Джон Фаулз - Дэниел Мартин

Ознакомительный фрагмент

— Менее опасные, чем деформации семейные? А что, по-твоему, больший грех — изменить человеку или изменить человека?

Дэн развёл руками:

— Ну, мой милый, таковы правила игры. Я в своё время отказался играть по правилам, не позволил Нэлл изменить меня… Поэтому мы и разошлись. Ты это не хуже меня знаешь.

— Ну хорошо. А если бы ты попытался сохранить семью, позволив Нэлл руководить твоими поступками, ты чувствовал бы себя счастливее?

— Господи, да как же я могу на это ответить?

— Сказав, что не перестаёшь жалеть о том, что ваш брак распался.

Дэн опустил глаза, пристально разглядывая свой бокал.

— Если я и не жалел об этом, то лишь потому, что генетически не могу быть верен одной-единственной женщине.

— Ну а я, пользуясь твоей терминологией, генетически не могу не быть верен одной-единственной женщине. Так ли уж велика разница между нами? Ты по крайней мере честно отдавал себя каждой из них.

Дэну припомнилась давняя шутка об Оксфорде: говорили, что самым типичным из оксфордских профессоров был Льюис Кэрролл.149 Полностью скрыть ощущение, что их разговор близок к абсурду, ему не удалось.

— Энтони, послушай, у меня было меньше часа, чтобы снова познакомиться с Джейн. Разумеется, она изменилась, это видно. Но она вовсе не производит впечатление человека, личность которого деформирована. И я знаю о ней от Каро. Девочка ею восхищается. Я представляю, что всё это значит для тебя, как велик соблазн строго себя судить и… — Дэн почувствовал, что вот-вот сорвётся, и взял себя в руки. — Ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Параноидальный бред умирающего?

— Вовсе нет. Но ведь можно переборщить и с принципиальностью?

В комнате повисло молчание. Исхудалое лицо замкнулось в иррациональном упрямстве, чуть ли не в раздражении, в нежелании отказаться от давно вынашиваемых сомнений.

— А ты женился бы на Джейн, если бы я всё поломал с самого начала?

— На этот вопрос невозможно ответить. Ты и сам это знаешь.

— Но ведь ты был в неё влюблён?

— Меня влекло к ней. Как влекло потом ко многим женщинам. — Глаза Энтони пристально наблюдали за ним, слишком пристально, чтобы Дэн мог чувствовать себя спокойно; он потупился и пожал плечами. — Я не Казанова, Энтони, но был близок со многими. Я и в самом деле испытываю непреодолимую тягу к непостоянству. — Но Энтони всё молчал, и Дэну пришлось приподнять бокал и спросить: — Можно, я налью себе ещё?

— Пожалуйста.

Дэн прошёл к столику, где стояла бутылка хереса.

— И потом, ведь была же Нэлл, — сказал он.

— А сейчас? Есть кто-нибудь?

— Да. — Дэн обернулся, усмехнувшись с грустной иронией. — Совсем молодая. В дочки мне годится.

— Меня тут считают ужасно добропорядочным. Ни одной студентки не совратил. — Дэн улыбнулся, а Энтони продолжал: — И что же, ты не чувствуешь никакой ответственности перед ней?

— А как же. Я даже объяснил ей, что я такое на самом деле.

— Тогда ты оказался гораздо честнее и порядочнее, чем я.

Дверь отворилась: в проёме появилась молоденькая сестра. Она не произнесла ни слова, только притворно-строго взглянула на Энтони, о чём-то предупреждая. Он сказал: «Нет, ещё не пора». Она с готовностью кивнула и скрылась за дверью.

— Ты уверен…

— Да нет, нет. Просто девочка проявляет заботу.

С бокалом в руке Дэн подошёл к стеклянной двери и выглянул наружу: так он был рядом с Энтони, но лишь вполоборота к нему. Проехал автомобиль, потом — два студента на велосипедах; улица внизу полнилась туманом; вверху тянулись крыши Оксфорда — города, казалось, на века отставшего от того, другого, недавно покинутого Дэном в далёкой Калифорнии. Опять ему подумалось о Дженни, о том, насколько приятнее было бы поужинать сегодня с ней, а не с Джейн, поджидавшей его в холле; вернуться в настоящее, а не застревать в несказуемом прошлом. Он чувствовал какое-то психологическое удушье, клаустрофобию от этой замкнутой университетской жизни, гнёт чего-то невыразимого, что за всей этой умудрённостью и интеллектуальностью оставалось вечно незрелым, подростковым, бледным и хилым, словно растение, лишённое света, и в то же время защищённым множеством привилегий, укрытым от трудностей реальной жизни, от мира вне оксфордских стен. То же можно было отнести и ко всей Англии в целом.

— Ты что-то говорил об исправлении неудачного проекта.

— Скорее всего я ничего особенного не имел в виду… Просто, может, что хорошее и выйдет, если обозначить неудачи. Впрочем, нет, — поспешно продолжал он, — здесь я не вполне искренен. Это всего лишь гипотеза, Дэн. Надежда — вопреки всему, — что в один прекрасный день ты сумеешь найти время и поможешь вытащить из-под всего наносного ту Джейн, ту её личность, какой она могла бы быть… — Энтони пристально вглядывался в лицо Дэна, и — как ни странно — впервые за всё время взгляд его вдруг стал почти чужим, формально-вежливым. — Не мог ли бы ты снова стать ей другом?

— Энтони, я не был бы сейчас здесь, если бы… я же пытался дать вам знать… писал вам обоим… через Каро. Давно. Несколько месяцев назад.

И снова Дэн почувствовал, что предложил направление беседы, следовать которому Энтони вовсе не был намерен.

— Да… мы получили. — Он улыбнулся. — Удивляешься, почему мы никак не прореагировали? Или — почему только теперь?

— В общем — да. Самую малость.

— Знаешь, смерть очень похожа на профессора, чьи лекции слышит лишь тот, кто оказался в первом ряду, — сказал Энтони. — Это помогло мне выиграть битву с самим собой, Дэн. А Джейн её проигрывает. — Он помолчал в некотором замешательстве. — Она ведь не хотела, чтобы ты сегодня приехал. Не знаю, понял ты это или нет.

Дэн опять глянул вниз, в окно: улица словно вымерла.

— Она всё ещё винит меня за Нэлл?

— Не думаю, что в этом дело. Да и «винит» — вовсе не то слово. — Голос его теперь звучал не так резко. — Её реакция на прошлое совершенно иная, чем у меня, Подозреваю, что ты для неё — некий символ, воплотивший в себе всё, чего недоставало в нашей семейной жизни. Разбитый киль, на котором — как она теперь считает — и был построен наш брак. — После минутной паузы он продолжал: — Тебе придётся извинить меня, Дэн. Я не очень чётко излагаю проблему. Я понял, что очень хочу увидеться с тобой, примерно месяц назад. И отчасти именно реакция Джейн на заданный мною вопрос помогла мне осознать, как много мы с ней прятали друг от друга все эти годы. Мы никогда в открытую этого не обсуждали. Её нежелание внешне объяснялось боязнью причинить тебе беспокойство. Тщеславие — полагать, что ты вообще помнишь, кто мы такие. Впрочем, — добавил он, — тут она, может быть, отчасти права.

Теперь Дэн стоял, прислонившись к стене у стеклянной двери; Энтони избегал смотреть на него: пристально разглядывал серый больничный пол, будто именно к нему и обращался.

— Но в основном — совершенно не права.

Энтони улыбнулся, поднял на Дэна глаза:

— Но по крайней мере она отчасти права, полагая, что мною движут эгоистические, по сути, мотивы. Я ведь на самом деле прошу тебя сделать то, что не удалось сделать мне самому, Дэн. И я знаю. Невозможно объяснить. После всех этих лет… фактически, увы, не зная тебя больше. Просто — догадываюсь. Просто молюсь об удаче. Теперь, когда тебе вернули недостававшую в колоде карту.

Несколько мгновений — мгновений, снова и снова образующих странные геометрические построения, уничтожающие время и самое понятие хронологической последовательности, — двое мужчин вглядывались друг другу в глаза, пытаясь отыскать там не только кроющуюся в их глубине тайну, но и её разгадку. Код былого общения рушился, предлагался иной; и Дэн, хоть и не мог полностью осознать значительность происходящего, всё же понимал, что — даже если католицизм Энтони и не был теперь столь же неколебим, как прежде, — он сохранил гораздо более глубокую веру — веру в универсальный абсолют. То, что он, казалось, совершенно забыл о времени, о разрыве, обо всём остальном за пределами их разговора, было лишь функцией этой его веры: то, о чём я прошу, — вне времени… это абсурдно, но необходимо, этого требует всё моё существо, моя мораль, мои убеждения. Можешь мне удивляться, смеяться надо мной, презирать за то, что я до сих пор привержен той вере и той науке, над которыми всё больше и больше смеётся мир; но на самом деле в данный момент суть моя не в этом, и не поэтому мы с тобой оказались здесь. Возможно, сказывалась близость смерти, но Дэну подумалось, что он, видимо, всю жизнь заблуждался, полагая, что этот человек был философом всего лишь по интеллектуальной склонности, по складу ума. В глубине его души — и это трогало до слёз — крылось что-то простое до примитивности, чистая наивность детства и в то же время истинной взрослости того, другого, философа, который когда-то предпочёл цикуту лжи.150

— Энтони, ну разумеется… Если мои попытки могут помочь…

Конец ознакомительного фрагмента