Ровно год - Бенуэй Робин

На коленки Лео падает слезинка, и только тогда она осознает, что плачет. На этот раз Ист не пытается ее утешать, и она ему благодарна.

— Она знала. — Лео торопливо утирает слезы.

Ист кивает, так же поспешно проводит рукой по глазам и тяжело вздыхает.

— Завтра будет отстойно, — объявляет он.

Лео смотрит на здание школы, представляет серые шлакоблочные стены, ряды шкафчиков и желтые двери кабинетов, ожидающие встречи с учениками.

— Да, — соглашается она. — Отстойно.

— Готова быть сестрой девушки, погибшей в аварии?

Лео невольно улыбается.

— Никогда и ни за что. А ты готов быть парнем девушки, погибшей в аварии?

— Не-а. — Ист спрыгивает с плиты, отчего испуганный Денвер подскакивает на месте. — Лео, я рад, что мы пообщались. Ты единственная, кто понимает.

— Я тоже рада. Как будто… Когда мы вместе, кажется, что…

— Что она тоже с нами, — подхватывает Ист.

— Да, именно, — шепотом произносит Лео.

Они проходят примерно половину квартала, а потом Денвер садится на землю и наотрез отказывается сделать еще хоть шаг. Лео собирается взять его на руки, но Ист ее останавливает.

— Погоди, есть идея получше, — говорит он и ставит песика на скейт прямо перед собой.

Зрелище такое милое, что Лео щелкает их на телефон: у обоих высунуты языки, Ист вскинул руку и показывает «козу».

— Приготовься к поездке мечты, Денв! — говорит он собаке.

Мама по-прежнему смотрит телевизор. Лео наливает в миску Денвера свежей холодной водички и дает ему вкусняшку в виде крохотной зубной щетки, затем поднимается на второй этаж и идет по коридору. В комнате у Нины темно, Лео хочет зажечь прикроватную лампу, но боится увидеть при свете, как здесь одиноко и пусто.

В своей комнате она достает из кармана телефон и отправляет сообщение: фото Иста и Денвера с подписью «Тебе бы понравилось». Секундой позже Нинин телефон издает мелодичный сигнал. Лео улыбается себе под нос. Посмотрев на себя в зеркало, она замечает, что ее глаза немного прищурены. Совсем чуть-чуть. В самый раз.

25 августа. 8 дней после аварии

Нину похоронили через восемь дней после гибели.

Об этом промежутке Лео не помнила почти ничего, в голове мелькали какие-то обрывки картинок и фраз, больше похожие на разрозненные кусочки одной из фотографий Иста, а не трехмерные воспоминания.

Ей помнилось, как громко зазвонил Нинин телефон в понедельник утром, почти через двое суток после происшествия. Так они называли аварию — происшествие, нечто такое, что случилось само по себе и чего никто не мог предотвратить, — как будто это не был пьяный мужик с четырьмя штрафами за вождение в нетрезвом виде, который на полном ходу врезался в их машину и убил Нину.

Когда зазвонил телефон, Лео и их с Ниной мама — мозг Лео всегда цепляется за этот факт, напоминает, что мама больше не «их», а только «ее», — так и подскочили. Они были на кухне, за окном — ясное теплое утро, и неожиданный звук прорезал тишину, словно звон разбитого стекла. Отец Лео в воскресенье уехал к себе домой, к Стефани, обратно в свою жизнь и свою постель, и Лео с мамой остались одни.

Она знала, что это глупо, знала, но, когда зазвонил Нинин мобильник, все равно подумала: «Может, это она!», и мама подумала так же — Лео видела это по ее лицу, и они обе встали, как будто вместе хотели поздороваться с Ниной.

После третьего звонка мама наконец решилась ответить.

— Алло? — сказала она раскрошившимся от горя голосом.

— Алло! — жизнерадостно воскликнула трубка. — Это организационный отдел Калифорнийского университета. Вы подавали заявку на экскурсию по кампусу. Я говорю с Ниной Стотт, верно? — Голос был до того громким и бодрым, что резал слух даже без подключенного динамика. Мамино лицо застыло, а потом сморщилось; она отложила телефон и закрыла глаза ладонями. — Алло? — повторила трубка уже менее бодро и уверенно.

Лео взяла Нинин телефон в руки. Ощущение было странное, словно она сделала что-то не то.

— Алло, — сказала она без вопросительной интонации. Сейчас ответы ей были не нужны. — Спасибо за звонок. Нина позавчера умерла.

В ту минуту Лео впервые пришлось произнести эти слова. Огромным физическим усилием она вытолкнула их из себя, в то время как мама согнулась над мойкой, уронив голову в руки. Женщина из университета потрясенно молчала, и Лео не дала ей шанса прервать тишину, нажав на кнопку отбоя.

Она помнила полицейских: они сидели в гостиной, приглушенно бася, и задавали Лео вопросы. Ее опрашивали и в больнице — во всяком случае, по их утверждениям, но этого Лео не помнила. В ее памяти стерлось все, что было между поездкой с Ниной и Истом и мигающими голубыми огнями. Так она полиции и сказала. Она знала, что водитель другой машины погиб на месте, что он был пьян и уже привлекался за езду в нетрезвом виде, но по отношению к этому человеку Лео не испытывала никаких эмоций, даже гнева. Она не хотела тратить на него ни йоты тех чувств, что принадлежали Нине.

— Вы… вы уже говорили с Истом? — обратилась она к одному из полицейских. Его фамилию она запоминать не стала, все равно все они казались ей на одно лицо.

— Да, — ответил тот. — Бедняга, ему сейчас не позавидуешь. Только что он вез подружку и ее младшую сестру, а потом раз — и… — Полицейский горестно покачал головой, затем перевернул страницу в своем блокноте. — Лео, скажи, пожалуйста, почему ты считаешь, что твоя сестра была не пристегнута ремнем безопасности?

Щелк!

Этот звук. Он застрял в мозгу Лео, щелчок разъединившихся металлических деталей. И все же это был всего лишь фоновый звук, который за долгие годы она слышала миллион раз.

— Не знаю. — Лео покачала головой, и на несколько секунд повисла тишина, как будто все вокруг ждали, что на нее снизойдет озарение.

— Спасибо, что пришли, — сказала мама Лео, хотя полицейские еще не успели заполнить бумаги. — Мы перезвоним, если Лео еще что-то вспомнит.

— Это плохо — то, что я ничего не помню? — спросила Лео после их ухода, но мама лишь вздохнула и погладила ее по волосам.

— Честное слово, солнышко, лучше бы я тоже все это забыла.

Фраза была не самой ободряющей, однако Лео стало самую чуточку легче, потому что именно так выразилась бы Нина.

Лео запомнила, когда мама впервые выругалась.

— А этот от кого? — спросила она, глядя на огромный букет у парадной двери: розы, герберы, ирисы в квадратной, с лиственным орнаментом, вазе. Это был шестой букет за день, и дом выглядел будто цветочный магазин на выездной распродаже.

— Не знаю, — сказала Лео, заглядывая через мамино плечо в открытку и ничего особенного от нее не ожидая. Казалось, все используют один и тот же избитый шаблон соболезнований: выражение скорби, эвфемизм для обозначения смерти, эвфемизм, обозначающий духовное начало, эвфемизм для горя.

Мысленно с вами в это тяжелое время. Можете рассчитывать на нашу помощь в любое время.

Пускай любви всегда будет больше, чем горя.

Память будет жить вечно. Разделяем вашу боль и скорбь.

Желаем вам обрести утешение и душевный покой.

Эта записка отличалась от прочих:

Соболезнуем вашей утрате. Наши молитвы и наша любовь с вами.

Мама перевернула открытку, прочла подпись, нахмурилась:

— Что еще за гребаные Рускони?

Лео пожала плечами.

Цветы от семьи Рускони стояли на столе целую неделю, пока кто-то — Лео не знает кто — наконец их не выбросил.

Лучше всего Лео помнит похороны.

Они проходят в рекреационном центре соседнего городка, в зале с бежевыми стенами, безликом и идеально подходящем для вмещения любви, скорби и любых других чувств, которые можно выразить за два часа оплаченной аренды.

— В вашем распоряжении время с пятнадцати до семнадцати ноль-ноль, — уведомляет Лео сотрудница центра, когда та с родителями и мачехой выгружается из черного «линкольна», специально нанятого для них кем-то из знакомых. — Просьба ничего после себя не оставлять, все забирать с собой, в том числе цветы и венки. — Она улыбается Лео. Передние зубы у сотрудницы центра выпачканы губной помадой.