Ровно год - Бенуэй Робин

Девушка, семнадцать лет…

Че-е-е-ерт, черт, черт…

Еще разряд…

Код Ф-40…

— Лео, ты меня слышишь? Лео! Как ты себя чувствуешь? Лео!

— Нина… — шепчет она.

Первая бригада травматологов, первая бригада травматологов…

— Ты сильно ушиблась, поэтому мы тебя осмотрим и сделаем томограмму — просто убедиться, что с тобой все…

Раздаются звуки, похожие на гудки автомобильного клаксона, — резкое бип, бип, бип…

— Лео, Лео, посмотри на меня. Как позвонить твоим родителям? Где твой телефон?

— Я… я не знаю, — бормочет Лео. Она и в самом деле не помнит. Она даже мамин номер забыла, затверженный наизусть с пятилетнего возраста на случай именно таких ситуаций, как сейчас.

— Не волнуйся, — говорит доктор, — мы их найдем. Мы вызовем их сюда.

— Где моя сестра? — снова спрашивает Лео, а потом ее увозят, и она слышит крик Иста: «Нина!», и из ее глаз катятся слезы.

Все время, пока ей делают КТ, она дрожит, хоть и знает, что шевелиться нельзя. Лео трясет и после процедуры, когда на каталке ее везут обратно.

— Это просто шок, милая, — говорит ей медсестра. — Ничего страшного, это лишь адреналин.

— Где Нина? — спрашивает она.

— Все будет хорошо. Томограмма хорошая.

Ничего не хорошо. Все плохо.

Теперь в помещении тихо. Тишина почти благоговейная. С Лео снимают шейный ортез и позволяют сесть. Ей дают пластиковый стаканчик с водой, но она просто держит его в руке — забыла, как подносить стакан ко рту. Она обнаруживает, что кожа на ладонях содрана, замечает на рукаве рубашки пятно крови. Эту рубашку Лео одолжила на вечер у сестры. Нина убьет ее за это пятно.

По коридору напротив — комната со стеклянными окнами и опущенными жалюзи. Из нее выходят люди в зеленых хирургических костюмах, потные, перепачканные кровью, с поникшими головами и плечами.

— У нас экзитус леталис, — произносит кто-то, но Лео не знает, что это означает.

Зато она определенно видит — и ледяная струйка страха сбегает от шеи до самых пяток, — что никто, абсолютно никто не смотрит в ее сторону.

— Нина!!! — раздается надрывный вопль. Лео резко оборачивается посмотреть, кто зовет ее сестру, и видит маму, объятую таким ужасом и смятением, что Лео даже не узнала родной голос.

Мама смотрит на Лео, и по мере того, как понимает, что перед ней младшая, а не старшая дочь, выражение ее лица меняется. Лео вновь опускает взгляд на окровавленный рукав Нининой рубашки и задается вопросом, не превратилась ли в призрака.

— Мама! — кричит Лео.

И вот уже мама бросается к ней и сгребает в охапку, и от нее пахнет Ниной, домом, местом, куда уже не вернуться. Лео вспоминает, как сильно хотела к маме, но эта мама совсем не та. Эту маму бьет крупная дрожь, ей страшно, она вся взмокла и совершенно растеряна. Лео нужна та мама, которая будет сидеть на краешке ее кровати, когда она проснется от дурного сна, та, что не отходила от нее, когда маленькая Лео болела, та — добрая, спокойная, уверенная.

Нет, ей нужна не мама, вдруг доходит до Лео, ей нужна Нина.

— Мы пошли на вечеринку… — всхлипывает Лео. — Прости меня, мамочка, мы пошли на вечеринку… Пожалуйста, пожалуйста, прости…

В комнате тишина, мир освобождает место для чего-то необъятного и немыслимого — того, что они все равно никогда не смогут принять.

17 августа, 22:36. 10 минут после аварии

Эй, а как же вечеринка?

Земля почему-то очень твердая, гравий царапает кожу, Лео не понимает, куда делись бассейн, Софи с Мэдисон и все остальные. Ни бассейна, ни чашек. Где все?

А вот и свет — красный, не голубой, как освещение в бассейне. Вокруг нее ходят и разговаривают какие-то люди. Она видит только их ботинки, черные, крепкие. Практичные. Первая мысль Лео: «Нина скажет, что ботинки — полный отстой».

— Эй, милая! Как ты? Пришла в себя?

Лео пробует пошевелиться, сесть, но чьи-то руки укладывают ее обратно. Руки осторожные, но незнакомые, и Лео хочет их стряхнуть, однако они опять не дают ей двигаться.

— Я вас не знаю, — пытается выговорить она, но во рту полно крови, такой мерзкой на вкус, что у Лео начинается рвота.

— Ложись, ложись, — настаивает голос. Он будто бы уговаривает маленькую напуганную девочку, и Лео сознает, что сейчас она и есть маленькая напуганная девочка. — Просто лежи спокойно, хорошо?

— Нина, — силится произнести она, но ничего не выходит, слова застревают в груди.

Люди кричат, голоса — громкие и страшные, слова — непонятные.

Столкновение со стороны переднего пассажира.

Ин экстремис.

Остановка СЛД.

Теперь Лео чувствует в сыром ночном воздухе запах бензина, резкую химическую вонь. Посреди дороги она видит перевернувшийся автомобиль, вокруг которого собралась толпа. А где машина Иста? Где Ист?

И где Нина?

— Сестра… — хрипло выдавливает Лео, но человек рядом с ней ее не слушает. Он говорит что-то странное: фиксация шейных позвонков, носилки, стационар, в сознании. Слова проплывают мимо Лео, но голова у нее слишком тяжелая, поэтому она не успевает их поймать, чтобы прижать к уху, как морскую раковину, и тогда уже понять смысл.

Кто-то плачет. Мужчина или, может, парень-подросток.

Лео предпринимает еще одну попытку заговорить, однако в этот момент ей надевают на шею жесткий воротник, подсовывают под спину носилки и светят в глаза слепяще-белым лучом фонарика.

— Все, зафиксировали, — говорит ей тот человек, и только тогда Лео замечает у него на груди, чуть повыше сердца, служебный бейджик.

— Зачем… — начинает она, но луч фонарика гаснет, и она отрывается от земли, уплывает прочь, прямо как слова, и, плывя, она наконец видит Нину.

Ее сестра на каталке, вся обложенная трубками и прозрачными пакетами, и какой-то незнакомец так яростно давит ей на грудь, что Лео пытается потребовать, чтобы он прекратил, ведь Нине больно.

Однако сейчас она думает лишь о том, что эта девушка на каталке, маленькая и хрупкая, — наверное, не ее сестра, потому что Нина всегда очень большая, такая большая, что занимает собой все свободное место, а значит, тут что-то не так и это не Нина, пускай даже на пальце левой руки у нее блестит Нинино серебряное колечко и намокшая (намокшая?) прядь каштановых волос свешивается с каталки, которую загружают в карету скорой помощи.

Опал в колечке, Нинин камень-талисман, сверкает в свете люминесцентных ламп.

Лео пытается что-то сказать, закричать, но весь воздух в груди внезапно исчезает, и она снова проваливается в темноту, к звездам, ее затягивает туда, где так хорошо, где нет ни пространства, ни звука, где все черным-черно. Красные огни затухают, растворяются во мраке, и человек с бейджиком склоняется над ней и дрожащим, встревоженным голосом просит:

— Нет-нет, не закрывай глаза, будь здесь, слышишь?

Последнее, о чем успевает подумать Лео: где бы сейчас ни была Нина, она тоже хочет туда.

17 августа, 22:26. АВАРИЯ

Нина одевалась наверху, когда Лео услышала ее крик:

— Лео, Ист пришел! Открой дверь, пожалуйста!

— Ты можешь не орать? — немедленно отреагировала мама. Не то чтобы прокричала, но произнесла довольно громко.

Нина что-то пробурчала себе под нос — Лео с мамой не разобрали, что, да это, пожалуй, и к лучшему. Тем вечером атмосфера в доме была накаленная, и виной всему — Калифорнийский университет. Точнее, тот факт, что Нина не записалась на виртуальную экскурсию по кампусу, как хотела мама, и все закончилось скандалом, разгоревшимся еще сильнее в тот момент, когда Нина аккуратно наносила на веки младшей сестры подводку для глаз. Лео отчаянно старалась не моргать, а мама и Нина ссорились поверх ее головы, упоминая ответственное поведение, родительскую гиперопеку, вечеринку, на которую собирались сестры («Да, там будут взрослые — зачем спрашивать очевидные вещи!») и заведение, куда они заедут перед началом («Ну конечно же, в „Ин-энд-аут“[19], куда еще можно пойти в этой дыре?»).