Гурам Дочанашвили - Только один человек

— Нет, есть-то есть, как ему не быть, только на улице оно не валяется.

— Это-то да, это верно, но ведь где-то вообще оно есть, где-то все-таки бывает...

Жил-был на свете один крестьянин, и уж до того бедный-пред бедный, что и запаха жареного-пареного не нюхал. Ну и жена его с малолетней дочкой тоже были — какими же им быть? — такими же нищими, тоже бились в нужде как рыба об лед. Девочка ходила в таких болтающихся на ней отрепьях, что ее даже прозвали Оборвашкой-Колокольчиком. Шло время, померла у крестьянина жена, и теперь нужда и вовсе его заела. Взял он и женился во второй раз. Не успев войти в дом, мачеха возненавидела Оборвашку и превратилась в ее лютого врага. Только и думала она, как бы досадить падчерице. Сунет ей поутру в подол краюшку непропеченного, твердого, как колотушка, хлеба и посылает на целый день ходить за чужой коровой, да мало того, еще и приговаривает: вот тебе хлеб — по дороге покорми всякого встречного-поперечного, сама поешь и домой в целости принеси. И идет себе Оборвашка, печально понурив голову. Как-то раз, когда сидела она вот такая печальная у ручья, проливая горькие слезы, мимо проезжал царев сын. Полюбилась ему с первого взгляда девушка, запала в душу, подсадил он ее на своего коня, отвез в преогромный дворец и такую закатил свадьбу, такую свадьбу, что аж шапки взлетали под потолок.

— Одно, главное, вы должны себе хорошо уяснить, — продолжал Шалва, — что клоунада — это сама свобода. Так оно и в лексиконах написано: речь-де клоуна должна взрываться импровизацией, это — заранее тебя поздравляю, мой Гриша, — от итальянского слова «импроввизаре», что означает нечто непредусмотренное, проделанное неожиданно, вдруг; то есть именно то, в чем ты, Гриша, чувствуешь себя как рыба в воде. И может ли быть что-либо лучше, как остаться лицом к лицу с пестрой людской толпой во власти одного лишь собственного таланта...

«Я получаюсь как-то в тени... — подумал в расстроенных чувствах Васико. — Неужели я и впрямь оторвавшийся от действительности утопист...»

— Нальем-ка еще по разику, дорогой мой, мой бесценный Васико, — будто разгадал его мысли Шалва. — Я уверен, что ты, со своими знаниями и опытом, оставишь нас двоих далеко позади! Будем же здоровы, за наши успехи в неясном будущем. И не думайте, что я уж слишком сведущ во всем том, о чем поделился с вами, просто ради справки — пересмотрев пару-другую словарей, — ведь они мне что хлеб насущный, — почуял я сердцем, что это дело как раз про нас, но при одном условии — если мы будем постоянно держаться заодно!

Ибо сила наша — в единстве. Ведь недаром же я в самом начале нашей встречи повел с вами речь о стрелах... Мы должны, переходя из деревни в деревню, охватить всю землю окрест, так каких же тринадцати метров — я имею в виду классический диаметр совре­менного цирка — может хватить для нашего поприща, для нас, троих братьев Кежерадзе! Мы должны расширить круг, раздвинуть его пределы и, оснастив себя такими вспомогательными орудиями, как буффонада и фарс, обратиться в персонажей комедии дель арте, — тоже итальянской, Гриша, — чтоб под прикрытием всевозможных клоунских проделок, средствами и приемами комедии дель арте навязать свои устремления народу! Разве в том есть что-нибудь дурное или мы причиним тем кому-либо вред...

— Да, но кто нам поверит...

— Почему... ведь нас так или иначе предназначили для сказ­ки, — огорченно промолвил Васико.

— Поверят, если мы вложим в это дело все свои силы... Что, сомневаетесь? Пусть даже и так, но я ведь брат вам? — пожертвуйте, наконец, ради меня каким-то одним месяцем. Велико ли дело... Меня лично больше заботит то, что Я до сих пор не нашел грузин­ского соответствия слову «клоун». Наш «масхара», «джамбази», коинбази», «берика»[38]— все это не то; что ни прикинул, ничего не подгонишь, придется пока что довольствоваться международным термином — «клоун», его и будем до времени употреблять. Ах, и размечтался же я, придется главное изложить вкратце, в двух-трех словах. Перечисляю по пунктам, в алфавитном порядке: Аз! — В основном существует четыре рода клоунов, но музыкальная клоунада не про нас, ээх, батюшка и матушка наши, почему вы не таскали нас за уши на музыку! Хотя до того ли вам было, да и откуда... Укрощения и дрессировки мы не выносим ни в чем; что же до акроба­тики, то нам она уже не по возрасту, стало быть, одна надежда на клоунаду — четвертый, а вернее — первейший и главный род, точнее говоря на клоуна-разговорника, ну а почесать язык мы все трое, слава те господи, мастера, тут и науки никакой не потребуется. Буки! — Однако одна наша болтовня людей не привлечет, а ты скажи мне, Гриша, ведь у тебя наверняка есть на примете какая-нибудь приятельница из циркачек?

— Сколько угодно; у них как раз сейчас отпуск.

— Это очень хорошо. А нет ли среди них канатоходки?

— Как же, парень, есть.

— Оо, прекрасно, замечательно. И она согласится тебе сопут­ствовать?

— Хоть на Сахалин.

— Да оставь ты со своим Сахалином, мы возьмем ее куда- нибудь в Верхнюю Имерети, и хорошо бы она прихватила с собой какую-нибудь свою подругу-жонглера.

— Есть такая.

— Порядок, мой Гриша. Эти полуприкрытые легкими тряпками девочки привлекут публику, а нам только того и надо. Веди! —Для подготовки у нас впереди целый месяц, и мы за это время должный <здесь в бумажной книге лакуна>

— Какие только найдутся в Тбилиси и его окрестностях расстроенные и раздолбанные рояли и пианино я настрою и отлажу как часы.

— А я перефотографирую группами и соло побольше школо-вузовыпускников.

— Очень хорошо. Я тоже где ни есть что-нибудь подработаю в частном порядке. Глагол!

И вот именно тут-то, когда они вошли в самый раж, к ним неожиданно подступили два дэва, и все три брата, с бутылками — как вещественными доказательствами — в руках, были доставлены в качестве нарушителей общественного порядка куда следовало, то есть в местные, высотные, дэвьи пределы. Э-эх...

Средний бухгалтер-интеллигент, Гайоз Джаши, отбарабанив служебный год — одиннадцать месяцев — в столице Грузии Тбилиси, проводил свой отпуск в деревне.

Ведь вот, казалось бы, жизнь его должна была протекать в рамках самого обыденного — умеренные еда-питье, сон, пробуждение, автобус, счеты-расчеты, семья, снова постель, что-то... Но Гайоза Джаши денно и нощно изводила какая-то странно-причудливая птица. Никто бы не мог сказать, что это за такое никому не ведомое пернатое и откуда оно взялось, а тем паче предугадать, что и когда эта птица может неожиданно выкинуть. Сидит, скажем, Гайоз Джаши, у которого пестрит в глазах от целодневных счетов-пересчетов, перед телевизором и смотрит полезную передачу или, например, читает не менее полезную газету, да? — как вдруг, откуда ни возьмись, налетит эта скаженная и — прямо ему на загривок, иди после этого почитай или посмотри телевизор! И как пристанет — кончено, не даст тебе ни отдыху, ни сроку. Сначала поклевывает потихонечку потом чего-то завозится, расхорохорится, превесело захлопает крыльями, а то вдруг — батюшки-светы! —завопит горестно, вайме-вуйме; Гайоз Джаши украдкой шмыгнет в свою комнату, бормоча стыдливо: оставь, оставь меня, клянусь бумагой, иметь с тобой дело не по мне. Ну-уу... Слыхали?.. Но что там мольбы, от этой гнусной приставалы, настырной, да к тому же невидимой, не спас бы и меч. А сколько хитрости, лицемерия — послушай, послушай меня, бубнит, вот увидишь, ты останешься в выигрыше, подсядь, подсядь к этому вот столу, навостри гусиное перо да обмакни в чернильницу; ну чего ты маешься, человече, не бойся, не укусит; ох, ну давай же, вот увидишь, если не выиграешь... а пусть даже и не выиграешь, проиграть-то ведь тоже ничего не проиграешь. Ой ли?! Разве уже не проигрыш — отброшенная в сторону газета. А то, что, пока другие отлеживали бока на софе, Гайоз Джаши должен был горбиться за столом, выискивая увертливые, не дающиеся в руки слова, — это тоже не проигрыш?! А что еще за чертовщина, если не проигрыш, без конца ломать голову в погоне за ускользающим словом, пока другие стучат костяшками домино или режутся в картишки?.. Но, говоря по правде, он-то и сам был немного не прочь, он сам ее и при­вадил, вот оно как.

Да было у него стихотворение:

Молвил ястреб ястребице:— Люба ты мне, голубица...

Вот ведь будто бы ничего такого, да? Будто так себе, ничего особенного, верно? Но посмотрим.

А ну-ка еще разок:

Молвил ястреб ястребице:— Люба ты мне, голубица...

И опять как будто ничего примечательного, ведь правда? Ан нет, что-то все-таки есть! Нет, давайте-ка лучше, друзья мои любез­ные, начнем немного издалека.

Вот гляньте — земля велика, и по ней туда-сюда снуют люди — раз-два, раз-два, давай-давай, шагаай... Но больно ли много мы знаем друг о друге: кто куда идет и кто что собирается делать, тем паче, что многие и сами не знают, куда их несет. Только все мы чего-то хотим. Вот кто-то из нас хочет кое-чего, это плохо; но неко­торые желают чего-то, и это уже хорошо. Но поди-ка узнай, кто есть кто и что есть что... Это вроде бы и невозможно. Раз кто-то рвется к чему-то из всех сил, значит, считает, что это что-то есть нечто хорошее; и другой раз смотришь, так его в этой гонке какая-то — тьфу ты, пропасть! — нелегкая накрутила-настропалила, что ему и оглядеться-то вокруг себя некогда. А мир так богат и так хорош. И весь-то он для тебя, смотри — наслаждайся сколько влезет, не бойся, он выдержит, да и никто тебе в этом не помеха. Ну разве же это дело, что без тебя светает и без тебя опускаются сумерки, а ты ни при чем и совсем-то ты ничего не знаешь. Ну, петух кричит, ну, дождь мокрый, а дальше что? Куда же это годится?! А есть еще, вы даже не поверите, и такие, что завистливо лупя глаза на благо ближнего своего, даже и знать не хотят, как восходит Марих-звезда. Да и зачем ходить далеко; сам-то я хоть и разболтался тут безумолку, тоже не лучше их. А так каждый из нас — будь то по заслугам или не по заслугам — жаждет богатства и изобилья. И уж до того мы, бывает, размечтаемся, что нам бы впору только, отсев там — мука здесь, горе там — где же это, интересно? — радость здесь; жизнью в жизни наслаждайся, а блаженством — на том свете! — Вот вишь как! Хлоп-хлоп в ладоши, таши-туш!! Пандури, зурна-дудуки!!! Кое-что... А чем ты этого заслужил? Тем, что пошел, пришел, принес? Тогда я тоже пойду-приду и тоже принесу, а что, я у бога теленка съел?! Если он нашел, вернулся и принес, то я-то чем хуже? Или не сумею пойти и принести? Только вот чтО... чтО... Этого-то мы частенько и не знаем.