Роберт Стоун - Дамасские ворота

— Хорошо, — сказал Циммер. — Надо бы, чтобы она ездила туда регулярно. И по возможности с Нуалой Райс.

— Для чего?

— Для того, — ответил Циммер. — Я из надежных источников знаю, что Нуала возит взрывчатку. Если Сония с ней поедет, это будет выглядеть так, будто замешана ваша группа. Раз уж ты любезно решил взять вину на себя, когда… это произойдет.

— Ты меня удивляешь, — сказал Разиэль. — Не думал, что ты занимаешься такими делами.

— Отлично. Мы оба удивляем друг друга.

26

Отойдя от Стены, Лукас направился к Сионским воротам и на краю площади, миновав армейский пропускной пункт, столкнулся с Гордоном Лестрейдом, археологом из Галилейского Дома. С жиденькими волосами, зачесанными набок, в широких брюках и пиджаке спортивного покроя, он выглядел как человек межвоенной эпохи, тридцатых годов.

— Простите, — поинтересовался Лестрейд тоном коренного лондонца, — вы еврей? — И ухмыльнулся своей мимикрии под хасидского прозелита.

— Сойду за него, — отметил Лукас, — пока настоящий не появится.

Вспомнив, что кипа все еще прикрывает макушку, он снял ее и скомкал в руке.

— Что вы делаете здесь? Опять ищете веру отцов?

— А вы-то сами как тут оказались? — спросил Лукас.

— Я часто прихожу сюда по вечерам в пятницу. Это вдохновляет, до какого-то момента.

— И в какой же момент перестает вдохновлять?

— Идемте, — сказал Лестрейд, беря Лукаса за рукав, — покажу вам кое-что.

Он повел Лукаса на угол площади к месту, где велись раскопки. Они перелезли через деревянное ограждение, и Лестрейд приблизил лицо к кирпичам стены. На одном из них была надпись, прикрытая пленкой.

— Что это? — спросил Лукас. — Иврит?

— Вообще-то, арамейский, — ответил Лестрейд. Он был малость пьян, и его пошатывало. — Это Исаия. «И увидите это, и возрадуется сердце ваше, и кости ваши расцветут, как молодая зелень»[245].

— Надпись очень древняя?

— Ранневизантийская. Говорят, времен императора Юлиана, который благоволил евреям и разрешил восстановить Храм. Который, очевидно, был разрушен после его смерти, и это может быть уцелевшим фрагментом Храма. Упс, а вот и Шломо.

«Шломо», военный полицейский, резким жестом показал им, чтобы они убирались от раскопа. Выяснилось, что Лестрейд всех израильских солдат и полицейских называл Шломо.

— Какие у вас планы? Идемте ко мне, выпьем.

Лестрейд жил в одной из христианских монастырских гостиниц в Старом городе. В его приглашении чувствовался легкий вызов, будто он был уверен, что Лукас не захочет идти туда после наступления темноты.

Лукас посмотрел на него в свете, заливавшем площадь у Стены Плача. На первый взгляд Лестрейд казался искренним, даже несколько простодушным толстячком, но в его глазах проглядывала хмельная хитреца.

— Конечно. С удовольствием.

Ночью улицы палестинской части Старого города, к тому же в годовщину интифады, были еще опаснее для иностранцев — однако не настолько, чтобы Лукас доставил удовольствие доктору Лестрейду, отказавшись от приглашения. Проходя через КПП на площади, Лестрейд обратил к стоявшим на посту израильским солдатам свою обычную саркастическую ухмылку. Лукас не был уверен, насколько намеренно он это сделал; так или иначе, солдатам это не понравилось и едва не привело к осложнениям.

Лукас впервые ощутил со стороны израильских солдат отношение, напоминающее враждебность, и чувство было малоприятное. Солдаты бегло говорили по-английски. Когда же Лестрейд заговорил с ними по-арабски, вид у них стал зверский и презрительный.

— Почему вы решили, что они говорят по-арабски? — спросил Лукас, когда они оказались по ту сторону шлагбаума.

— Потому что они его знают, — весело ответил Лестрейд. — Тот, здоровенный, из Ирака.

— Уверены?

— О, совершенно.

Они пошли по Эль-Вад в направлении Мусульманского квартала, по безмолвным темным улицам, мимо закрытых ставнями окон лавок. Весь день тут проходили антиизраильские демонстрации.

Маленькая квартирка Лестрейда рядом с Виа Долороза принадлежала сторожу австрийской монастырской гостиницы. В ней были две комнаты и крохотный садик на плоской крыше, где росли виноград и миндальные деревца в кадках. В большей комнате был сводчатый потолок. Лестрейд украсил ее русскими иконами, изречениями из Корана, заключенными в рамку, и черкесскими кинжалами. Было много книг на разных языках.

Они сели в гостиной, в которой стоял запах сандаловых палочек. Лестрейд распахнул ставни и налил граппы.

— Что новенького, Лукаш?

Лукас удивился тому, что Лестрейд запомнил его имя. Не счел он и нужным обижаться на покровительственный тон Лестрейда и то, что он произносит его имя на венгерский лад. Во всяком случае, отец, уроженец Вены, никогда так не говорил.

— Как продвигается книга?

— Продвигается. — Уютная обстановка и выпивка располагали к доверию. — А что с восстановлением Храма?

— О господи! — вздохнул Лестрейд. — Кто-то болтает. Выдает. Треплет языком.

— Не думаю, что ваша работа — секрет для города. Многие интересуются происходящим в Галилейском Доме.

— Да, — сказал Лестрейд. — Вроде вашего приятеля Обермана. Психолог, великий юнгианец. Нелепый мошенник.

— Вообще-то, мы с ним работаем над книгой вместе. И думаем вас тоже упомянуть.

— Это что, угроза, Лукаш?

— Мне казалось, вам будет приятно.

— Меня не интересует американо-еврейская пресса. И у меня нет проблем с братом Отисом. Я археолог. Если университет не оказывает поддержку, я подыскиваю другого спонсора.

— Почему университет не поддерживает ваши исследования?

— Они поддерживают. Помогают. Однако я «не терплю охотно неразумных»[246] и стараюсь не зависеть от невольного невежества. В результате ищу источники финансирования где могу. В пределах разумного, конечно.

— В пределах разумного?

— Считаю так, — ответил Лестрейд.

— Вы действительно знаете размеры святая святых и ее местоположение?

— Размеры даны в Талмуде. И образованный археолог способен перевести их в современную систему мер.

— Это было сделано? — спросил Лукас.

— Да. Мною.

— А местоположение?

— Теперь это можно рассчитать. Благодаря моему исследованию, которым я не готов поделиться или обсуждать.

Англичанин подошел к винтажному проигрывателю шестидесятых годов, перевернул пластинку с «Кармина Бурана» Орфа и прибавил громкость. Затем вновь наполнил стаканы.

— Обычный наблюдатель, — сказал Лукас, — удивился бы, почему вашу работу финансируют американские фундаменталисты.

— Удивился?

— Несомненно. А не какой-нибудь университет или израильское Управление древностей. Или даже Ватикан.

Он почти кричал, не со злости, а потому, что за музыкой его было не слышно. Как подозревал Лукас, Лестрейд слушал Орфа ради компании, поскольку в Израиле это произведение композитора было официально запрещено. Взглянув на Лестрейдово собрание пластинок, он увидел, что упор в ней сделан на музыку подобного характера: отрывки из «Кавалера розы»[247], много Вагнера.

— Галилейский Дом, — сказал Лестрейд, — только рад предоставить мне полную свободу в работе. Будучи американскими фундаменталистами, они в хороших отношениях с Ликудом, составляющим нынешнее правое правительство, и имеют возможность устранять определенные препятствия. У меня самого есть кое-какие знакомства в Вакуфе. Мне предоставляют все необходимое.

— Платят, наверно, тоже недурно. Между прочим, я прочел в газете, что вы лишились соседа по квартире.

— Соседа?..

— Только не говорите, что забыли о нем. Преподобного мистера Эриксена.

— А, Эриксен. Конечно не забыл. Просто никогда не думал о нем как о соседе. Он перебрался ко мне, когда эта шлюшка бросила его.

— Он из-за этого покончил с собой?

— Он очень боялся, Лукаш. Боялся незримого мира. Ангелов: господства и сил. Боялся Бога. Он думал, что проклят. Что слишком много знает.

— Знал ли он о форме святая святых?

— О черт! — расстроился Лестрейд. — Я говорил не в таком мелодраматическом смысле. Я имел в виду, что он считал Яхве своим врагом. Что Бог призрел его, как эдомита, и отнял у него жену, чтобы отдать ее израэлиту, и хочет умертвить его. Но конечно, он всегда очень любил Яхве. И по-видимому, жену тоже.

— Но все же много он знал об устройстве Храма?

— Ему показывали то и это. Он знал больше многих. Его собирались использовать для сбора спонсорских средств в Америке, он должен был читать лекции с показом слайдов и тому подобное.

— Ясно, — сказал Лукас. — А вы тем временем получали все необходимое.

— Все необходимое, — медленно повторил Лестрейд под экспрессионистскую мелодекламацию.