Грэм Грин - Сила и слава

— Штраф пять песо.

— Я не могу заплатить, ваше превосходительство.

— Пусть вычистит уборную, а потом камеры.

— Такой-то: испоганил предвыборную афишу.

— Штраф пять песо.

— У такого-то под рубахой найден образок.

— Штраф пять песо.

Дежурство близилось к концу; никаких серьезных происшествий не было. В открытое окно с тонким звоном влетели москиты.

Снаружи послышалось, как часовой берет на караул: вернулся начальник полиции. Бодрой походкой вошел краснолицый толстяк в белом фланелевом костюме и широкополой шляпе. Патронташ и огромный револьвер хлопали по ляжке в такт шагам. Ко рту он прижимал носовой платок: он мучился.

— Опять болят зубы, — сказал он. — Опять болят!

— Никаких происшествий! — доложил лейтенант презрительным тоном.

— Сегодня со мной снова говорил губернатор, — пожаловался начальник.

— Спиртное?

— Нет, священник.

— Но ведь последний был расстрелян несколько недель назад.

— Губернатор иного мнения.

— Чертовски досадно, — сказал лейтенант, — что у нас нет фотографий.

Его взгляд скользнул по стене к фото Джеймса Калвера, разыскиваемого в Соединенных Штатах за ограбление банка и убийство. Грубое асимметричное лицо, снятое в двух ракурсах; описание разослано по всем полицейским участкам Центральной Америки; низкий лоб и фанатичный застывший взгляд. Лейтенант смотрел на фото с сожалением: у этого человека было мало шансов добраться до юга. Скорее всего, его поймают в какой-нибудь забегаловке — в Хуаресе, или Пьедрас-Негросе, или в Ногалесе.

— Он говорит, что фотография у нас есть, — простонал шеф, — а-а-а, зуб!

Он пытался достать что-то из заднего кармана брюк, но мешала кобура. Лейтенант нетерпеливо постукивал начищенным сапогом.

— Вот! — сказал начальник.

Множество людей сидело вокруг стола: девочки в белых муслиновых платьях, растрепанные пожилые женщины с озабоченными лицами; на заднем плане виднелись несколько мужчин со смущенными и беспокойными взглядами. Все лица состояли из мелких точек: это была снятая много лет назад газетная фотография праздника в честь первого Причастия; в окружении женщин сидел моложавый мужчина — судя по воротничку, католический священник.

Легко было представить, как в удушливой атмосфере заботы и почтения его угощают лакомствами, сбереженными к этому дню. Он восседал здесь — полный, с глазами навыкате, и отпускал безобидные шуточки.

— Это снято много лет назад, — сказал шеф.

— Он похож на всех прочих, — ответил лейтенант.

Фотография была нечеткой, замусоленной, и все-таки на ней хорошо был виден гладко выбритый и тщательно припудренный подбородок, который был слишком полным для его лет. Он рано узнал светлые стороны жизни: уважение окружающих, обеспеченность. Избитые благочестивые слова на языке, шуточки, помогающие налаживать отношения, готовность принимать почести от людей… Счастливый человек! Органическая ненависть, какая бывает у собаки при встрече с чужой собакой, зашевелилась в животе у лейтенанта.

— Мы уже пять раз его расстреливали! — сказал он.

— Губернатор получил рапорт… на прошлой неделе он пытался удрать в Веракрус.

— Чем занимаются краснорубашечники, если он сюда добрался?

— Конечно же, они упустили его. Чистая случайность, что он не попал на пароход.

— Куда он делся?

— Найден его мул. Губернатор говорит, что его надо взять во что бы то ни стало в этом месяце. До дождей.

— Где был его приход?

— Консепсьон и окрестные деревни. Но он уехал оттуда уже несколько лет назад.

— Что-нибудь о нем известно?

— Он может сойти за гринго[8]. Шесть лет провел в одной американской семинарии. Больше я ничего не знаю. Родился в Кармене, сын лавочника. Такие данные нам едва ли помогут.

— По-моему, все они на одно лицо, — сказал лейтенант. Что-то вроде ужаса охватило его, когда он взглянул на белые муслиновые платья — он вспомнил запах ладана в церквах его детства, свечи, кружева и самодовольство. Непомерные требования, идущие со ступеней алтаря от людей, которые не понимали, что такое жертва. Старые крестьяне становились на колени перед священными статуями с крестообразно простертыми руками; измученные долгим трудом на плантациях, они здесь еще больше умерщвляли плоть. А священник обходил их с тарелкой для пожертвований, принимая их сентаво, распекая за пустячные грешки, которыми они доставляли себе маленькие радости, и ничем не жертвуя сам, кроме, разве, плотских утех. «Но ведь это нетрудно, — подумал лейтенант. — Совсем нетрудно». — Сам он не нуждался в женщинах. Он сказал:

— Мы поймаем его! Это только вопрос времени.

— Мои зубы! — снова заныл шеф. — Всю жизнь отравили. Сегодня меня отпускало самое большее на полчаса.

— Вам следует сменить зубного врача.

— Все они одинаковы.

Лейтенант взял фотографию и приколол ее на стену. Джеймс Калвер, грабитель банка и убийца, уставился на праздник первого Причастия, повернувшись к нему своим жестким профилем.

— Во всяком случае, это настоящий мужчина, — сказал лейтенант одобрительно.

— Кто?

— Этот гринго.

— А вы слышали, что он сделал в Хьюстоне? — спросил шеф. — Удрал с десятью тысячами долларов, застрелил двух полицейских. В каком-то смысле даже лестно иметь дело с такими людьми. — Шеф яростно прихлопнул москита.

— Человек вроде этого, — сказал лейтенант, — не причиняет особого вреда. Ну, погибло несколько человек — все мы умрем. Деньги? Кто-то же должен их тратить. Больше пользы мы приносим, когда ловим одного из тех.

Он стоял в побеленной комнате с видом достойного, мыслящего человека, в сапогах, надраенных до блеска, исполненный желчности. Было что-то бескорыстное, почти добродетельное в его стремлении поймать холеного уважаемого гостя, посетившего праздник первого причастия.

— Он, должно быть, дьявольски хитер, — уныло сказал шеф, — если ускользал столько лет.

— Это смог бы любой, — ответил лейтенант. — Мы за них не брались как следует, если не считать тех случаев, когда они сами шли к нам в руки. А вообще-то, я мог бы поручиться, что добуду этого человека в пределах месяца, если бы…

— Если бы что?

— Если бы у меня было достаточно полномочий.

— Легко говорить! — сказал шеф. — Что бы вы могли сделать?

— Штат небольшой: на севере — горы, на юге — море. Я бы все обыскал, как обыскивают улицу — дом за домом.

— Легко сказать! — невнятно простонал шеф, прижимая ко рту платок.

Неожиданно лейтенант произнес:

— Я скажу вам, что бы я стал делать. Я бы взял по человеку из каждой деревни штата в качестве заложника. Если местные жители не донесут на этого человека, когда тот появится, заложники будут расстреляны. И тогда мы возьмем следующих.

— Погибнет много народу.

— Игра стоит свеч! Навсегда избавимся от этих людей, — сказал лейтенант, и в его словах послышалось ликование.

— А знаете, — сказал шеф, — в этом что-то есть.

Лейтенант шел к себе через город мимо домов с опущенными жалюзи. Вся его жизнь прошла тут: здание Синдиката рабочих и крестьян было когда-то школой. Он сделал усилие, чтобы прогнать эти безрадостные воспоминания. Весь город изменился — на месте собора была асфальтированная спортплощадка, и теперь на холме близ кладбища стояли железные качели, словно виселицы, под лунным светом. У новых детей будут новые воспоминания: ничто и никогда не останется неизменным. Когда он шел, внимательно всматриваясь в окружающее, он чем-то напоминал священника. Так богослов обозревает заблуждения минувших веков, чтобы снова сразиться с ними.

Он достиг своего пристанища. Дома были все одноэтажные, побеленные, построенные вокруг внутренних двориков с фонтанчиками и небольшими клумбами. Окна, выходящие на улицу, забраны решеткой. В комнате лейтенанта стояла кровать, устроенная из старых ящиков, с соломенным тюфяком, подушкой и простыней. На стене висел портрет президента и календарь, а на кафельном полу стояли стол и кресло-качалка. При свете свечи все выглядело сурово, как тюремная камера или келья монаха.

Лейтенант сел на кровать и стал стягивать сапоги. Был час молитвы. Черные жуки ударялись о стены так громко, словно взрывались хлопушки. Больше десятка их ползало со сломанными крыльями по кафелю.

Он приходил в ярость от мысли, что есть еще в штате люди, которые веруют в любящего, милосердного Бога. Существуют мистики, которые говорят, что имели опыт непосредственной близости Бога. Он тоже был мистиком, но его опыт говорил о пустоте. Это была полная уверенность в существовании гибнущего, остывающего мира, человеческих существ, которые возникли из животных безо всякой цели. Он это знал.