Андрей Рубанов - Готовься к войне

Готовьтесь к войне, господа. Ладно, к черту войну, - готовьтесь хоть к чему-нибудь. Только не сидите на жопе. Привыкнете - хуже будет. Чтоб впаривать западным прагматикам нефть и газ, много ума не надо. Другой вопрос, что будут делать ваши внуки, которым останется в наследство бесплодная пустыня.

Ровно в девять ноль-ноль в дверь постучали. Пришла Люба. Доложиться. Банкир молча сделал приветственный жест и натолкнулся на удивленный взгляд секретарши.

- У вас все в порядке? - осторожно спросила она.

- Не понял.

Люба замялась:

- Вы… неважно выглядите.

Как и положено хорошей секретарше, она знала все подробности развода своего шефа, сочувствовала и невзначай закрепила за собой право на проявление особенной, сугубо женской, заботы.

- Издержки профессии, - бодро ответил банкир («Хули я бодрюсь?» - пролетело в голове). - Понимаешь?

- Нет.

- Ладно. Сделай мне чаю крепкого.

Люба поспешно удалилась, озадаченная. Шеф много лет пил только чистую воду - презирал всякие тоники, включая самые безобидные.

Сейчас он выпил подряд три чашки и быстро пожалел. Сначала ощутил неуют, а потом из верхних углов кабинета пополз к нему мрак, словно некие пауки, очень быстрые, вмиг заткали пространство гадким и непрозрачным, намереваясь лишить Знаева маневра и воздуха; проблеваться, что ли, - подумал финансист, начиная дрожать, - где моя Алиса, пусть заберет меня отсюда, зачем я вообще приехал, обещал же остаться дома, пренебречь трудовым понедельником… Боже, а это еще кто прорывается, огромный, при ухмылке, в облаке перегара, тянет ладонь-лопату? Ага, Жаров, этот - свой, этот не жлоб, этот хотя-бы не такой медленный, как все прочие…

- Ну и рожа у тебя, - рассмеялся Жаров. - Не спал, что ли?

- Спал, - соврал банкир.

- А вот я не спал. Думал.

Альфа- самец выглядел напряженным и торжественным.

- О чем? - подозрительно спросил Знаев.

- О нас с тобой. У меня есть идея. Золотая. Как волосы твоей Алисы. Это песня, а не идея… Я готов сформулировать предложение. Простое и красивое.

- Формулируй, - разрешил Знаев. - Только сначала скажи мне вот что: зачем ты обещал моему сыну поездку в Лондон? На футбол?

- А что такого? Он мой племянник. Почему я не могу сходить на футбол со своим племянником?

- Вот и сходите. В «Лужники». А не на «Уэмбли».

- А я хочу на «Уэмбли», - небрежно возразил альфа-самец. - И пацан тоже хочет на «Уэмбли». В чем проблема?

- Проблема в том, - банкир повысил голос, - что ты испортишь своего племянника, понял? Москва и так битком набита богатенькими набалованными детишками, которые «Лужники» за стадион не считают. Не делай из моего сына мажора.

Жаров наконец понял, улыбнулся и посоветовал:

- Брось. Будь проще.

- Пошел ты! - Знаев разозлился. - С какой стати я должен быть проще? Сам будь проще. Если умеешь. А я не умею. И не буду.

Электроторговец бросил презрительный взгляд.

- Я понял. Ты у нас гордый. И вдобавок - педагог. Только не забудь, что у твоего сына папы нет. Папа твоего сына зависает в особнячке с девочками. Пусть у парня будет хотя бы нормальный дядька…

Банкир хотел возразить, грубо, однако сдержался. Жаров подождал и тихо спросил:

- Ты хочешь построить магазин?

- Хочу.

- Очень хочешь?

- Очень.

- И назвать его «Готовься к войне»?

- Именно так.

- Сколько тебе нужно от меня денег?

- Чем больше, тем лучше.

- Миллиона долларов хватит?

- Для начала - да.

- Четырьмя равными частями в течение четырех месяцев. Безналичным валютным переводом на твой счет. Первый платеж - сегодня. Сейчас.

Банкир очень быстро подумал и сказал:

- Тремя частями. За три месяца.

- Договорились.

- Что ты хочешь взамен?

- Твою рыжую.

Знаев не сразу понял, а когда понял - поймал себя на том, что часто и быстро моргает.

- И еще одно, - продолжил альфа-самец, едва не по слогам. - Ты возвращаешься в семью. И сам все решаешь насчет «Лужников», «Уэмбли» и прочих моментов.

- Вот как.

- Да. Так. - Жаров шумно выдохнул и тряхнул головой, как будто выпил стакан крепкого; он выглядел напряженным и торжественным. - Очень красиво и всем удобно. Ты получаешь деньги. Моя сестра получает мужа. Мой племянник получает отца. А я получаю рыжую Алису.

- Твоя сестра не пустит меня обратно.

Жаров посуровел.

- Ты сделаешь так, чтобы пустила. Что-нибудь придумаешь. Покаешься. Подаришь «Лексус» или еще какое-нибудь говно. А рыжей, - он облизнулся и даже почти закатил глаза, - сегодня же скажешь, что между вами все кончено. Спасибо, до свидания, мне больше не звони. Остальное я сам сделаю. Ты будешь строить магазин, а я - потягивать рыжую девочку. Ты окажешься на своем месте, а я - на своем.

Рыжая девочка - моя, хотел сказать Знаев, но ничего не сказал.

- Ей будет хорошо, - серьезно добавил электроторговец и расправил плечи. - Она, конечно, мне надоест… Как все надоедали… Потом… Но я ее хорошо пристрою. На высокую орбиту запущу. Может, даже квартиру ей куплю. Чтоб человек строил жизнь на нормальном фундаменте… Я, Знайка, ночь не спал. Закрывал глаза - ее видел. А потом рядом с ней представлял тебя - и мне плохо становилось. Не обижайся, но ты и она - это… не совпадает! Она - сама жизнь. А ты сухарь и маньяк. Она от тебя все равно сбежит. В ужасе. Отдай ее мне и забудь. Сейчас позвони своим клеркам, Горошкину этому или кто там у тебя на подхвате, - пусть печатают платежку. На триста тридцать тысяч долларов. С моего счета на твой. И приносят сюда. Пожмем друг другу руки, обнимемся, я поставлю подпись. Ты тут же звонишь Камилле. Потом - Алисе. И я уезжаю. Пять минут - и в твоей жизни наступает твердый порядок.

Глядя в пол, банкир несколько раз быстро кивнул, щелкнул пальцами и как бы со стороны понаблюдал, как потоком несутся через сознание десятки мыслей, образов и даже арифметических подсчетов.

- Жаров, - сказал он, прокашлявшись. - Ты мне друг. Лучший. Ты хороший человек Твоя сестра Камилла - прекрасная женщина. И мать моего сына. А теперь слушай… - альфа-самец, торжественный и напряженный, заметно побледнел, а банкир укусил собственную нижнюю губу. - Я не возьму у тебя твой миллион; я не вернусь к твоей сестре; я не отдам тебе рыжую Алису. Это мой тебе окончательный ответ.

Электроторговец сделался напряженным и торжественным до последней степени.

- Ты делаешь ошибку.

- А мне все равно.

- Подумай.

- Я уже подумал.

- Все равно - подумай еще.

Знаев опустил глаза.

- Ты сказал - я ответил. Ты предложил - я отказался. Это все, Герман. Уговаривать меня бессмысленно. Мы не договорились.

- Я рассчитывал на другое, - сказал Жаров, напряженный и торжественный.

- Прости.

Банкир решил добавить еще несколько коротких фраз.

О том, что ему не по душе, когда кто-то хочет получить принадлежащее ему. О том, что незачем навязывать ему то, что ему не нужно. Но не добавил. Он вдруг понял, что отказал другу вовсе не из любви к девушке с золотыми волосами, а из принципа. Повинуясь выработанному десятилетиями коммерческому рефлексу: если на тебя давят, покажи зубы. Жаров покусился не на рыжую Алису, и не на право человека самому решать, с кем ему жить и как воспитывать потомство. Тут было нечто большее. Тут банкира Знайку вознамерились нагнуть, шантажировать, в угол загнать, ниже пояса ударить; тут думать незачем, тут нужно сразу бить по рукам, сильно, больно. Очень быстро.

Знаев посмотрел вправо и влево - но не узнал в своем собственном кабинете ни одной своей собственной вещи.

Он сразу легко простил Жарову - тот еще переминался, ждал чего-то, невзначай рассматривал свой новенький перстень - его шантаж. Альфа-самец был всего-навсего раб собственного полового аппарата. Обмен двух сисек и одной пиписьки на полновесный лимон баксов - совсем нередкая ситуация в городе Москве. Бывало, платили и больше. Бывало, швыряли трехэтажные особняки, двухпалубные яхты, контрольные пакеты. Швыряли репутации, мозги, судьбы. Швыряли все. И на халяву доставшееся, из земли добытое и по трубе в Европу перекачанное. И тяжело заработанное, копейка к копейке скопленное. И через большую кровь и обман у ближних вытащенное. Неважно, как добыть, важно швырнуть красиво - такой тут, в аморально богатом городе, в столице жлобов, торжествовал обычай, уходящий корнями в глубь столетий.

Но себя он не простил. Когда мотивом для защиты собственной любви становится собственная гордыня, такое трудно простить. Когда все думают, что ты бьешься за любовь к женщине, а ты доподлинно понимаешь, что бьешься всего лишь за любовь к самому себе, - как суметь простить это?

- Созвонимся, Герман, - сказал банкир.

- Конечно, - ответил смешавшийся электроторговец.

Они пожали друг другу руки.

После ухода Жарова банкир некоторое время потратил на то, чтобы восстановить связи с реальностью. Хорошо бы сейчас изловчиться и очень быстро забыть произошедшее. И вернуться к текущей работе. Был бы гением самоконтроля - так бы и сделал.