Юрий Петухов - Охота на президентов или Жизнь №8

— Мы не свидетели, — сказали они хором.

Я несвидетель. Я просто зернышко в этом огромном мешке, что называется жизнью. Кто несёт этот грязный и драный мешок? Куда? И зачем?! Кеша говорил. Создатель… Я не уверен в этом.

Зерна сыпятся во все прорехи… Но мешок не пустеет. На мешке печатью чёрная восьмёрка… («большая», хе-хе!). Когда мешок качает из стороны в сторону, она превращается в знак бесконечности, в эдакую тоскливую и занудную ленту Мёбиуса… В прореху я вижу рог дьявола. Диа-Вола — бога Ваала, Бела, Велеса и Волоса. Это он князь мира сего. Он незрим, как гравитация.

Он правит жизнью.

А Бог просто отдыхает.

Он уже сделал своё дело.

Зёрна летят в прорехи… в пустоту, где нет никакого рая и никакого ада, нет гурий и эдемов, серафимов и кущ… где нет ничего, даже пустоты.

Увы…

Нынче не то, что при проклятом тоталитаризме, когда была тишь да гладь, пустые лагеря и Божья благодать. Нынче мочат на каждом шагу: в основном у подъездов, в подъездах и в сортирах. По десятку на день. А то и по три. Демократия! Не захочешь, а кого-нибудь пришьёшь… Кого-нибудь? А почему кого-нибудь? Может, перед тем, как пришить, немного мозгами пораскинуть… Ай, да чёрный человек! ай, да сукин сын!

Ведь в России нашей непутевой пока до виновника всех бед доберутся, перемочат половину неповинного народонаселения… да и то не доберутся. Это только во-ланды всякие встречные-поперечные, с которыми не надо заговаривать, наперёд знают, кому какой кирпич на голову спихнуть… А мы всё больше в соседе главного вражи-ну видим. Калечим ближнего своего почем зря, чтоб дальние боялись. А дальние не боятся, а смеются… над убогими дураками.

Вот и Кеша опять звонил, каялся:

— Стыдно, сам себя уважать перестаю, Юра! — плакался он мне. — По мелочевке работаю… на неделе двух губернаторов списал да банкира, блин! меня уже тошнит от этих банкиров! Не хотел… противно руки марать, да пацаны уговорили, у них семьи, тяжело без работы…

— А губернаторов за что? — спросил я, хотя мне было плевать и на одних мародёров, и на других.

— Одного рыбная шобла слила, другого таможенники. Оба, сучары, не по чину долю с хабара драли…

— Так ты б заодно и шоблы-ёблы эти слил, остохренели они всем, не меньше отцов народа! — я знал, что говорил, я знал, что когда какого-нибудь «народноизбранного» бугра сливают, веселится и ликует всё народонаселение — праздник! бальзам на душу!

— Слил, — грустно признался Кеша, — только опять на сходняке будут пинать, мол, заказчиков скоро не останется… не принято у нас, Юра, кур резать, что золотые яйца несут. Я б и о пузанов руки не поганил, да бабульки с дедульками письма шлют: один, сучонок, всех поморозил на севере, другой азерам храм под казино сдал… пришлось наказать. Они ж иначе не понимают. Слыхал, небось, намедни у чеченов бизнес-центр спалили? Моё дело. Сейчас людишек всё международными террористами пугают, чтоб вконец охмурить, забить и обобрать. А я, Юра, народный террорист… Я за народ…

Кеша говорил правду: со всей Россиянии писали ему горестные послания-жалобы, больше, чем в Кремль и прокурорам, добрая весть шла о Кеше по стране великой, никому кроме него не нужной.

Глазунов писал его портрет, а Клыков лепил статую.

— Богоугодное дело делаешь, — сказал я, — это тебе зачтётся. А про главное, небось, забыл?

Кеша засопел в трубку.

Я его хорошо понимал. Так бывает. Когда поднавалит-ся нечто огромное, тяжкое и давящее, так хочется расслоиться по частям, на мелкое и суетное.

— Схемы строю, — наконец ответил он.

Но меня, старого ловца душ человеческих, не так просто было провести. В жизни всегда планы лопались, конструкции рушились и дело делать приходилось вне схем.

— Кеша, готовиться и прожекты лепить можно всю жизнь, — начал я зачитывать ему моральный кодекс строителя хрустальных замков и городов солнца, — а проще, как говаривал один знатный покойничек из парижского Пантеона, ввязаться в драку, а там поглядеть, кому рога вперёд сшибут… Кстати, как твои видения?

— Каждую ночь приходит… — признался Кеша.

— Пьёшь?

— На хлеб мажу!

— И что говорит?

— Помалкивает. Стоит в углу… и помалкивает. А у меня душа рыдает и трещит по швам… весь в слезах просыпаюсь. Из Швейцарии самого дорогого психотерапевта присылали… восемь сеансов!

— Ну и что?

— Нашим оказался. Петров, Моисей Соломоныч…

— Да, я не про него! Что нашёл? Диагноз какой?! Кеша засопел. Обычно он сопел и кряхтел, когда не мог

решиться, говорить или нет. Торопить его не стоило. И я молчал, уже догадываясь, что он скажет.

— Толковый мужик. Долго по душам беседовали, — начал Кеша издалека. И вдруг выдал как на духу: — А после восьмого сеанса положил руку мне на плечо, гад, в глаза поглядел, печально и мудро, будто из плена вавилонского, и сказал: «Кеша, этот заказ надо выполнять. Надо!»

Я замер на своём конце провода. Будто предо мною встала вдруг тень черного человека и пахнуло ночью.

— Я ему, мол, Абраам Моисеич, а клятва Гиппократа? Вы же доктор?! — бубнил Кеша. — А он мне: «Послушайте старого еврея, молодой человек. Вам дали хороший заказ, чего вы пыль подымаете, делайте таки ваше дело…» Я чуть со стула не упал. Профессор! Светило!!

Надо было успокоить друга.

— Кеша, любой фельдшер, ежели визави,[8] скажет тебе то же самое. Кончай комплексовать! Займись делом.

— А чёрный? — спросил он с ужасом.

— А что, чёрный, он тебя трогает, что ли?

— Нет…

— Ну и ты его не трогай! Делай своё дело… и не ной!

— Сговорились! — прохрипел он. И повесил трубку.

Были понятные времена, боевики-бомбисты окаянные немилосердно мочили исполнительную власть: царей, министров, генерал-губернаторов, городовых и городничих… Были да сплыли. Накатило непонятное третье тысячелетие, откуда ни возьмись объявились ужасные международные террористы и начали со страшной силой захватывать в заложники и мочить простых, никчёмных людишек, тысячами и миллионами — с таким рвением, будто всё на свете зависело именно от этих никчёмных человечков, толпящихся толпами… И стали мудрые власти на них всё списывать. И стали ими народ до посинения пугать и стращать. Будто других проблем больше и не было… И все верили и очень сочувствовали отважным и бескорыстным властям, которые день и ночь не спали, а всё спасали мировую демократию от коварных и злобных международных террористов да всё строили себе новые укреплённые резиденции за многометровыми стенами, чтобы оттуда успешно и непримиримо бороться с международным терроризмом… Народ рыдал от умиления. И ставил свечки во здравие заботливых правителей-державников. Денно и нощно молил за них Бога…

Но Бог-то не фраер.

Иногда надо спускаться с небес. Увы.

Вчера утром, возвращаясь из ночного клуба, в который меня затащил один мой читатель (хозяин этого притона), я вышел из машины пораньше, отпустил водителя… и с километр брёл по родным улицам до дома. Брёл в самом мрачном расположении духа. Брёл мимо бесконечных деревянных ящиков, с которых азеророссияне кавказской национальности продавали всё: от шнурков и ананасов до бюстгальтеров и героина. Кучки ментов, как цепные псы, готовые вцепиться в любого прохожего-перехожего, охраняли мордатых золотозубых хозяев… за что те им бросали время от времени кости и объедки со своего стола.

На остановке под лавочкой лежала пьяная русская бабёнка лет тридцати, опухшая и слюнявая. Раньше, при старой власти, да и при беспокойном старике Охуельцине бабы не валялись под лавками. Они стали валяться при реформаторе Перепутине…

Я нагнулся, вгляделся в лицо бабёнке, надеясь узнать в нём жену или одну из дочек нашего великого реформатора… Нет, те были где-то в другом месте… Такова суть реформ: ведь даже если все русские бабёнки будут валяться пьяными по дорогам, перепутинские всегда будут в другом месте… где? не знаю… может, в своих замках на Рей-не… а может, в Грановитой палате или на показе мод в Париже… или на ранчо в Техасе… только не под лавкой.

Почему?

Потому!

Потому что реформаторы не ставят свои опыты на себе, на своих супружницах и дочурках. Подопытного материала и без них хватает. Оле-оле-алилуйя-а!

Я раньше читал, что вурдалаков отстреливают серебряными пулями. Однако! Всю жизнь едят с серебра… мало! не наедаются! и мочить их надо серебром! в серебряных туалетах! на золотых унитазах!

Кеша так и не попал в ту ночь на скайдеку Сирс-тауэра. Хотя в занюханный чикагский аэропорт мы прилетели вместе.

Жирный боров на контроле долго вертел его паспорт. Бледнел, зеленел, трясся. Потом вызвал двоих не менее жирных мордоворотов на подмогу. Ткнул в Кешу пальцем-сарделькой. И сказал:

— Это не Булигин! Это Япончик!

— Япончик сидит в тюрьме, — поправил его один из мордоворотов и злобно уставился на Кешу.