Анатолий Афанасьев - На службе у олигарха

По-своему она была добросердечной девушкой, но с уколом упёрлась. Я предложил:

— Давай сделаем так, Светланчик. Шприц в ведро, а я прикинусь, что получил дозу.

— Никогда на это не пойду, — ответила она твёрдо. — Проси чего хочешь, только не это. Мне ещё пожить охота.

После глюкозы у меня в башке все шарики спутались, и появление в комнате Изауры Петровны я воспринял как пугающее сновидение.

— Подгоняют моего мальчика, подгоняют, — пропела она, оглядев меня со знанием дела и даже ухитрясь ловко приподнять веко на правом глазу (у меня, а не у себя). — Скоро станешь как шёлковый.

— Я давно как шёлковый, — прошамкал я, блаженно щурясь. — Чего пришла, Иза? Потрахаться хочешь?

— Придурок, — бросила беззлобно. — Если даже так, грех, что ли?

— Не грех, что ты. Напротив. В нашем обществе б…ство — наипервейшая из добродетелей. Беда в том, Изочка, что не смогу тебя удовлетворить, хе-хе-хе.

— Почему, дурачок?

— Глюкозу принимаю, — ответил я многозначительно. — Научный опыт. Сил нет задницу почесать.

— Хватит кривляться. — Изаура нахмурила выщипанные бровки. — У меня серьёзное дело. Хочешь выбраться отсюда?

— Зачем, Иза? Везде одинаково.

— Скоро придёт Патиссон, делай всё как он скажет. Подпиши любую бумагу. Будешь дальше кочевряжиться, превратят в растение. Опустят так, что не вынырнешь.

— Тебе какая разница, что со мной будет?

— Значит, есть разница. Не надейся, долго с тобой нянчиться не будут. Здесь не хоспис.

Напрягшись, я задал вечный вопрос:

— Иза, душа моя, объясни дураку, зачем твоему мужу всё это понадобилось?

Изаура Петровна выпустила мне в нос сизую струю дыма, аппетитно припахивающего травкой.

— Не понимаешь, глупыш? Ах, да где тебе понять. Скучно папочке, ску-учно… Хочется чего-то новенького, горяченького. Ты и подвернулся под руку. Книжки пишешь? Романы сочиняешь? Миллионеров презираешь? А не угодно ли на карачках поползать? Не желательно говнецо пососать? Уловил, убогонький?

— Дай затянуться, — заныл я. — Дай хоть разочек.

Смилостивилась, сунула мне косячок в зубы. Ах как хорошо! Потом внезапно исчезла…

Герман Исакович явился не один, за ним Абдулла внёс в комнату телевизор с видеоприставкой. Абдуллу он тут же отправил восвояси, мне сказал:

— Кино сейчас посмотрим. Хочешь кино посмотреть, Виктор Николаевич?

— Ещё бы, — радостно отозвался я (час назад Светочка вкатила ещё глюкозы, мир в глазах радужно переливался).

— Триллер любительский, — предупредил Патиссон. — Съёмка некачественная, но сюжет вас заинтересует, надеюсь.

Сюжет был такой. Пожилая пара, мужчина и женщина, вышли из магазина. Прилично, но неброско одетые, на мужчине серый опрятный костюм старинного покроя, на женщине тёмное длинное платье. У мужчины в руке холщовая сумка с покупками. По виду — пенсионеры совкового поколения, но ещё не опустившиеся до помойки. Из тех, кто вечно всем недоволен, чересчур медленно вымирающий электорат. Чёрный камень на пути к рыночной благодати. Именно таких показывает телевидение, когда они по праздникам собираются на свои потешные маёвки и, сотрясая воздух худыми кулачками, требуют какой-то социальной справедливости. Реликты минувшей эпохи. Женщина взяла своего спутника под руку, и они, воркуя о чём-то, двинулись по тротуару. Фильм шёл без звука, съемка скрытой камерой. Навстречу пожилой паре выдвинулись трое молодых людей, которые шли как-то так, что занимали весь тротуар. У всех троих в руках, естественно, по бутылке пива, у одного мобильник. В зубах сигареты. Смеющиеся, приветливые лица уверенных в себе пацанов. Случайная встреча поколений, победителей и побеждённых. Разойтись по-доброму не сумели. Пенсионеры замешкались, не уступили сразу дорогу, и один из парней в праведном возмущении пихнул пожилого дядьку так, что тот вылетел на шоссе и едва не угодил под проносившийся мимо «мерс». Женщина беззвучно заголосила, беспомощно замахала руками, но куролесила недолго. Ближайший молодой человек, с отвращением кривясь, вырубил её двумя ударами, ногой в живот и кулаком по затылку. Женщина распласталась на асфальте, распушив реденькие прядки седых волос, и хотя звука не было, я словно услышал её тяжкий болезненный стон. Мужчина, подняв сумку, ринулся к ней на помощь, но его тоже быстро успокоили, осадили с двух сторон бутылками по черепу. Так он и улёгся рядом с подругой, неловко подломив руки под туловище. Камера проследила, как изо рта на асфальт вытекла чёрная струйка. Парни встряхнулись, как псы после купания, плюнули по разу на безмозглую парочку и не спеша удалились. На этом фильм закончился. Обычная уличная сценка, но я не сразу пришёл в себя. Даже глюкозная вялость чуть отступила. Дело в том, что нерасторопные пенсионеры были моими родителями, отцом с матушкой. Как я ни клонил голову набок, как ни щурился, всё равно получалось, что это они. Герман Исакович наблюдал за моей реакцией с любопытством, белая пенка выступила на губах, золотые очёчки сверкали.

— Что это значит? — спросил я наконец. — Зачем вы это показали?

— Скинхеды — бич нашего времени, — горестно ответствовал доктор. — У нашей Думы не хватает мозгов, чтобы поскорее принять надлежащий закон об экстремизме… Но вам нечего беспокоиться, голубчик мой. Наши люди позаботились о стариках, доставили в больницу. Сейчас оба в полном здравии.

— Каким же образом ваши люди там оказались, да ещё с видеокамерой?

— Благодарите господина Оболдуева. По его личному распоряжению к вашим родителям приставлена охрана. Иногда я сам поражаюсь его прозорливости. Кстати, это в его правилах.

— Что в его правилах? Калечить стариков?

Патиссон улыбнулся снисходительно.

— Понимаю ваши чувства, но зачем так грубо, батенька мой? Леонид Фомич всегда окружает отеческой заботой ценных сотрудников. Не жалеет затрат. Его забота распространяется и на их семьи. Разумеется, если вы вынудите его расторгнуть контракт…

— Что я должен делать?

— Да будет вам, Виктор, что вы как маленький! Напишите расписку, нотариус быстренько заверит, и дело с концом. Все, как говорится, свободны. Думаете, мне приятно с вами возиться? Думаете, у меня других дел нет? Открою вам по секрету: час назад я имел аудиенцию у Леонида Фомича. Он расспрашивал о вас. Я доложил, что, по моему мнению, разумнее перевести вас в стационар, чтобы в более подходящих условиях провести кардинальное обследование психики. Это не моя блажь. У вас, сударь мой, действительно неадекватное восприятие реальности. Грозный, скажу вам, признак… К сожалению, Леонид Фомич отказал. Я не сумел его убедить. Он всё ещё надеется на здравый смысл. Но, конечно, его терпение не беспредельно.

— Герман Исакович, вам не снятся кровавые мальчики по ночам?

Доктор снял очки, протёр стёклышки алым шёлковым платком. Без очков его круглое лицо с наивными голубыми глазками, с беспомощным выражением вселенской доброты стало удивительно похожим на широкую Масленицу с её блинами и икрой.

— Сударь мой, вы даже отдалённо не представляете себе, с какой проблемой столкнулись, — произнёс он проникновенно. — Вам ли, обыкновенному руссиянскому интеллигенту, хвост задирать?.. Себя не жалеете, пожалейте папу с мамой. Вы же видели, каково им приходится без моральной поддержки сына-писателя. И ведь это только начало.

Глюкоза снова подействовала, и я увидел, как на его светлом костюме проступили бурые пятна в виде неких рунических знаков, то тут, то там. Самое крупное и яркое пятно — почему-то на ширинке. Я сказал:

— Уговорили, согласен. Напишу расписку. Господь вам судья, доктор Патиссон.

Глава 22

Год 2024. Москва в лихолетье

За десятилетия, прошедшие со времени коммунистического ига, Москва так похорошела, что ее было трудно узнать, и мало чем отличалась теперь от других европейских столиц, а кое в чём, безусловно, их превосходила. Так, без преувеличения можно сказать, это был самый интернациональный город во всей вселенной, и получилось это как-то само собой. Для того чтобы придать Москве современный лоск, подрумянить её древнее лицо и загнать в небытие сталинские и хрущёвские трущобы, понадобилось огромное число иноземных рабочих, в основном турок; одновременно в город за лёгкой добычей и на постоянное обустройство хлынули Кавказ и Средняя Азия; за ними потянулись караваны инвесторов со всего мира; и хотя до сих пор по инерции считалось, что Москва принадлежит руссиянам, в ней даже сохранялась городская управа (мэрия), которая, правда, на три четверти состояла из хохлов, немцев и литовцев, образовавших три самостоятельные, враждующие между собой фракции, а возглавлял её сухощавый англичанин по имени Марк Губельман; повторим, хотя, в силу ещё не упразднённой ельцинской конституции, Москва по-прежнему называлась (на бумаге) столицей руссиянских племён, в действительности это было далеко не так. Отчаянного западного туриста, рискнувшего провести уик-энд в самом экзотическом уголке земного шара, в первую очередь поражала пленительное многоязычие и многоликость столичного населения. В прессе древний русский город иначе и не именовали как Новый Вавилон.