Сол Беллоу - Приключения Оги Марча

Пока я закреплял брезент, пробка постепенно рассасывалась, и в красно-желтом свете прожектора, скользившего по толпе, я увидел полицейский автомобиль с равномерно крутящейся мигалкой — он прокладывал дорогу сквозь густую мешанину из людей и машин. Я подался назад на боковой подножке, продолжая всматриваться, — сердце подсказывало недоброе. И действительно, на заднем сиденье между двумя полицейскими сидел Джо Горман с кровавыми разводами на подбородке — наверное, он стал драться и полицейские расквасили ему губу. Джо давно вел опасную игру и наконец проиграл; впрочем, держался он уверенно, не выглядел потрясенным, но это могла быть только видимость-кровь на его лице казалась черной, не красной. При виде его я совсем упал духом.

Патрульный автомобиль проехал, и наш грузовик, слегка покачиваясь, тронулся с места; тесно прижавшись друг к другу, двадцать человек сидели, слушая зычный рев мотора. Погода была мерзкая — дождь и ветер, — а шедший от людей пар напоминал о молочных, когда там ополаскивают бутылки. Пока нас трясло на ухабах, я представлял, как ловили несчастного Джо Гормана, и гадал, успел ли он вытащить пистолет. За брезентом я не видел бензоколонку и не знал, стоит ли там оставленная нами машина. Пока грузовик не въехал в город, я вообще ничего не видел.

Я спрыгнул с подножки в центре Буффало и направился в гостиницу, где по глупости даже не спросил о расценках: тогда меня больше заботило, не разглядел ли портье грязь на моей одежде, которую я старательно прикрывал пальто, держа его на согнутой руке. Да и в голове у меня крутились лишь мысли о Джо Гормане. Но утром меня выставили на два бакса, запросив вдвое больше, чем стоил клоповник, в котором я ночевал, и после необходимого мне обильного завтрака денег на билет до Чикаго не хватило. Отправив Саймону телеграмму с просьбой выслать небольшую сумму, я решил осмотреть главную достопримечательность, совершив поход к Ниагарскому водопаду, до которого, похоже, в тот день никому не было дела, — только несколько бродяг толклись неподалеку от падающей воды, словно ранние воробушки на кафедральной площади, когда Нотр-Дам еще не распахнул свои двери, и, несмотря на холодный, окутывающий печалью туман, вы знаете, что эта стужа не скует все вокруг и порукой тому собор.

Я гулял вдоль ограждения, рядом с влажными темными скалами, пока снова не стал моросить дождь, и тогда я вернулся, чтобы узнать, не пришел ли ответ от Саймона. Я еще не раз наведывался на почту, пока к вечеру, заметив, что девушка за решеткой меняется в лице при виде меня, не понял: надо или еще одну ночь провести в Буффало, или пускаться в путь на своих двоих. После всех неприятностей я плохо соображал — бешеная езда, бегство, патрульный автомобиль с Горманом, пустынный Ниагарский водопад, украшения на машинах в Буффало, арахис и черствые булочки, от которых задубели кишки, сырой, недружелюбный город, — если бы голова моя работала лучше, я бы сообразил, что Саймон не пришлет денег. Но тут я вдруг прозрел. Возможно, их у него нет — ведь первого числа он вносит арендную плату.

Поняв это, я сказал девушке на почте, чтобы она больше не беспокоилась: я покидаю город. -

Чтобы меня не схватили на дороге в северной части штата Нью-Йорк, я взял билет на Грейхаунд-стейшн до Эри и тем же вечером был в Пенсильвании. Эри не казался местом значительным само по себе — складывалось ощущение, что здесь уповают на соседей; жизнь в городе была тусклым, почти материализованным ожиданием.

Ночлег я обрел в высокой дощатой гостинице, торчащей как кость в горле; дранки в ней было больше, чем штукатурки, одеяла прожженные, матрасы рваные и в пятнах. Но меня это мало заботило: глупо было беспокоиться по такому поводу, — я сбросил туфли и залез под одеяло. Всю ночь на озере бушевал шторм.

Утро, однако, выдалось теплое и тихое; я вышел на дорогу и стал голосовать. Я был не одинок — многие избрали такой вид путешествия. Некоторые пустились в путь парами, но большинство путешествовали в одиночку — так было легче остановить машину. Неподалеку вел работу Гражданский корпус охраны окружающей среды — осушал болота и высаживал деревья, — а на обочине стояли искатели приключений, мечтающие не об Иерусалиме или Киеве, не о возможности приложиться к святыне или отмолить грехи: их гнала вперед надежда, что в другом городе повезет больше. При такой конкуренции шансов доехать автостопом почти не оставалось. Да и мой внешний вид подкачал: приличная одежда от Ренлинга выглядела сейчас ужасно. Но я торопился удалиться как можно дальше от той дороги у Лакавонне, где арестовали Джо Гормана, и потому не стал дожидаться, когда меня подберут, а двинулся в путь.

Мимо неслись, грохоча и сотрясаясь, машины, и, добравшись до местечка вблизи Аштабьюлы, штат Огайо, где железная дорога Никель — Плейт подходит к шоссе, я увидел товарный поезд, направлявшийся в Кливленд; в теплушках и на платформах сидели люди, некоторые ехали в полувагонах, а восемь или десять мужчин догнали состав и вскочили на подножки. Я тоже побежал за ними вверх по каменистому косогору, болезненно чувствуя неровность почвы из-за тонкой подошвы, и ухватился за поручень. Не будучи особенно расторопным, я бежал за вагоном, не в силах оторваться от земли, пока меня не подтолкнули сзади. Я так и не узнал, кто это сделал, — кто-то из бегущих следом не позволил мне поранить руки или сломать ноги.

Я вскарабкался на крышу вагона для перевозки скота с высокой задней стенкой; сверху он был покрыт широкими досками красного цвета. Состав медленно полз вперед, а с ним и я в окружении работяг, бесплатно устроившихся на поезде Никель — Плейт. Было слышно, как внизу топчется скот, и доносился специфический запах животных. Но вот и Кливленд — с огромными сортировочными станциями, сплошь застроенными холмами, с дымом и копотью; соломинки и песок летели в лицо.

Поговаривали, что через пару часов подготовят состав, идущий прямиком в Толедо. Пока суть да дело, я пошел в город чего-нибудь перекусить. Возвращался я на станцию по крутой тропе, словно ведущей на вершину Фасги[131], и вышел на ржавый рельсовый путь фабрики Шервина Уильямса, производящей краски. На этом запущенном пространстве из рельс и кочковатой земли, поросшей высокими сорняками, люди в ожидании дремали, читали старые газеты, что-то чинили.

День был утомительный и напряженный; стемнело, стал накрапывать дождь, а мы сидели на корточках в сорной траве в нервном, тошнотворном напряжении. Поэтому, увидев на темных путях движущийся состав, я сорвался с места. Казалось, сотни людей поднялись в едином порыве, а ближние уже лезли на поезд. Состав надвигался медленно, словно бизон; чернел железный панцирь бойлера.

Поезд с грохотом остановился и подал назад. К нему подцепили последние вагоны. В этот момент я залез под полувагон с углем, расположившись на площадке между колесами.

Когда состав тронулся, колеса заскрипели, высекая искры из рельсов словно точильные камни; сцепления то расходились, как бы освобождаясь, то вновь прочно соединялись в механической игре, вовлекая в нее человеческое внимание и мысль. Попав в некое царство с тоннами угля над головой, мы ехали в крошечном темном чуланчике, по сторонам которого хлестал невидимый дождь. Нас здесь было четверо; тощий, с волчьим выражением лица мужчина вытянул ноги и держал их над колесами; остальные, в том числе и я, подобрали их под себя. Я разглядел его, когда он поднес огонь к окурку, — утомленное лицо скривилось в усмешке, под глазами пролегли темные круги. Одну руку он держал в паху. По другую сторону сидел молодой человек. Четвертый мужчина был негром, о чем я не знал до самого Лорейна — мне был виден лишь его желтый плащ. Когда же я повернулся, чтобы разглядеть придорожный пост, он сидел с закрытыми глазами, привалившись к ограждению, коренастый и тучный, страдающий одышкой, на его бороде поблескивали капельки пота или дождя.

Наш поезд — далеко не экспресс — сделал остановку в Лорейне. Возможно, состав задержали, чтобы освободиться от многочисленных зайцев. Полицейские шли от вагона к вагону, вылавливая при свете фонариков безбилетных пассажиров; когда эта процедура закончилась, поезд двинулся дальше, затерявшись в огнях семафоров и синевато поблескивающих путей.

Невысокий юноша, его звали Стоуни, прибился ко мне, и мы вдвоем отправились в город. С берега мутной реки была хорошо видна гавань с остроконечными и конусообразными кучами песка и угля. В тусклом свете электрических ламп, подвешенных на экскаваторах, кранах, кабелях, дождь был незаметен и словно пропадал. Я истратил немного денег на хлеб, арахисовое масло, пару бутылок молока, и мы поели.

Было больше десяти вечера, дождь все не прекращался. У меня пропало желание дожидаться очередного товарного поезда — усталость валила с ног.

— Поищем место для ночлега, — предложил я, и юноша согласился.