Не слушай море - Мельцер Саша

– Вовремя мы от морской гадины избавились. – Я хрипло рассмеялся. – Иначе бы всю консерваторию уничтожил.

– Вряд ли. – Алиса качнула головой. – Он был осторожен. Полгода никто ни о чем не догадывался…

Я задумчиво перевел взгляд на посеревший от времени потолок. Иногда от него отваливались целые куски побелки, падая на пол и разбиваясь. Один попал даже на одеяло, но я быстро стряхнул на пол.

– А до него были сирены? Отец искал их уже несколько лет…

– Может, и были. – Она пожала плечами. – Но мне неведомо. А ты мой спаситель.

Я смущенно покачал головой.

– Прямо уж спаситель… Ничего такого.

Алиса внезапно пересела на мою кровать. В удивлении я поднял на нее взгляд и обнаружил, что наши лица оказались совсем близко друг к другу. В прошлый раз мы находились на таком же расстоянии у Эйдленов дома, но я плохо помнил, что случилось тогда. Зато сейчас явственно ощущались Алисины духи и запах ее кожи, пробивавшийся через парфюм. Она с нежностью смотрела мне в глаза, а я изучал ее длинные светлые, как у альбиносов, ресницы, и терпеливо ждал.

Мне стоило поцеловать ее самому, но я боялся спугнуть. Целовать ее все равно что коснуться крыльев бабочки: только тронь, и она улетит. Поэтому я, осторожничая, чувствовал ее горячее дыхание на своих губах. Ей потребовалось около минуты, чтобы коснуться моих пересохших губ.

Мы разделили привкус крови на двоих. Алиса осторожно меня целовала, пока я обнимал ее за пояс, медленно скользя по нежной коже поясницы. Ее губы были мягкими – именно такими, как я себе и представлял. Персиковый блеск для губ быстро смазался, оставив после себя только совсем слабый аромат.

Поцелуй был прерван хлопнувшей дверью. Алиса отпрянула, но не прекратила сжимать мою ладонь. В дверях стояла пожилая медсестра, держа в руках капельницу. Ее халат посерел от количества пережитых стирок, а руки выглядели совсем сухими. Алиса, поднявшись с кровати, отошла, уступая место медработнику. Та повесила капельницу на штатив и медленно, аккуратным движением подключила ее к катетеру.

– Как самочувствие? – вежливости ради поинтересовалась она. В глазах ее даже намека на интерес не было.

– Нормально, – буркнул я, недовольный тем, что нас прервали. – Когда меня уже выпишут?

– Не могу знать, – ответила медсестра. – Скоро уж должны. Дежурный врач зайдет вечером. Там к вам посетители ломятся, я не могу пустить всех.

– Кто ломится? – напрягся я.

– Да куча целая людей! Говорят, однокурсники. Пустить всех не могу!

– На минуточку, – взмолился я. – Пожалуйста. Они же уже пришли, ну чего вам стоит. И приемные часы еще не закончились!

Она смерила меня недовольным взглядом, потом глянула на старательно смотревшую в сторону Алису. И наконец медленно кивнула.

– Пять минут.

Она скрылась за дверью, и очень скоро мы услышали гомон. Такой, словно табор бежал по больнице, распевая песни и устраивая пляски. Раздавались и окрики персонала: «Потише! Больница все-таки!» Но консерваторских было не остановить: судя по звуку, они приближались стремительно. Мы с Алисой только моргнуть успели, как они уже ввалились в палату.

Их было человек десять. Сияющие, довольные, улыбающиеся. Я с жадностью вглядывался в их лица, такие знакомые. Конечно, среди них не хватало Даши. Не было и главной звезды.

– Мы волновались! Нам сказали, ты чуть не умер!

– Мы сразу прибежали!

– Нас не пускали.

Они галдели наперебой, а я не верил, что они пришли ко мне. В последнее время я почти не был на парах, ни с кем не общался толком, а они все равно решили меня навестить. В груди защемило сердце, а в горле туго встал ком. Впервые я ощутил себя нужным кому-то. Пусть они и не знали о схватке с сиреной. Никто не знал, да никому и не стоило знать.

– Как ты? – на стул плюхнулся однокурсник Серега, бесновавшийся в хоре и исполнявший роль демона. – Мы все заволновались, что потеряли еще одного контратенора.

– Еще одного? – Я сделал вид, что не понимаю, о чем шла речь.

– Алиска же сказала, что Мишель уехал? – Он вытянул ноги и повернулся к Алисе.

Румянец быстро схлынул с ее щек, оставив хмурую бледность. Она чуть наклонила голову вперед, и светлые пряди скрыли лицо от посторонних взглядов. Все однокурсники повернулись к ней. Алиса еле слышно прокашлялась.

– Да, он поехал к матери в Петербург… Неотложные дела, – на грани слышимости пробормотала она и прислонилась к подоконнику. – Он уже не вернется до премьеры.

– Ну Геннадий Аристархович и вопил… Сначала лютовал, а потом понял: тогда ж ты Орфея петь будешь. И, кажись, даже обрадовался! – Серега хлопнул в ладоши.

А я не поверил тому, что услышал.

– Что?

– Ты будешь петь Орфея! Главную партию! Огнище! – Он встряхнул меня за плечо. – Так что ты это, выздоравливай скорее! До премьеры неделя осталась, а тебя давно не было на репетициях… Геннадий, кстати, и об этом говорил…

– Да я… Я наверстаю! – тут же спохватился я. – Меня скоро выпишут!

Я ликовал. Даже не верилось: я все-таки спою Орфея.

В коридоре было пусто: консерватория будто вымерла перед спектаклем. Вчера у нас был последний, генеральный прогон перед концертом, и уже сегодня, двадцать третьего декабря, состоится премьера. Я пропустил много репетиций, поэтому приходилось заучивать партию и ноты днем и ночью: за последнюю неделю батя вынес из дома больше восьми банок энергетиков, а жестянка с растворимым кофе совсем опустела. Но в меня многие верили.

Геннадий Аристархович горячо убеждал ректора не отменять премьеру, заявляя, что я способен исполнить Орфея лучше Мишеля. Однокурсники подсказывали мне, если я забывал слова. Алиса же всегда была на сцене. После исчезновения брата она запела так, как никогда до этого. Ее сопрано походило на пение скрипки или на первую весеннюю капель. Ее голос был совсем не тот, который мы слышали раньше: из него исчезла скрипучесть, а Алиса начала попадать в ноты. Ее хвалили. Аккомпаниатор даже захлопал на последней репетиции.

«Ну, вот так чтобы спели, как сейчас, – сказал Геннадий Аристархович, и большей похвалы от него дождаться было трудно. – Вы молодцы».

Я бежал по коридору консерватории, размахивая текстом партии Орфея. На мне уже был костюм – красивый, сшитый костюмером специально для этой оперы. Правда, в плечах он сидел неудобно и был тесноват: все-таки шился на Мишеля. Сначала даже не верилось, что я вообще в него втиснусь: Мишель был изящнее и тоньше, немного ниже. Но и так смотрелось неплохо. Волосы уже растрепались: Алиса колдовала над ними целое утро, заливая их лаком и еще одним средством для укладки, но пара прядей все-таки выбилась и теперь падала на глаза.

До начала оставалось пятнадцать минут. Из холла зрителей провожали в зал. Я запоминал последние слова наспех: за неделю выучить оперу оказалось сложно. Но я все равно чувствовал себя счастливым и нисколько не боялся. Наоборот, жаждал посмотреть зрителю в глаза.

За кулисами кипела жизнь. Хористы, до боли одинаковые, стояли и готовились к выходу. Девушки поправляли друг другу волосы, а парни смеялись, но тихо, чтобы не слышали в зрительном зале. Геннадий Аристархович, кажется, научился общаться жестами: молча и грозно раздавал указания декораторам и исполнителям.

– Ну наконец-то! – Он дернул меня за руку чуть выше локтя. – Сколько ждать вас можно, Родион?!

– Я… я бежал… – наспех выдал я. – Мне нужно было время после распевки.

Геннадий Аристархович вздохнул.

– Умоляю, не подведите. – Он покачал головой. – Я за вас перед ректором поручился.

Об этом я знал, как и все остальные. Опера и правда была на грани отмены. Только потому, что ректора впечатлял опыт Геннадия Аристарховича и его режиссерские навыки, он все-таки дал опере состояться. На моих плечах лежала огромная ответственность: ключевая партия, отсутствие репетиций, слабое знание текста. Я рисковал, но был к этому готов.

Алиса, поправив деталь костюма и расправив кружево, подошла ко мне. Ее теплая ладонь на моем плече хорошо успокаивала. Сердце стало колотиться чуть медленнее, и пальцы уже не так дрожали.