Грэм Джойс - Правда жизни

– Не вешай носа! – сказал Фрэнку Уильям, только что заехавший к ним со своими овощами.

Он повернулся к Кэсси и сказал:

– Не переживай за него: он там этим привидениям покажет – сразу окочурятся!

От его слов Кэсси только заплакала громче.

– Хватит, – сказала Марта. – Всего-то через три улицы от нас.

Она немного преуменьшила – Гордон посчитал, что ехать достаточно далеко, выкатил по этому случаю свой «седан» восьмой серии, сделанный в Ковентри, и оставил его урчать у парадных ворот в ожидании Фрэнка. Бережливый Гордон большую часть года держал автомобиль в гараже и только в особые дни да по праздникам выезжал на нем. Фрэнк ехал в свое новое пристанище, понимая, какая честь ему выпала. Гордон вел машину медленно, осторожно, просчитывая каждый миллиметр пути.

Если говорить только о жилой площади, то Гордон и Аида всегда были лучше других готовы принять Фрэнка. Их оштукатуренный каменной крошкой мрачный дом с шиферной крышей на Бинлироуд, стоявший чуть поодаль от дороги и почти закрытый елями, можно было даже назвать роскошным Когда автомобиль бесшумно подкатывал к дому, Аида уже ждала на пороге. Руки ее были сомкнуты под подбородком, губы безмолвно двигались, как будто она собиралась загадать три загадки: отгадаете – впущу.

Гордон оставил Фрэнка в автомобиле, сам вышел и открыл ему дверь, как юному принцу. Потом взял его чемодан и изящно понес к дому. Улыбка, обнажавшая ротовое отверстие и выставлявшая напоказ десны, не покидала его лица.

– При-и-и-и-ибыли, миссис! – наконец отрапортовал он. – Вот и наш мальчик!

Аида едва заметно качнула головой, прижала ладонь правой руки к груди, как очень важная персона, и нараспев произнесла:

– Добро пожаловать, Фрэнк, в наш дом.

Какими бы соображениями ни руководствовалась Аида, предложив Фрэнку свое гостеприимство, – а в желчных словах Олив была доля истины, – она была рада его приезду и чувствовала необычное волнение, как и Гордон. Нельзя сказать, что они никогда не имели дела с маленькими детьми. Юность Аиды была заполнена возней с младшими братьями и сестрами, но она давно уже забыла, как это делается. Гордон был в семье единственным ребенком и унаследовал достаточно денег, чтобы начать жить с Аидой в этом добротном доме. Здесь, на Бинли-ро-уд, Фрэнку предстояло кое-что узнать о достатке, начиная с того, что Аида твердо решила дать Фрэнку все самое лучшее – во всяком случае, по сравнению с другими сестрами.

Сначала ему показали комнату. Комната была прекрасная. Как до нее Эвелин и Ина, Аида постаралась. Как и там, благодаря ее стараниям на стене висела фотография футбольной команды. Она была не такой ветхозаветной, как та, что до сих пор украшала дом сестер-близнецов. Перед камерой, заснявшей их совсем недавно, во весь рот улыбались краснощекие игроки футбольного клуба Ковентри. Кроме того, к стене была приколота розетка небесно-голубого цвета – Гордон пообещал, что как-нибудь они сходят на матч, тогда-то и пригодится розетка. А на шкафу, на самом верху, застыл настоящий новенький мяч – надутый и зашнурованный. Были заготовлены и другие мальчишеские атрибуты: с потолка свисала модель самолета, в стеклянном корпусе стоял кораблик. Отличные вещи для мальчишки, да только Фрэнк подозревал, что вряд ли ему позволят к ним прикасаться.

Его предчувствие подтвердилось уже тогда, когда Аида показывала ему книжный шкаф, заполненный ни разу не открытыми учебниками и справочниками. Аида сказала, что эти книги приготовлены специально для него, они пригодятся для каких-то, как она выразилась, «занятий», он всегда сможет в них заглянуть, но сначала нужно будет вымыть руки. В Рэвенскрейге все было наоборот. Перегрин Фик говорил ему, что книга – это лишь предмет потребления, ценность которого невысока, а ценные идеи, которые можно из книги вычитать, сами по себе в ней не пребывают. Фик доказывал, что идеи, изложенные в книге, и сама книга – это не одно и то же, растопив однажды камин страницами, вырванными из «Капитала», лучшей книги всех времен, по мнению, кажется, всех жителей Рэвенскрейга. Фрэнк смотрел на блестящие корешки книг, стоящих на полке в его новой комнате, и впервые подумал, что Аида, наверное, не во всем сошлась бы во мнениях с Перегрином Фиком.

Чай подали на полированный стол, покрытый накрахмаленной скатертью и уставленный столовым серебром и посудой из такого тонкого фарфора, что Фрэнк боялся разнести ее на маленькие осколки, когда начнет орудовать серебряной вилкой. На первое был суп. Аида показала ему, как нужно наклонять супницу – от себя, а не к себе. На второе ели рыбу, и тут Фрэнк впервые в жизни взял в руки плоский нож для удаления костей. На десерт подали маленький персик. Фрэнк усвоил, что чистить его не нужно, но полагается, не убирая с тарелки, разделить на четвертинки.

Новые правила распространялись даже на мелочи. Во время обеда Аида сетовала, что торговец пришел в тот день к парадной двери, а не к черному ходу. Из сказанного следовало, что в этом чудовищном извращении виновата война. Из-за войны произошло общее падение нравов – так, женщины стали на виду у всех носить брюки. Фрэнк пытался себе представить, что было бы с Аидой, если бы к парадному входу явилась торговка в брюках. Далеко было от Бинли-роуд до Рэвенскрейга.

– Ну что, Фрэнк, утолил голод? – спросила Аида.

– Да, спасибо.

– Не «спасибо», Фрэнк, а «благодарю». Звучит не так вульгарно, правда, Гордон?

– Э-э-э-э-э-э… Ну, тебе лучше знать.

– Да, мне лучше знать. Фрэнк, ты куда?

Фрэнка застигли врасплох – он слезал со стула.

– Никуда.

– Прежде чем идти никуда, принято спрашивать, можно ли встать из-за стола, правда, Гордон?

– Да… э-э-э-э-э… Аида, не нападай на парня!

– А я и не нападаю. Вот вырастет – будет только благодарен, что его хорошим манерам научили. Фрэнк, я тебя не отчитываю, я стараюсь помочь тебе оправиться от этого кошмара в… как называется это ужасное место?

– Рэвенскрейг.

– Вот-вот. Можно представить себе, что там за манеры, да, Фрэнк?

– Да, тетя Аида.

Аида взяла салфетку и поднесла к глазам.

– Прости, Фрэнк. Я немного резко с тобой разговаривала, да? Когда я в таком настроении, Гордон называет меня старой калошей. Я сегодня старая калоша?

Гордон от души засмеялся. Аида расхохоталась тоже. Оба вдруг покраснели. Фрэнк смотрел то на одного, то на другую и тоже изобразил улыбку.

– Если я старая калоша, так мне и говори. Хорошо, Фрэнк? Скажи мне, что так и будешь говорить. Что ты скажешь? Как ты меня назовешь?

Фрэнк растерянно посмотрел на Гордона, который, обнажив синевато-багровые десны и показывая зубы, поощрительно кивал ему. Они затихли, в ожидании глядя на Фрэнка.

– Старая… калоша.

Аида с мрачным удовлетворением кивнула и положила салфетку на стол. Гордон тоже, казалось, был доволен. Короткая вспышка гомерического хохота миновала. Теперь всем пора было вставать из-за стола, даже без разрешения.

Гордон удалился, сказав, что ему нужно кое-чем заняться в каморке. Фрэнк проводил его взглядом. Он был наслышан о каморке Гордона и о том, что он там делает. Задняя часть их большого дома была отведена под погребальное ремесло Гордона. Он не был распорядителем похорон (из-за своего осунувшегося лика, зловеще напоминающего полуразложившийся труп, он облачался в черный саржевый костюм и надевал цилиндр только в случаях краИней нехватки людей), зато был искусным бальзамировщиком, и это началось с его неожиданного знакомства с профессией после бомбардировок Ковентри.

Тогда в этом была нужда, необходимо было срочно убирать с улиц города огромное количество трупов, и он быстро овладел всеми хитростями этого дела. Заднюю часть дома, где раньше практиковал зубной врач, он переоборудовал во временный морг и там на скорую руку готовил подобранные после налетов тела к поспешному захоронению. Он нашел работу, которая у него спорилась, из временной она превратилась в постоянную, а вскоре он получил официальное разрешение и стал заниматься этим профессионально. Заказы поступали из двух близлежащих похоронных бюро. Тела привозили к нему для подготовки, а потом их забирали и предъявляли скорбящим родным и близким где-нибудь в часовне.

Фрэнк обо всем этом в общих чертах знал. Он слышал, как Эвелин и Ина возражали против его переезда сюда, потому что он хорошо чувствует Духов.

– Не надо его отправлять в дом, откуда души покойных еще не отлетели, – доказывали они. – С его-то чувствительностью.

– Чушь! – отвечала на это Марта.

– Жуткое место для мальчишки, – говорила Олив.

– Все там будем. Это и есть правда жизни, – возражала Марта.

– Жуть это – одно слово! – перечила ей Кэсси.

– Научись смотреть правде в глаза, – теряла терпение Марта оттого, что ей приходилось отстаивать свое решение.

Итак, Фрэнк сидел и смотрел, как дядя Гордон направляется в тайнственную комнату в глубине дома. Гордон щелкнул за собой дверью мягко, но решительно – было в этом что-то зловещее. Чары рассеял голос Аиды.