Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я

Ещё в Вирджинии, на первой работе, я научилась нажимать на кнопки компьютера благодаря секретарше Клер, боявшейся дотрагиваться до него и часто меня просившей потрогать кнопки вместо неё, и я, овладев в совершенстве троганьем, похвасталась этим в резюме: «видела компьютер»!

После формальностей и невероятно странного экзамена на инстинкты (я подробно о нём расскажу в другом месте), составленного американскими психологами–умниками, я оказалась в брюхе, в сердце «акулы капитализма» или «империалистического слона» — в научном центре второй или первой по обороту бюджета, значительности, богатству, престижу фирмы мира.

Двери для вхождения в этот центр мировой геолого–химическо–нефтяной науки открываются твоей фотографией, влитой в кусок пластика, а после вхождения обязательно прикреплённой к какой‑нибудь части твоего наряда.

У комсомольского значка, висящего на титьках, было своё место, а этот «хвостик», часто не зная, куда пристегнуть, свободно болтался у меня где попало.

Входящего в здание встречает прекрасная мексиканка, предлагающая кофе, угощающая улыбками, вместо сами знаете чего в привычных советских учреждениях. Дальше — коридор с таким исходящим от пола сверканием, что идёшь, как по зеркалу, и можешь любоваться своим отражением в блеске отшлифованного паркета.

Взяли меня чем‑то вроде подмастерья — носить папку за Яшиным начальником, с нефтяными полями, вводя их в компьютер, распределяя по странам, размерам, структурам, на мировой карте.

Начиналось всё с Каддафи, у которого нефть шла из ушей, и «Эксоновский слон» в ней купался.

Меня поместили в отдельный кабинет и первым делом повели за всяким подспорьем для работы — в «коммунистическую» комнату, как я её потом прозвала.

— Берите всё, что хотите! — Произнеся эти слова, мой руководитель вышел, оставив меня в нерешительности: куда я попала? И как это: «брать всё, что хочешь»?

Громадный зал был заполнен разными разностями, виданными и невиданными, разложенными по полкам и столам. Никого в зале не было, и я всё начала рассматривать. Тут было всё для создания комфортабельных удобств и условий, чтоб заводились и приходили мысли извне, окружённые всем необходимым. Японские авторучки с шариками, с пупырышками, с бегающими перьями, с часами, с пружинками. Была разного вида «вода» — для исправления ошибок напечатанного и скопированного текста — вода для разбавления и затушёвывания, специальная вода для промывания авторучек и головок печатных машин.

Клейкие ленты для склеивания разорванного, для обозначения, обматывания, перетягивания, натягивания, подтягивания. Бумага! Всех видов и всякого совершенства — разводная, прозрачная, полупрозрачная, белая–белая, линованная, с пятнышками, с узорами, текучая, лежачая, воздушная, крепдешиновая, сикось–накось перекошенная и междустрочная!

Поразили — бумажки для протирания очков. Смывают всё, — не оставляя никаких иллюзий от розовых или голубых пятнышек на стёклах. Секрет приготовления этих бумажек хранится где‑то в химическом отделении фирмы на 45–м этаже. Папки с гербами, папки неизвестного назначения, папки для хранения, подвешенные, лежачие. Конверты — от микроскопических до вмещающих тома, фломастеры. Карандаши. Салфетки. Перчатки. Коробочки. Баночки. Бантики. Завязочки. Косметические товары! — мыла, порошки, кремы, кисточки для подкрашивания.

Бери сколько хочешь и неси куда хочешь!?

Календари с мраморными подставками, подвесные перелистывающиеся с местами для свидания и встреч. Часы, лампы, секундомеры. Весы для взвешивания всего на свете!

Надо признаться, я растерялась и взяла только то, что, как казалось, мне полагается по моей должности.

Вернувшись, говорю Яше:

— Я почему‑то не могла там ничего украсть! Казалось бы, советское воспитание?

— Много тебе платят, — ответил мне Яша.

Приходя в эту комнату, я всегда взвешивала — глушила в себе свои «коммунистические замашки» — подавляла тайный инстинкт.

Вкус побеждал коммунизм.

«Звони, куда хочешь»! И я названивала, куда хотела. В год моего поступления «Эксон» был в самом «буме».

Бум! Бум! шёл по всему миру, и я ещё не стремилась уйти в свои тайники, и я ещё не разочаровалась в коммунально–объединяющем общении, и у меня ещё водились друзья, разбросанные по всему миру.

На двигающемся стуле я ездила по своему кабинету взад и вперёд, нанося, распределяя, раскрашивая нефтяные поля тоже по всему миру. Как их много наоткрывали! Чёрным золотом можно залить всё человечество! Будет ли оно веселее и счастливее? За всё человечество не отвечаю, а мне в «Эксоне» стало хорошо и весело. Усы и борода не выросли, потому как моё исцеление не пошло так глубоко и не проявилось с такой ясностью до мужского облика.

В «Эксоне» все мужчины в форме и пиджаках, в галстуках, и с усами, как и полагается работникам фирменных учреждений — многотиражных изданий. В кабинетах у всех висят дети с жёнами на фотографиях, подтверждающие моральность работающего. На «эксоновских» женщин запрещено смотреть как на предмет вожделения — за взгляд — уволен, и ни чёрного, ни зелёного, никакого золота не получишь, поэтому у мужчин, проходящих мимо, взгляд обращён в себя — ни блеска глаз, ни лукавого любопытства, ни интереса заинтересованности не прочтёшь на их деловых лицах. И не представить, в каком виде разряжаются потом эти пружины, и каковы последствия этого прохождения мимо?!

Двери всех кабинетов должны держаться неприкрытыми, — чтоб кто где не притаился с чемнибудь нехорошим — не отвлёкся бы от главного искания–поиска истины? нефти? газа? любви?

На столах — ни соринки, ни мусоринки, ни пылиночки, ни папочки — только деловое оборудование и блеск, идущий от поверхности стола.

Мебель и кабинеты распределены в зависимости от ранга и звания: залы с деревяннозеркальной мебелью, с мягкими стульями и громадными окнами — для начальников; комнаты с деревянной мебелью и окнами — для подначальников; комнаты без окон и с железной мебелью — для оставшихся. Для самых–самых главных — отдельный этаж, я там не была, туда специальный доступ: со вторичным запуском своей фотографии в дырку; но в приоткрытую щёлочку видела лежащие на полу коридора пушистые, услаждающие ноги ковры, чтобы они отдыхали от поднятия.

У меня был кабинет с железной мебелью, без окон — по моей должности.

Иерархическая лестница в «Эксоне» такая — представить почти невозможно; разнос, как у всего человечества, от моей позиции вниз ещё тридцать пять, и вверх триста пятьдесят две или чуть больше. У каждой позиции есть ещё определение — средний, старше среднего, наисреднейший; старший, старейший, наистарейший… По лестнице поднимаешься вместе с зарплатой к высшим формам обогащения и можно карабкаться до Эвереста, если хорошо ледорубом владеешь.

Месяцы первого года я сидела тихо и задумчиво в своём кабинете, стараясь скрывать своё неведение английского языка; но всё равно заметили, и меня отправили изучать английский язык в Rice University, за счёт времени и денег «Эксона», дополнительно обогащая аспирантов.

Начав изучать английский у философа-аспиранта Лесли, я быстро превратила изучение языка, что довольно часто бывает, в радость обсуждения «у нас» — «у вас». «Америка» — «Россия» (американское равнодушие ко вкусу, русское добродушие и коварство, как из подобного всегда, неизбежно получается подобное), добрались мы и до марксизма. Хотя я не выучила английского, но зато в ходе наших бесед внесла сомнение в «левосторонние» побуждения моего нового друга, который, в свою очередь, дал мне почувствовать, что в «нефилософской» стране есть философы.

Тем временем, когда у меня в лексиконе появились два–три английских слова, в «Эксоне» стали заводиться «наши» — эмигранты, и началось взятие научно–исследовательского центра. Добавлю к этому, что правительство «Эксона» внесло указ об укреплении моральности: жене и мужу в одном отделе нельзя работать, и меня перевели в отдел геофизики, где я не только по-английски, но и по–русски ничего не понимала.

Придя для первого знакомства с будущим начальником, я решила только улыбаться и всё говорить, как меня Яша научил: согласна на любую работу, на любое обучение. Начальник тоже улыбался, но по каким причинам, неизвестно — видимо, от предстоящего ухода на пенсию.

После того как я получила от него задание — изучать прохождение, отклонение, отражение звуковых волн в разных средах — я перестала улы баться. Тут же к Яше — и немедленно приступила к созданию своего незримого института — советников, консультантов из всех русскоговорящих людей.

Какие я подтянула силы?! У самого президента не было таких советников: Яша — академик всех наук, его друг Толя Каплан — звезда на геологической карте мира; Гоша Миркин — доктор технических наук, автор двадцати патентов, изобретатель; Айзик Перельман — главный учёный Молдавии по сейсморазведке; Лёня Перловский — физик–теоретик из Новосибирска, защитивший диссертацию в Дубне по ядерным частицам, Боря Замский — учёный-физик из Минска, специалист по термодинамике, и два молодых математика, закончивших Ленинградский Университет, Володя и Миша.