Джеймс Олдридж - Горы и оружие

— Ладно, — сказал Затко. — Тогда, как только француз уедет, тронемся и мы с тобой.

Мак-Грегор попрощался с Али, затем кази ласково обнял его.

— Если услышишь, что на нас нападение, — сказал он, — что нас убили или что ильхан пришел с иностранцами к соглашению, все равно продолжай делать то, что считаешь, что находишь нужным. Твердо продолжай говорить и действовать от нашего имени, пока не кончится все это дело.

— Разумеется, — сказал Мак-Грегор.

Уходя, он видел, как кази достает из-под койки пластмассовый таз, чтобы промыть рану на шее. Там, под койкой, хранились у него книги, фибровый чемодан и бережно сложенное зеленое знамя революции 1946 года.

Часть IV

Глава двадцать девятая

Сеси вела «ситроен», а Мак-Грегор глядел, как влажный английский ландшафт скользит, утекает на обе стороны к расплывчатым английским горизонтам. Колени и локти Сеси работали вовсю и внушали Мак-Грегору доверие, хотя руль у французских машин и расположен слева, неудобно для левостороннего движения. И Мак-Грегор спокойно любовался английской весной, повсюду подступавшей к обочине дороги. Садики лондонских окраин пестрели камелиями, ломоносом, форзициями. Проехали Рочестер, и зарозовел яблоневый цвет. А затем замелькали мокрые от дождя ягнята и низко летящие вороны.

— Я забыла купить еще одну канистру бензина, — сказала Сеси. — А во Франции ни одна бензоколонка не работает. Надо будет в Дувре не забыть.

Франция была охвачена всеобщей забастовкой. Мак-Грегора встречала вздыбившаяся страна. По словам английской прессы, все в ней полностью разладилось. В Париже хозяйничают студенты. Все застопорилось, в стране не покупают и не продают, не получают и не производят. Даже реактивному лайнеру, мчавшему Мак-Грегора в Париж, пришлось приземлиться в Лондоне. И там, в доме на Бэттерси, оказалась не Кэти, а Сеси, смотревшая по телевизору, как горит Париж. Кэти объяснила Мак-Грегору по телефону из Парижа, что она вернулась туда присмотреть за детьми, а отослала затем Сеси в Лондон потому, что слишком бурными были уличные стычки с полицией, сама же осталась в Париже с Эндрью и тетей Джосс. Когда Мак-Грегор сообщил ей, что привезет с собой в Париж и Сеси, то Кэти, сверх ожидания, не стала возражать, сказала только:

— Что ж, привози. Так или иначе, она не собирается сидеть покорно и все равно вернется.

Сеси, слушавшая разговор по второй телефонной трубке, подтвердила:

— Мама совершенно права. Я и дня не собиралась дольше оставаться в Лондоне. Вот клянусь тебе.

— Ты хоть матери не говори этого, — сказал отец. — Я ведь беру тебя, и вопрос исчерпан. Не раздражай ее.

— Ее теперь все раздражает, — сказала Сеси.

Паром, перевозивший их с машиной через Ла-Манш, был пуст: никто не рисковал ехать во Францию. Сеси указала отцу на заголовок в «Ивнинг стандард»: «Возможна отставка де Голля еще до плебисцита».

— До какого плебисцита? — спросил Мак-Грегор.

— Что-то там за или против конституции. Теперь каждый день на улицах сражения.

Дороги Франции опустели настолько, что Сеси вела свой старенький «ситроен» прямо по средней черте автострады с семидесятимильной скоростью и не сбавляла ее, даже проезжая через притихшие селения. Париж был весь в обломках баррикад, в обгорелых киосках, в неубранном мусоре, в поваленных деревьях, в целых сугробах грязных газет и картонок.

Ворота открыла им Кэти.

— Где вы пропадали? — тревожно спросила она. — Я вас жду уже несколько часов.

— Паром опоздал, а потом мы в Булонском лесу плутали, — сказал Мак-Грегор, распахивая вторую створку ворот и пропуская Сеси в «ситроене».

— А зачем было делать крюк через Булонский?

— Мы не рискнули ехать центром, — сказал Мак-Грегор.

Кэти кратко поцеловала его в щеку, он запер ворота. Подымаясь по наружной лестнице, спросил Кэти:

— Ну, как ты тут?

— Все в порядке.

— Я о здоровье твоем...

— Я совершенно здорова, — ответила Кэти, и он неловко замолчал.

Умывшись и садясь за ужин, который Кэти держала для них разогретым, Мак-Грегор спросил, где Эндрью.

— Я послала его проводить Жизи Маргоз и побыть у нее — она там одна с прислугой. Прошлой ночью у нее в доме разбили все окна фасада. Муж ее теперь в Риме, пережидает события.

Поужинали молча, затем Сеси ушла спать, и они без слов посидели друг против друга за ореховым столом, чувствуя, что сейчас не время и не место выяснять отношения после десятидневной разлуки.

— Почему ты не телеграфировал мне из Тегерана? — спросила Кэти.

— Хотел, чтобы в Иране поменьше знали о моем присутствии... Необходимо было, чтобы мой приезд туда и отъезд прошел как можно незаметнее.

— Виделся ты с Джамалем Джанабом в ИННК?

— Нет, я не заходил к ним.

— А дома у нас ты был?

Мак-Грегор молча качнул головой.

— А знали персы, что ты в курдских районах?

— Не думаю. Я в основном автобусами добирался.

Он чувствовал: ей хочется узнать, с чем он вернулся от курдов, и ждал напряженно. И вот наконец тревога пересилила в Кэти сдержанность.

— Они и теперь рассчитывают на тебя, не правда ли? — произнесла она. — И даже больше прежнего. Опять они тебя опутали, не так ли?

— Это все ненадолго, — сказал он.

Кэти сидела прямо, чуть подав подбородок вперед, и в этой осанке ее так и сквозила врожденная властность и сила духа.

— Итак, ты намерен и дальше упорно вести свою линию, не считаясь ни с чем? — сказала Кэти.

— Разумеется.

Ему хотелось спросить, чем занята была она эти десять дней. Но он промолчал, сознавая, что готов принять все, почти все на свете, даже Ги Мозеля, лишь бы Кэти сохраняла спокойствие и здравомыслие, пока он не выполнит порученного дела.

— Спать иду, — сказала Кэти.

— Я подожду Эндрью, — сказал он и остался в столовой; он был так измотан, что уснул, сидя в старом кожаном кресле.

Через полчаса его, мягко потормошив, разбудил Эндрью:

— Ты бы лег в постель.

— Я тебя ждал: хотел услышать, что тут происходит, — сказал Мак-Грегор вставая.

— В данный момент происходят, видимо, две вещи одновременно и порознь, — сказал Эндрью. — Что касается студентов — происходит фантастическая революция; что же касается профсоюзов и всех прочих — всеобщая забастовка.

— А разве это не две составные части одного и того же?

— Внешне как будто составные, и так все это и трактуют. Но по сути дела они совершенно раздельны.

— И что же последует дальше? — спросил Мак-Грегор, гася свет.

— Понятия не имею. Да и никто не знает... Кстати, говорила тебе мама? Мы прочли в «Монд», что в кази опять стреляли. Как раз когда ты был там в горах.

— Нет, мама не говорила.

— Она места себе не находила от тревоги.

Они стояли на лестничной площадке и переговаривались вполголоса. Вспомнив, что Эндрью вернулся сейчас от Жизи Маргоз, Мак-Грегор спросил сына, как она там поживает.

— Весь вечер просидела в кухне, — ответил Эндрью. — Прислугу всю отпустила, и мы до ночи проговорили об Иране, курдах и о тебе. Из всего населения Франции, наверное, у нас одних разговор шел не о положении в стране. Я подумал, она не ложится из-за разбитых окон. Стал убеждать ее не тревожиться, идти спать. А она в ответ сказала, что ей безразлично, пусть хоть весь дом разбивают. Тут мама позвонила, спросила, не страшно ли ей будет без меня. Жизи ответила, что нет! Встала, свела меня вниз и отослала домой.

— Она была нагримирована?

— Нет. По-моему, нет. А что?

— Так, ничего, — сказал Мак-Грегор и ушел в спальню.

Глава тридцатая

Утром его поразил вид Парижа. Париж напоминал осажденный город военной поры. Магазины заперты, автобусы не ходят, метро не работает, и у входов в метро, у почтовых отделений, в воротах, в подъездах, даже на немытых ступенях магазина «Сто тысяч сорочек» стоят пикеты. Красные флаги развешены на балконах, домах, на деревьях, свисают на автостоянках со штанг, согнутых как сломанные лилии.

Бульварами и безмолвными набережными Мак-Грегор дошел до министерства внутренних дел. Предварительно он позвонил туда и хотя не дозвонился до Кюмона, но был тем не менее приглашен явиться. И у въезда и во дворе расставлены были солдаты-автоматчики; Мак-Грегор смог пройти в здание, лишь предъявив свой паспорт. Там его провели не наверх, в кабинет Кюмона, а в затхлую канцелярскую комнатку, в каких сидят и дожидаются просители во всех французских министерствах.

— Присаживайтесь, — сказал француз за канцелярским столом, взглянув на Мак-Грегора и усиленно опять залистав бумаги. — Мосье Кюмона нет, мосье Кюмон отсутствует. Быть может, помочь вам смогу я. Моя фамилия — Форэ.

— Дело со мной ведет мосье Кюмон, — сказал Мак-Грегор. — Скоро ли он вернется?

— Затрудняюсь вам сказать. Но у меня здесь вся информация, — коснулся француз пальцами папки. — Я в курсе вашего с ним дела.

Мак-Грегор бросил взгляд на папку, сказал: