Сергей Юрский - В безвременье

Немного подпортил дело Санин. Он сказал:

— Слезки наши отчасти крокодилом припахивают. Довели человека. Вытеснили. А теперь вот все вместе в его квартире сидим, а его там оставили.

Но тут и самого Санина вытеснили. Под руки, под руки — и на выход. Он еще по дороге за климасовским столом успел рюмку перехватить, а потом махнул рукой и говорит:

— Эх, сказал бы я вам, да вы сами все знаете. — И уехал на такси.

Потом Женик Лузин поднялся от молодежи.

— Я, — говорит, — по возрасту Генрих Михайловича близко не знал, и шутки его только понаслышке слышал, и в Астрахани с ним не был, но сказать могу одно: был он самым из всех нас талантливым. И на сцене, и на репетиции, и даже когда на собрании выступал. И всегда он был на десять голов выше всех.

Тут Александр Борисович сильно закашлялся рыбой. Ему и воды давали, и по спине несильно постукивали, но он все кашлял, и изо рта у него вылетало множество кусочков и косточек, и слезы лились от напряжения. Ну, потом общими усилиями вылетел основной кусок, и Александр Борисович остановился.

— Да! — говорит. — Ну что за день у меня такой сегодня, прямо что-то невозможное. Ночью зуб болел, потом Генрих Михайлович умер, теперь вот рыба поперек горла встала. Ладно, говорит, — пора домой, а то как бы в общем потоке неприятностей еще машину бы не разбить. Поеду засветло.

Все закричали:

— Посидите еще! А машину до завтра оставьте, еще сладкое будет!

— Нет, — говорит Александр Борисович, — тронусь. — Подошел к хозяйке. — Я,— говорит, — вам очень сочувствую, и это искренне. Потерять Генрих Михайловича — это тяжело. Да еще народу вон сколько нашло, во всех дверях стоят и едят. И знали-то его многие только издали, а сюда заявились и еще разговаривают. Много у нас в театре швали. Требуются большие сокращения. А вам, Друкер, — сказал он Друкеру, — надо бы написать большую статью о Генрих Михайловиче и вообще о нашем старшем поколении, поставить его в пример молодежи.

Ну, отгуляли поминки, и пошла ежедневная жизнь. Александр Борисович стал делать давнюю свою мечту — его самого с Друкером инсценировку по знаменитой повести Федота Жилина «За семь верст». Вещь это такая, где сказана самая-рассамая последняя правда, и жизнь в ней выглядит поэтому такой жуткой, что каждый раз к концу репетиции прямо повеситься хочется. Этого именно и добивался Александр Борисович. Он сам говорил:

— Мы должны, — говорил, — разбудить в зрителе совесть, чтобы она сильно заболела.

У Женика не очень получалась роль Лехи Курдюмова. То есть получалась, но Александру Борисовичу хотелось большего.

— Леха — это открытый человек. Понимаешь, Женя? — говорил Александр Борисович. — Он один пошел против общего сговора. Это надо выявить. Это надо самому немножко таким быть. Это прожить надо. А у вас как будто камень за пазухой.

Женик очень старался, но камень частично за пазухой все-таки оставался. Меньше, но оставался. Женик стал наддавать голосом, чтобы выкинуть камень. Но это не помогло.

— Что вы кричите? — кричал на него Александр Борисович. — Надо, чтобы душа кричала, а не горло.

Тут еще появилась сперва одна статья, а потом вторая, и обе неприятные. Первая, друкеровская, называлась «Ни Щепкина, ни Щукина!». Друкер был в отчаянии от молодежи. Друкер вглядывался в нее довольно пристально, особенно в Женика Лузина, и только безнадежно махал рукой. Вторую статью написала Вероника Бобыш. Называлась она «Без позиции». Перед статьей был эпиграф — слова известной песни: «На позицию девушка провожала бойца». Бобыш сравнивала современную молодежь, и конкретно Женика Лузина, с артистами фронтовых бригад. Получался перекос в пользу фронтовиков. А все оттого, что нет определенной позиции, с которой можно открыть огонь по врагу. Не умеют учиться у мастеров, не используют живые примеры — того же Александра Борисовича, и Геннадия Степановича, да и покойного Генриха Михайловича.

Статьи обсудили на собрании, и Геннадий Степанович сказал, что научиться у мастеров можно многому, но таланту научиться нельзя. А тут еще вышел по телевидению фильм с участием Женика, и зрители фильм одобрили. Александр Борисович сказал на репетиции, что очень рад выходу этого фильма. На этом примере можно рельефно показать, как тяга к дешевому успеху может загубить последние крупицы способностей.

В это время выпустили наконец «За семь верст». Перед началом Александр Борисович напомнил актерам, что главная задача — разбудить совесть. А после спектакля Санин, игравший Курдюмова-старшего, довольно громко сказал:

— Совесть, может, и разбудили, но зрителей разбудить не удалось — народ как заснул в первом акте, так и проспал до самых аплодисментов.

— Лузин не потянул, — сказал на худсовете Александр Борисович. — Придется менять Лузина.

И тогда случилось непоправимое. Играли в двухсотый раз пьесу Бориса Клязина «Три сестры». Женик пришел на спектакль пьяный. И хотя роль у него была из одного слова — он вместе с другими курсантами парашютного училища кричал во втором акте «Пожар, пожар!», — происшествие не осталось незамеченным.

— Ну, мы уже дошли до Геркулесовых столпов! — говорили на собрании. — Мы уже дошли до Сциллы и до Харибды! Если артист на сцене лыка не вяжет, это уже ЧП. Ну а как на военном корабле, и в боевых условиях, и действительно пожар, и матрос вот так же бы в непотребном виде?! Долго мы любили Женю Лузина, крепко мы любили его, но в три шеи гнать из сердца надо такую любовь вместе с артистом из театра к чертовой матери, как дурную траву, чтоб неповадно было, особенно в наши дни, когда хоть и медленно, но неуклонно сокращается число пьяных даже на производстве.

Вот тут только Женик засуетился. Забегал. Вступил в многочисленные, но совершенно безрезультатные переговоры.

— Неужели всё? Неужели насовсем?! — воскликнул он, разговаривая с признанным уже обломком театра — с Саниным.

— Ну почему же всё? — сказал Санин и дал ему совет. Один-единственный, но спасительный.

Женик пришел к Александру Борисовичу и сказал, что ни о чем он не жалеет, а жалеет только о том, что не бывать ему больше на Александраборисовичевых репетициях, не видать тех изумительных поворотов и превращений, которые случаются на каждом шагу этих репетиций, не слышать ему, как громом проносится голос его, сея тревогу и пробуждая, непрерывно пробуждая совесть, не знать ему радости роста под могучим крылом, а знать ему только серую каменистую дорогу дешевого успеха прямо в тупик.

Александр Борисович окликнул Женика уже в дверях.

— Я к вам, Лузин, всегда хорошо относился. Тем более обидно было видеть вашу неблагодарность.

Лузин подбежал и крикнул:

— Нет! нет! Это недоразумение! Если что-нибудь когда-нибудь, то не то хотел сказать.

— Вам вообще над словом надо поработать, Женя. Слово — великая вещь. Вам надо осторожнее со словом обращаться, даже на похоронах.

Ну, Лузин в театре остался. И появилась на спектакль рецензия Вероники Бобыш — «Разворошенная совесть». Лузин упоминался в общем ряду, но положительно.

ПРАЗДНИЧНЫЙ ВЕЧЕР

(Рассказ о брошенной резине,

Валентине Ивановиче Прухо

и о пользе для женщин занятий спортом —

история, которую можно выразить

только в стихах)

ВАЛЕНТИН ИВАНЫЧ ПРУХОПОЛУЧИЛ ОДНАЖДЫ В УХО.

ДЕЛО БЫЛО ВОЗЛЕ ДОМА,И КРУГОМ ПОЛНО ЗНАКОМЫХ,И ПРИ ЭТОМ ВАЛЕ ПРУХООЧЕНЬ СИЛЬНО ДАЛИ В УХО.

МЫ НЕ ВЫПИЛИ НИ КАПЛИ,МЫ ЕЩЕ И НЕ РАЗЛИЛИ,МЫ В ТОТ ДЕНЬ НА ПЬЯНКУ НАПЛЕ-ВАЛИ И С УТРА НЕ ПИЛИ.

ЭТО ДЕНЬ ОТКРЫТЬЯ СЪЕЗДАПРОФСОЮЗА ТЯЖМАШСТРОЯ.МЫ СТОЯЛИ У ПОДЪЕЗДА:ПРУХО, БУРЦЕВ, Я — НАС ТРОЕ.

ПОДХОДИЛ БОБЦОВ С СОБАКОЙ,ПОДХОДИЛ ПЕТРОВИЧ С ВНУКОМ,ВНУК ПОТОМ ПОЧАПАЛ С БАБКОЙ,А ПЕТРОВИЧ В ДОМ — ЗА ЛУКОМ.

БУРЦЕВ ОТКРЫВАЛ, А ПРУХОРЕЗАЛ ПЛАВЛЕНЫЙ НА ДОЛЬКИ.ВДРУГ ГЛЯДИМ — БЕЖИТ СТАРУХА,ВРОДЕ МАТЬ ОРЛОВА КОЛЬКИ.

В НАПРАВЛЕНЬЕ ДОМА БЫТАЖМЕТ СТАРУХА С МАГАЗИНА.А ДОРОГА ВСЯ РАЗРЫТА,И ВАЛЯЕТСЯ РЕЗИНА.

БУРЦЕВ КРИКНУЛ: «СПОХВАТИЛАСЬ!НЕ СПОТКНИСЬ, УЖЕ НАЛИТО!»ТА ЗА ШИНУ ЗАЦЕПИЛАСЬИ ОТКИНУЛА КОПЫТА.

НУ, МЫ, ЯСНО, ВСЕ ЗАРЖАЛИ(НО ПО-ДОБРОМУ, БЕЗ ЗЛОБЫ).ТУТ С ВЕДРОМ СТАРИК ГУЖАЛИНВЫШЕЛ, ВЫНЕСТЬ МУСОР ЧТОБЫ.

ПРЕТ ПО КОЧКАМ, РОТ РАЗИНЯ.Я КРИЧУ: «ОЧКИ ПРОТРИ-ТО!»ТОТ СПОТКНУЛСЯ ОБ РЕЗИНУ,ШМЯК! — И В СТОРОНУ КОПЫТА

ПРИПОДНЯЛСЯ КВЕРХУ ЗАДОМ,ЗАД В ГРЯЗИ. И МАТЕРИТСЯ.МЫ СМЕЯЛИСЬ ДО УПАДУ(ВОДКА АЖ МОГЛА ПРОЛИТЬСЯ).

ТУТ ПЕТРОВИЧ ТАЩИТ ЛУК,А В ДРУГОЙ РУКЕ КАСТРЮЛЯ.СЗАДИ КАНДИДАТ НАУК —ИХНЯЯ НЕВЕСТКА ЮЛЯ.

ЛУКОМ МАШЕТ, КАК КАДИЛОМ.КАНДИДАТ ОРЕТ: «ПОДЛЕЦ!НЕ ДЛЯ ВАС Я ХОЛОДИЛАДВОЕ СУТОК ХОЛОДЕЦ!»

ПРУХО КРИКНУЛ: «СТУДНЮ ХОЦЦА!БЕЗ ЗАКУСКИ ПИТЬ НЕ БУДУ!»А ПЕТРОВИЧ ВСЕ НЕСЕТСЯ,РУКУ ВЫТЯНУВ С ПОСУДОЙ.

ПРУХО КРИКНУЛ: «ЖМИ ГАЛОПОМ!ГЛЯ, ОНА ТЕБЯ ДОБУДЕТ!»НУ А ТА, КАК АНТИЛОПА,СКАЧЕТ, ТЯНЕТСЯ К ПОСУДЕ.

«Я, ПАПАША, СПАЛ С ЛИЦА!БРЮХО СВОДИТ ГОЛОДУХА!КИНЬ, ПЕТРОВИЧ, ХОЛОДЦА!ПОМИРАЮ!» — ШУТИТ ПРУХО.

ПРУХО ШУТИТ: «ПРАВДА НАША!ГЛЯНЬ, УЧЕНАЯ, ЗДЕСЬ ЛЮДИ!ОН ЖЕ МУЖНИН ТВОЙ ПАПАША!»ЮЛЬКА В РЕВ: «ОТДАЙТЕ СТУДЕНЬ!»

ПРУХО КРИКНУЛ: «ТЫ Б РАЗУЛСЯ!КАНДИДАТ, ЛИШУ ВЕСНУШЕК!»ТУТ ПЕТРОВИЧ ДОЛБАНУЛСЯОБ РЕЗИНУ — И С КАТУШЕК.

КАНДИДАТ НАУК С НАЛЕТАСПОТЫКАЕТСЯ ОБ БАТЮ,ВВЕРХ ВЗЛЕТАЕТ САМОЛЕТОМ —И… В КАНАВЕ, КАК В КРОВАТИ.

БУРЦЕВ ТАК ЗАРЖАЛ, ЧТО РУХНУЛ —ЛБОМ ОБ СТОЛБ ПРЯМОЙ НАВОДКОЙ.ВАЛЕНТИН ИВАНЫЧ ПРУХОУРОНИЛ БУТЫЛКУ С ВОДКОЙ.

НУ, ДОРЖАЛИСЬ! — ВОТ ОТМЕСТКА!В ЭТО ВРЕМЯ ПОДХОДИЛАКАНДИДАТ НАУК, НЕВЕСТКА,ЗУБЫ, КАК У КРОКОДИЛА.

НЫНЧЕ ПРАЗДНИК, А НЕ БУДНИ —В ЛОСК БЫЛА ОДЕТА ЮЛЬКА —КОФТА НАСТЕЖЬ, МОРДА В СТУДНЕ,А В РУКЕ БЛЕСТИТ КАСТРЮЛЬКА.

НО НЕ С ПРАВОЙ, ГДЕ ПОСУДА,ВАЛЕ ПРУХО (С СИЛОЙ ПУШКИ!)СО СЛОВАМИ: «НА, ПАСКУДА!» —С ЛЕВОЙ — ЖАХ! — ПО ЧЕРЕПУШКЕ.

ЭТО БЫЛ ЭФФЕКТ ГРОМАДНЫЙ!СМИРНО, ГВАРДИИ СТАРШИНЫ!ПРУХО СТАРТОВАЛ С ПАРАДНОЙ,ПРИЗЕМЛИЛСЯ ВОЗЛЕ ШИНЫ.

ЮЛЬКА — В ДОМ ПРЯМОЙ ПОХОДКОЙ,КИНУВ ПРУХЕ: «НУ, ПОКЕДА!»ВОТ СТОЮ Я В ЛУЖЕ ВОДКИ,НАМОКАЮТ ПОЛУКЕДЫ.

«ШАЙБУ!» — КРИКНУЛИ С ОКОШКА.ВЕЧЕРЕЛО ПОМАЛЕНЬКУ.ИЗДАЛЯ НЕСЛАСЬ ГАРМОШКА,ТАМ ИГРАЛИ ЛЕТКУ-ЕНЬКУ.

МЫ ПЕТРОВИЧА СОБРАЛИ.НАСКРЕБЛИ — И ВЗЯЛИ ПИВА.ПОБАЛДЕЛИ… ТРАЛИ-ВАЛИ…В ОБЩЕМ, КОНЧИЛОСЬ КРАСИВО.

НУ, НА ПРУХЕ ЭТА МАЛОСТЬЗАЖИЛА, КАК НА СКОТЕ,А НЕВЕСТКА, ОКАЗАЛОСЬ…ЗАНИМАЛАСЬ КАРАТЕ.

ПЕТРОВ ДЕНЬ