Андрей Рубанов - Готовься к войне

— То есть я.

Знаев угрюмо кивнул.

— Да. Я рапортую о том, что приняты суровые меры. Договор с нечистоплотным клиентом — расторгнут, контролер — уволен. Сам выхожу белым и пушистым…

— Ты собирался меня подставить.

— Да, — сказал банкир. — Я собирался тебя подставить, Алиса.

Рыжая глубоко вдохнула и зажмурилась. Знаев смотрел прямо в ее переносицу. После того, как он во всем признался, легче ему не стало.

— Так, — решительно сказала девушка, глядя в стену. — Мне нужно срочно выпить.

— Водка, коньяк, виски?

— Все равно…

Стараясь не выдать волнения, нарочито точными движениями банкир достал из стенного шкафа бутылку и стакан.

— Лед нужен?

— К черту твой лед, — тихо ответила рыжая и в два сильных глотка выпила серьезную дозу — граммов сто с лишним. Тряхнула головой. Чудные огненные волосы взметнулись и опали.

— Боже, какая гадость…

Знаев повертел в руке стеклянную флягу и объяснил:

— Храню на память. О погибшем друге. Его убили год назад.

Глаза Алисы сильно заблестели.

— Почему все твои друзья — либо сволочи, либо покойники? Либо и то, и другое?

— Тот не был сволочью.

— За что же его убили?

— За то, что не был сволочью.

— А ты?! — горько спросила Алиса. — Что мне теперь думать — о тебе?!

Знаев подумал и спросил:

— Считаешь, я тоже сволочь?

— А ты так не считаешь?

— Нет, — хладнокровно сказал банкир. — Вот если бы я провел с тобой три дня, спал бы с тобой, а потом с легким сердцем подставил и уволил, тогда — согласен, я был бы сволочью.

— Тогда ты был бы конченой сволочью.

Банкир ощутил тоску и зачастил:

— Послушай, не я тебя нанимал! Тебя нанимал Горохов! Я велел ему найти кого-нибудь помоложе, с минимальным опытом работы…

— Это ничего не меняет! — выкрикнула рыжая. — Налей мне еще. Дело не во мне. Не я — была бы другая. Из-за своих проблем ты был готов сломать жизнь и карьеру постороннему человеку…

— Брось. Не сломал бы. Жизнь тут ни при чем. Карьера, может быть, замедлилась бы… На год или два… Я не мог иначе. Солодюк утопил бы меня!

— И тогда ты решил утопить вместо себя кого-нибудь другого.

— Алиса, я…

— Оставь меня, — грустно попросила рыжая. — Умоляю. Пожалуйста. Пойди, вон, в свой кабинет. Освежи в памяти испанский. Как будет по-испански «совесть»?

Пьяная она была еще красивее.

— La conciencia, — сказал Знаев.

— Хорошо звучит.

Виски явно расслабило ее и явно сразу сильно ударило в голову. Так бывает с людьми, которые всегда ведут себя естественно и относятся к жизни просто. Знаев испугался, что рыжая заплачет, — но она, наоборот, гордо развернула плечи и закинула ногу на ногу. Стало понятно: она не очень понимает, что ей теперь делать.

— Не надо было, — сказала она, — мне этого рассказывать. Ничего не надо было говорить. А ты взял — и рассказал. Зачем?

— Чтоб в себе не носить.

— Лучше бы носил в себе!

Банкир сунул руки в карманы.

— Мне казалось, что ты не из тех, кто любит меньше знать и крепче спать. Мне казалось, что признаться тебе во всем будет честнее. И правильнее.

— Честно и правильно — это не всегда одно и то же.

— Думай, что хочешь, — твердо сказал Знаев. — Я не промолчал. И считаю, что так лучше. Теперь между нами нет никаких тайн. Хотя, — он усмехнулся, — может быть, у тебя для меня тоже есть какой-нибудь неприятный сюрприз.

— Нет, — горько произнесла рыжая. — Я не умею придумывать хитрых комбинаций. Я не двигаю людьми, как пешками… Может быть, я просто еще молода. И не все понимаю. Вот скажи мне, раз ты Знайка, — Алиса подняла влажные глаза, — скажи, почему во всем мире на кухнях мучаются в основном женщины, а лучшие повара — все равно мужчины? Почему в школах и детских садах работают миллионы женщин, но лучшие педагоги — мужчины? Сотни лет во всем мире родители обучают девочек музыке, а самые гениальные пианисты и скрипачи — мужчины… Куда ни посмотри — самцы везде на первых ролях…

Банкир пожал плечами.

— Весь мир придуман мужчинами. Для их же удобства.

— Разве это хорошо?

— Это не хорошо и не плохо. Это объективная реальность.

Алиса сжала ладонями виски.

— Ты не должен был мне ничего рассказывать.

— Извини. — Знаев хотел усмехнуться, но не осмелился. — Я опять приведу пример из жизни своих знакомых. Тех самых, которые — или сволочи, или покойники…

Я готов хоть десять примеров привести, — подумал он, — тысячу примеров, лишь бы отвлечь тебя, переключить, лишь бы не видеть этой тоски в твоих глазах, лишь бы ты меня простила.

— В девяносто втором ко мне пришли два злодея. Одного я знал довольно близко, мы вместе выросли. Второго — совсем не знал. Они попросили научить, как украсть банковский кредит. Я научил. По дружбе. Объяснил, что нужно создать фирму. Сказал, что нужен минимум один человек, доброволец, официальный хозяин предприятия. Тот, кто будет подписывать все бумаги. А потом за все отвечать. Тот, на кого можно будет свалить вину за невозврат. Я спросил у злодеев, есть ли у них такой доброволец, и тогда первый злодей показал на второго, а тот кивнул… Украсть кредит они не смогли, не хватило опыта. Потом, спустя полгода, я встретил первого злодея и зачем-то спросил, каким именно образом его напарник собирался уйти от ответственности. А никак, ответил тот. Если б, сказал он, у нас все получилось, я бы его… — банкир провел по горлу большим пальцем; рыжая поморщилась. — Но это только середина истории… Теперь оба злодея — добропорядочные бизнесмены, богатые люди. И лучшие друзья. Оба — клиенты моего банка. Я с ними часто вижусь. Первый несколько лет молчал про то, как собирался убить второго. Но потом — взял и признался. Не захотел носить в себе. Точнее, не смог. И рассказал. Думаешь, это как-то повлияло на их дружбу? Ничего подобного. Никак не повлияло. Они непрерывно шутят на эту тему. Я сам видел. Второй кричит первому: «А ты вообще молчи! Забыл небось, как в девяносто втором собирался завалить меня за какие-то двадцать тысяч долларов?» А потом оба хлопают друг друга по плечу и смеются…

Рыжая помолчала и сказала:

— Мне трудно примерить это на себя. Все твои истории очень мужские. Даже слишком мужские. А я — не мужчина. Я никого никогда не хотела убить… Но и не умею ничего забывать. Женщины вообще ничего никогда не забывают…

— Знаю, — сказал Знаев.

Девушка сменила позу.

— У меня… — под воздействием алкоголя ее голос изменился, приобрел виолончельные обертоны. — …тоже найдется для тебя история. Моя подруга, бывшая одноклассница, вышла замуж. А через год — развелась. Но еще через год опять сошлась с бывшим мужем… Они до сих пор живут вместе. Но в то время, когда они жили порознь, у мужа кое-что было. Кое с кем. Он вернулся, они помирились, и он ей честно рассказал. Так и так, были женщины… Три.

Она ответила ему, что все понимает. Договорились больше никогда не упоминать об этом. Договор договором — она обещала, да… Но забыть — не может. Жалуется мне, что это отравляет ей жизнь… Мужа — любит, у них ребенок… Может быть, нальешь даме еще немного?

— Давай хотя бы льда брошу.

— Не надо льда. И так вкусно.

— Ты говорила — «гадость»…

— А ты меня не слушай…

Она шутит, с восторгом осознал Знаев, наполняя стакан. Она оттаяла. Оправилась от шока. Она простит. Она останется. Она упряма и сильна — она обязательно останется с мужчиной, после того как он откровенно рассказал, как планировал сломать ее жизнь.

Именно поэтому останется.

Ночью ему было странно и сладко. Он решил брать ее грубо, без церемоний, рывками сильных рук приспосабливал так и эдак, и она, пьяно усмехаясь, слабенько повизгивая, покусывая его за ключицы и подбородок, вроде бы подыгрывала, пожатиями и стонами, расслабленным забрасыванием и разбрасыванием рук и ног, послушностью и податливостью поощряла к жесткости, к темпу, к жадным, до хруста в костях, объятиям, к демонстрации силы — но отчего-то быстро расхотелось ему быть грубым и жестким, не увидел он в этом никакой для себя доблести, и стал тогда совсем другим, настолько нежным и медленным, насколько хватило нежности и медленности, и обнаружил в себе великие запасы самой нежной медленности и самой медленной нежности; самому себе изумлялся, то наслаждался собой, то наслаждался тем, как наслаждается его женщина, вдыхал ее запахи — не мог надышаться, играл ее волосами — не мог наиграться, слизывал с ее щек редкие слезы, бормотал бессвязное, заглядывал в глаза, пытаясь уловить миг обессмысливания, когда начнется падение в пропасть финала; и тут же сам полетел туда же, задыхаясь и сотрясаясь в судорогах.

Перед рассветом поднялся ветер, похолодало. Знаев принес одеяло, они завернулись в него, вдвоем, и уснули, согреваясь друг другом.