогда. Лишь если их корабли идут на дно. Или когда бывает кораблекрушение, и они на плоту и все такое, и пить им нечего, кроме…

— Сандра… сказала миссис Снелл… что папа большой… пархатый… неряха.

Тяпа едва заметно вздрогнула, но приподняла мальчика со своих колен, поставила перед собой и смахнула волосы у него со лба.

— Вот как, значит? — переспросила она.

Лайонел заработал головой вверх-вниз для убедительности. Он подступил ближе, не переставая плакать, и замер меж материных ног.

— Ну, это не слишком ужасно, — сказала Тяпа, придерживая его в двойных тисках ног и рук. — Это еще не самое плохое. — Она нежно куснула его за краешек уха. — Ты знаешь, что такое «пархатый», детеныш?

Лайонел либо не захотел, либо не смог ответить сразу. Как бы там ни было, он дождался, когда икота немного стихнет. Ответ его прозвучал в теплую шею Тяпы приглушенно, однако разборчиво.

— Это когда в воздухе летает, — сказал Лайонел. — Как змей, когда за веревочку держишь.

Чтобы лучше разглядеть сына, Тяпа слегка оттолкнула его от себя. Ее рука сама скользнула в его штанишки сзади, чем немало перепугала мальчика, но Тяпа едва ли не сразу вытащила ее и благопристойно заправила сыну майку.

— Мы с тобой вот что сделаем, — сказала она. — Поедем в город и купим маринованных огурцов, и хлеба, и огурцы слопаем прямо в машине, а потом пойдем на станцию и встретим папу, а потом привезем папу домой и попросим, чтобы он покатал нас на лодке. И тебе придется ему помочь — снести вниз паруса. Договорились?

— Договорились, — ответил Лайонел.

К дому они не шли — они бежали наперегонки. Лайонел победил.

Для Эсме, с любовью и скверной

Совсем недавно авиапочтой я получил приглашение в Англию на свадьбу 18 апреля. Вышло так, что я отдал бы много чего, лишь бы на этой свадьбе оказаться, и когда приглашение только пришло, я подумал: может, все же выйдет съездить за границу — самолетом, и ну их, эти расходы. Однако потом довольно подробно обсудил все с женой, девушкой умопомрачительно уравновешенной, и мы решили, что ехать не стоит: скажем, я совершенно упустил из виду, что две последние недели апреля моя теща жаждет провести с нами. С мамашей Гренхер мы и так не слишком часто видимся, а она не молодеет. Ей пятьдесят восемь. (И она первой это признаёт.)

И все равно, где бы я ни оказался, сдается мне, я не из тех, кто и пальцем не шевельнет, стараясь не допустить, чтобы свадьба взяла и сдулась. Посему я взял и набросал несколько откровенных заметок о невесте — какой я знал ее почти шесть лет назад. И тем лучше, если заметки мои вызовут у жениха, с которым я не встречался, неловкость-другую. Никто не намерен тут угождать. Скорее уж — просвещать, поучать.

В апреле 1944 года я был среди примерно шестидесяти американских срочнослужащих, проходивших довольно специализированную тренировочную подготовку к Высадке; этот курс британская разведка проводила в Девоне, Англия. Припоминая сейчас, я думаю, мы были довольно уникальны, все шесть десятков, потому что среди нас не было ни единого компанейского парня. Все мы, по сути, любили писать письма, а если когда и заговаривали друг с другом не по служебной надобности, то лишь попросить чернильницу, если кому не нужна. Когда мы не писали письма и не сидели на занятиях, каждый занимался своим делом. Мои дела в ясные дни обычно водили меня живописными кругами по окрестностям. А если шел дождь, я, как правило, сидел там, где посуше, и читал книгу — часто всего в одном топорище от стола для пинг-понга.