Лоуренс Норфолк - В обличье вепря

В течение нескольких последующих месяцев он повторял все то же самое, что рассказал тогда Вальтеру Райхману, бесконечной процессии более молодых коллег и соперников маститого критика. Лицо Соломона Мемеля смотрело с журнальных обложек, и после каждого такого появления еще несколько дней его узнавали в магазинах и кафе. Его приглашали на телевидение, он отказывался. Леон Фляйшер сообщал ему по телефону об очередных коммерческих успехах книги и о деталях своих сражений с представителями «Зуррер ферлаг». Эти переговоры, ликующим тоном рассказывал ему Фляйшер, просто преобразились благодаря успеху «Die Keilerjagd».

— Они такие неловкие охотники, Соломон. Хрустят ветками и ломятся через подлесок. Им никогда не словить вашего вепря, — Чем ближе к осени, тем голос его становился все более и более скрипучим. А осенью появилась свистящая одышка.

В октябре того же года одна швейцарская газета опубликовала явно передержанную фотографию трех стоящих на склоне холма женщин: переброшенные через плечо винтовки, подсумки с патронами. Подпись под снимком гласила: «Анастасия Коста (слева) — „Фиелла“ из „Die Keilerjagd“ Соломона Мемеля, фото сделано на западных склонах Пинда за три года до ее смерти». В сопроводительной статье утверждалось, что снимок был сделан летом 1941 года.

Сол сидел и смотрел на газетную полосу. Роста женщина была правильного. Волевое лицо, даже слишком волевое, чтобы соответствовать принятым нормам женской красоты. Это вполне могла быть и она, однако детали, которые могли бы его в этом убедить, потерялись в слишком ярком солнечном свете, залившем объектив фотоаппарата. За недостатком других более или менее достоверных изображений это начали повторять снова и снова. Иногда она была «andartisse, то есть партизанка», иногда «героиня греческого сопротивления», но чаще всего именовали ее все-таки «Фиеллой» из его поэмы.

Настал новый год, и он начал подыскивать себе другую квартиру: процесс давно намеченный и неоднократно откладывавшийся на потом. Книги, которые стопками громоздились по всем углам своей комнаты в «Отеле д'Орлеан», были разложены по коробкам. Всю одежду, подумал он, можно по-прежнему уместить в тот же картонный чемодан, который стоял на шкафу, рядом с пишущей машинкой. Лежа на кровати с руками, заложенными за голову, и глядя на эту стоящую на шкафу парочку, он вдруг подумал: ну вот, прошел уже целый год, а я не написал ни единой строчки. Фактически с того самого дня, как встретился с Райхманом. Он поднимался по лестницам в крохотные комнатушки в мансардах. Его шаги мерили обширные паркетные просторы. Он поднимал голову и через световой колодец с пропорциями шахты для лифта наблюдал крохотный квадратик неба. В бетонной колонне рядом с Монпарнасом вместо стен были окна. Зато какой вид, говорили ему. Вид на самого себя, думал он, едва не касаясь стекла носом: стекло мутнело, потом расчищалось опять, открывая сотни других окон, или тысячи, или сотни тысяч.

В феврале голос Леона Фляйшера вдруг снова напомнил ему тот самый тембр, к которому он привык с самой первой встречи.

— Я «прошел через небольшую операцию», как принято говорить у обреченных на скорую смерть политиков. В результате умирать я буду обычными темпами, а не ускоренными, — объяснил он Солу, — Кстати, о смерти и о политике: цитата из вас на прошлой неделе прозвучала в бундесрате. Перевранная цитата, если быть точным. Вы видели отчет?

— Умирать? От чего?

— Вы начинаете повторяться, Соломон. Обычно это удел поэтов значительно более старших годами. А теперь последние вести от Зуррера. Это нужно было слышать…

Продажа «Фляйшер ферлаг» издательству «Зуррер ферлаг», казалось, стала для Леона Фляйшера страстью буквально всепоглощающей. Его телефонные звонки все больше и больше походили на резюме последних успехов на этом поприще или, скорее, отсутствия таковых, ибо все его кавалерийские атаки и обманные маневры, насколько мог судить Сол, не приводили ровным счетом ни к чему, если не считать положительным результатом все большую и большую запутанность всего этого дела. Энтузиазм Фляйшера по поводу этих переговоров был положительно неиссякаем, но ничуть не заразителен. Он от души смеялся в Вене, радуясь собственной изворотливости, в то время как Сол в Париже трудил голову, пытаясь понять, почему именно этот пункт соглашения должен вызывать чувства настолько сильные. Он возобновил свою охоту за квартирой и в конечном счете нашел одну, в шестнадцатом округе: единственное, что говорило в ее пользу, так это что у Сола она с самого начала не вызывала отвращения настолько же явного, как все прочие, которые он уже успел к этому времени посмотреть. Освободиться она должна была только в мае. В середине апреля он поднял с полочки в коридоре «Отеля д'Орлеан» телефонную трубку и услышал в ней женский голос.

— Я могу поговорить с господином Мемелем?

— Уже говорите. А могу я поинтересоваться, с кем имею честь?

— Ингеборг Фляйшер, господин Мемель. Я жена Леона Фляйшера.

— Жена? А я даже и не знал… Простите, фрау Фляйшер, но я и понятия не имел, что… Простите меня.

— Я никогда не вмешивалась в дела мужа, господин Мемель.

Уголком глаза Сол заметил, что в дверь кто-то вошел и замешкался в полутьме.

— Вплоть до нынешнего момента, — продолжала между тем жена Фляйшера, — когда не вмешаться я уже просто не могла. Я обзваниваю всех авторов, сотрудничавших с «Фляйшер ферлаг», чтобы известить их о том, что издательство продано «Зуррер ферлаг». «Зуррер ферлаг» принимает на себя все обязательства по контрактам, подписанным моим мужем, о чем в ближайшее время и пришлет вам официальное уведомление. Но мне хотелось связаться с авторами раньше их. Мне кажется, Леон одобрил бы этот мой поступок.

Сол почувствовал, как по спине у него пробежала ледяная волна.

— Прошу вас, простите меня, фрау Фляйшер, но не хотите ли вы сказать, что Леон…

— Мой муж умер позавчера ночью, господин Мемель, от осложнений, возникших в результате рака гортани.

— Но он же сделал операцию, — вскинулся Сол, — Он сам сказал мне, что пошел на поправку.

— Операция была неудачной.

Фигура, зависшая в коридоре, по-прежнему никуда не уходила. Наверняка кто-то из жильцов ждет, пока освободится телефон, подумал Сол. И повернулся к ожидающему спиной.

— Мне очень жаль, фрау Фляйшер. Без вашего покойного мужа я бы никогда не…

— Я понимаю, господин Мемель. Многие из тех писателей, чьи книги публиковал мой муж, могли бы сказать то же самое, но я знаю, что Леону было бы особенно приятно услышать благодарность за поддержку именно из ваших уст.

— Мне действительно очень жаль, — снова сказал Сол.

Повисла неловкая пауза.

— Господин Мемель, — проговорила наконец женщина. — Мне, право, очень неловко это говорить, но я никогда не разделяла интересов своего мужа.

Ингеборг Фляйшер немного помолчала.

— Я крайне редко читаю книги, которые он публикует. Почти никогда. Книги вообще не слишком меня занимают.

Вот теперь Сол вполне мог ее себе представить. Ингеборг Фляйшер была женщина простая, с добрым лицом и светло-русыми волосами, которые она завивала раз в неделю. Муж постоянно ставил ее в тупик; впрочем, по-своему она им гордилась. И вот теперь он взял и исчез, в последний раз поставив ее в тупик. Сол явственно слышал в ее голосе нотку паники — и обиды.

— Но вашу книгу я прочла, господин Мемель.

И с этими словами Ингеборг Фляйшер повесила трубку.

Сол тоже положил трубку на рычаг и повернулся к дверям. Человек, который ждал, пока освободится телефон, тут же пошел ему навстречу. Сол посторонился, чтобы дать ему пройти. Нужно выйти на улицу. Пройтись. Подумать. В руках у человека был большой портфель-дипломат, которым он размахивал так, что едва не ударил Сола. Это был Вальтер Райхман.

Поводом, по которому критик снова здесь появился, стала смерть Леона Фляйшера, — вот первое, что пришло Солу в голову. И нерешительность его объясняется просто: а как еще должен чувствовать себя человек, который принес дурные вести. Но когда он поздоровался с Солом, в манере его не было даже намека на скорбь. Беспокойство — да, было. Нет, решил про себя Сол, со смертью издателя это не имеет ничего общего.

— Что привело вас в Париж, господин Райхман? — спросил он.

Критик пробурчал в ответ что-то невнятное, открыл дипломат и начал рыться в нем одной рукой. Что бы он там ни искал, именно эта вещь и заставила его сюда приехать; а вот теперь он никак не мог ее нащупать и поэтому разочарованно качал головой. А он куда более нервического склада, чем может показаться на первый взгляд, подумал Сол.

— Господин Райхман, мне только что сообщили о смерти моего издателя, Леона Фляйшера. Так что простите меня за прямоту, но — зачем вы сюда приехали?

— Мне, право, очень жаль, господин Мемель, — Круглая голова Райхмана вынырнула из-за крышки дипломата, — Очень жаль. Я был знаком с Леоном Фляйшером. Очень честный был человек, да, честный…